— Да, несомненно.

— Ну, а рассудительность — то, что так называет обычно большинство: умение не
увлекаться страстями, но относиться к ним сдержанно, с пренебрежением,- не
свойственна ли она тем и только тем, кто больше всех других пренебрегает телом 
и живет
философией?

— Иначе и быть не может.

— Хорошо, — продолжал Сократ. — Если же ты дашь себе труд задуматься над 
мужеством
и рассудительностью остальных людей, ты обнаружишь нечто несообразное.

— Как так, Сократ?

— Ты ведь знаешь, что все остальные считают смерть великим злом?

— Еще бы!

— И если иные из них — когда решатся ее встретить — мужественно встречают 
смерть, то
не из страха ли перед еще большим злом?

— Правильно.

— Стало быть, все, кроме философов, мужественны от боязни, от страха. Но быть
мужественным от робости, от страха — ни с чем не сообразно!

— Да, разумеется.

— Взглянем теперь на людей умеренных. Если иные умеренны, то и тут то же самое: 
они
рассудительны в силу особого рода невоздержности. "Это невозможно!" — скажем мы,
 а
все же примерно так оно и обстоит с туповатой рассудительностью. Те, кому она 
присуща,
воздерживаются от одних удовольствий просто потому, что боятся потерять другие, 
горячо
их желают и целиком находятся в их власти. Хотя невозержностью называют 
покорность
удовольствиям, все же получается, что эти люди, сдаваясь на милость одних
удовольствий, побеждают другие. Вот и выходит так, как мы только что сказали: в
известном смысле они воздержны именно благодаря невоздержности.

— Похоже, что так.

— Но, милый мой Симмий, если иметь в виду добродетель, разве это правильный 
обмен
— менять удовольствие на удовольствие, огорчение на огорчение, страх на страх,
разменивать большее на меньшее, словно монеты? Нет, существует лишь одна 
правильная
монета — разумение, и лишь в обмен на нее должно все отдавать; лишь в этом 
случае
будут неподдельны и мужество, и рассудительность, и справедливость — одним 
словом,
подлинная добродетель: она сопряжена с разумением, все равно, сопутствуют ли ей
удовольствия, страхи и все иное тому подобное или не сопутствуют. Если же все 
это
отделить от разумения и обменивать друг на друга, как бы не оказалась пустою
видимостью такая добродетель, поистине годная лишь для рабов, хилая и подложная.

Между тем, истинное — это действительно очищение от всех [страстей], а
рассудительность, справедливость, мужество и само разумение — средство такого
очищения. И быть может, те, кому мы обязаны учреждением таинств [мистерий], 
были не
так уж просты, но на самом деле еще в древности приоткрыли в намеке, что 
сошедший в
Аид непосвященным будет лежать в грязи, а очистившиеся и принявшие посвящение,
отойдя в Аид, поселятся среди богов. Да, ибо, как говорят те, кто сведущ в 
таинствах,
{11}
"много тирсоносцев, да мало вакхантов", и "вакханты" здесь, на мой взгляд, не 
кто иной,
как только истинные философы. Одним из них старался стать и я — всю жизнь, 
всеми
силами, ничего не упуская. Верно ли я старался и чего мы достигли, мы узнаем 
точно, если
то будет угодно богу, когда придем в Аид. Ждать осталось недолго, сколько я