самое
истинное в них мы обнаруживаем с помощью тела? Или же, напротив, кто из нас 
всего
тщательнее и настойчивее приучит себя размышлять о каждой вещи, которую он
исследует, тот всего ближе подойдет к ее истинному познанию?

— Именно так.

— Но в таком случае самым безукоризненным образом разрешит эту задачу тот, кто
подходит к каждой вещи средствами одной лишь мысли (насколько это возможно), не
привлекая в ходе размышления ни зрения, ни иного какого чувства и ни единого из 
них не
беря в спутники рассудку, кто пытается уловить любую из сторон бытия самое по 
себе, во
всей ее чистоте, вооруженный лишь мыслью самой по себе, тоже вполне чистой, и
отрешившись как можно полнее от собственных глаз, ушей и, вообще говоря, от 
всего
своего тела, ибо оно смущает душу всякий раз, как они действуют совместно, и не 
дает ей
обрести истину и разумение. Разве не такой человек, Симмий, больше всех 
преуспеет в
исследовании бытия?

— Все, что ты говоришь, Сократ, — отвечал Симмий, — совершенно верно.

— Да, — продолжал Сократ, — примерно такое убеждение и должно составиться из 
всего
этого у подлинных философов, и вот что приблизительно могли бы они сказать друг 
другу:
"Словно какая-то тропа приводит нас к мысли, что, пока мы обладаем телом и душа 
наша
неотделима от этого зла, нам не овладеть полностью предметом наших желаний. 
Предмет
же этот, как мы утверждаем, — истина. В самом деле, тело не только доставляет 
нам
тысячи хлопот — ведь ему необходимо пропитание! — но вдобавок подвержено 
недугам,
любой из которых мешает нам улавливать бытие. Тело наполняет нас желаниями,
страстями, страхами и такой массою всевозможных вздорных призраков, что, верьте
слову, из-за него нам и в самом деле совсем невозможно о чем бы то ни было
поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и его страсти? 
Ведь все
войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их нас заставляет тело, 
которому мы
по-рабски служим. Вот по всем этим причинам — по вине тела — у нас и нет досуга 
для
философии.

Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок освобождаемся от заботы о теле,
 чтобы
обратиться к исследованию и размышлению, тело и тут всюду нас путает, сбивает с 
толку,
приводит в замешательство, в смятение, так что из-за него мы оказываемся не в 
силах
разглядеть истину. И напротив, у нас есть неоспоримые доказательства, что 
достигнуть
чистого знания чего бы то ни было мы не можем иначе как отрешившись от тела и
созерцая вещи сами по себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, 
к чему
мы стремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как
обнаруживает наше рассуждение, при жизни же — никоим образом. Ибо если, не
расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух: или 
знание
вообще недостижимо, или же достижимо только после смерти. Ну, конечно, ведь 
только
тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе, без тела. А пока мы живы, 
мы, по-
видимому, тогда будем ближе всего к знанию, когда как можно больше ограничим 
свою
связь с телом и не будем заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до 
той поры,
пока сам бог нас не освободит. Очистившись таким образом и избавившись от
безрассудства тела, мы, по всей вероятности, объединимся с другими такими же, 
как и мы,
[чистыми сущностями] и собственными силами познаем все чистое, а это, скорее 
всего, и
есть истина. А нечистому касаться чистого не дозволено". Вот что, Симмий, мне 
кажется,
непременно должны говорить друг другу все подлинно стремящиеся к знанию и 
такого