— Значит, вообще, по-твоему, его заботы обращены не на тело, но почти целиком —
насколько возможно отвлечься от собственного тела — на душу?
{7}
— По-моему, так.

— Стало быть, именно в том прежде всего обнаруживает себя философ, что 
освобождает
душу от общения с телом в несравненно большей мере, чем любой другой из людей?

— Да, пожалуй.

— И наверное, Симмий, по мнению большинства людей, тому, кто не находит в
удовольствиях ничего приятного и не получает своей доли, и жить-то не стоит? 
Ведь он
уже на полдороге к смерти, раз нисколько не думает о телесных радостях!

— Да, ты совершенно прав.

— А теперь взглянем, как приобретается способность мышления. Препятствует ли 
этому
тело или нет, если взять его в соучастники философских разысканий? Я имею в 
виду вот
что. Могут ли люди сколько-нибудь доверять своему слуху и зрению? Ведь даже 
поэты без
конца твердят, что мы ничего не слышим и не видим точно. Но если эти два 
телесных
чувства ни точностью, ни ясностью не отличаются, тем менее надежны остальные, 
ибо
все они, по-моему, слабее и ниже этих двух. Или ты иного мнения?

— Нет, что ты!

— Когда же в таком случае, — продолжал Сократ, — душа приходит в 
соприкосновение с
истиной? Ведь, принимаясь исследовать что бы то ни было совместно с телом, она 
— как
это ясно — всякий раз обманывается по вине тела.

— Ты прав.

Так не в размышлении ли — и только в нем одном — раскрывается перед нею что-то 
от
[подлинного] бытия?

— Верно.

— И лучше всего мыслит она, конечно, когда ее не тревожит ничто из того, о чем 
мы
только что говорили, — ни слух, ни зрение, ни боль, ни удовольствие, когда,
распростившись с телом, она останется одна или почти одна и устремится к 
[подлинному]
бытию, прекратив и пресекши, насколько это возможно, общение с телом.

— Так оно и есть.

— Значит, и тут душа философа решительно презирает тело и бежит от него, 
стараясь
остаться наедине с собою?

— Очевидно, так.

— Теперь такой вопрос, Симмий. Признаём мы, что существует справедливое само по
себе, или не признаем?

— Ну разумеется, признаём, клянусь Зевсом.

— А прекрасное и доброе?

— Как же не признать?

— А тебе случалось хоть раз видеть что-нибудь подобное воочию?

— Конечно, нет, — сказал Симмий.
{8}
— Значит, ты постиг это с помощью какого-то иного телесного чувства? Я говорю 
сейчас
о вещах того же рода — о величине, здоровье, силе и так далее — одним словом, о 
том,
что каждая из этих вещей представляет собою по своей сущности. Так как же,