— Только одно, Сократ, — отвечал Критон. — Прислужник, который даст тебе яду, 
уже
много раз просил предупредить тебя, чтобы ты разговаривал как можно меньше:
оживленный разговор, дескать, горячит, а всего, что горячит, следует избегать — 
оно
мешает действию яда. Кто этого правила не соблюдает, тому иной раз приходится 
пить
отраву дважды и даже трижды.
{6}
А Сократ ему:

— Да пусть его! Лишь бы только делал свое дело, — пусть даст мне яду два или 
даже три
раза, если понадобится.

— Я так и знал, — сказал Критон, — да он давно уже мне докучает.

— Пусть его, — повторил Сократ. — А вам, мои судьи, я хочу теперь объяснить, 
почему,
на мой взгляд, человек, который действительно посвятил жизнь философии, перед
смертью полон бодрости и надежды обрести за могилой величайшие блага. Как это
возможно, Симмий и Кебет, сейчас попытаюсь показать. Те, кто подлинно предан
философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью. Люди, как
правило, этого не замечают, но если это все же так, было бы, разумеется, нелепо 
всю
жизнь стремиться только к этому, а потом, когда оно оказывается рядом, 
негодовать на то,
в чем так долго и с таким рвением упражнялся!

Симмий улыбнулся.

[Душа и тело с точки зрения познания истины]

— Клянусь Зевсом, Сократ, — сказал он — мне не до смеха, но ты меня рассмешил. 
Я
думаю, большинство людей, услыхав тебя, решили бы, что очень метко нападают на
философов, да и наши земляки присоединились бы к ним с величайшей охотой: ведь
философы, решат они, на самом деле желают умереть, а стало быть, совершенно 
ясно, что
они заслуживают такой участи.

— И правильно решат, Симмий, только вот насчет того, что им ясно, — это 
неправильно.
Им не понятно и не ясно, в каком смысле желают умереть и заслуживают смерти
истинные философы и какой именно смерти. Так что будем лучше обращаться друг к 
другу,
а большинство оставим в покое. Скажи, как мы рассудим: смерть есть нечто?

— Да, конечно, — отвечал Симмий.

— Не что иное, как отделение души от тела, верно? А "быть мертвым" — это значит,
 что
тело, отделенное от души, существует само по себе и что душа, отделенная от 
тела, — тоже
сама по себе? Или, быть может, смерть — это что-нибудь иное?

— Нет, то самое, — сказал Симмий.

— Теперь смотри, друг, готов ли ты разделить мой взгляд. Я думаю, мы сделаем 
шаг
вперед в нашем исследовании, если начнем вот с чего. Как, по-твоему, 
свойственно
философу пристрастие к так называемым довольствиям, например к питью или к еде?

— Ни в коем случае, о Сократ, — отвечал Симмий.

— А к любовным наслаждениям?

— И того меньше!

— А к остальным удовольствиям из числа тех, что относятся к уходу за телом? Как 
тебе
кажется, много они значат для такого человека? Например, щегольские сандалии, 
или
плащ, или другие наряды, украшающие тело, — ценит он подобные вещи или не 
ставит ни
во что, разумеется, кроме самых необходимых? Как тебе кажется?

— Мне кажется, ни во что не ставит. По крайней мере, если он настоящий философ.