не вынырнул и не поднял голову над водой, чтобы увидеть, насколько чище и 
прекраснее
здесь, у нас, чем в его краях, и даже не услыхал бы об этом ни от кого другого, 
кто это
видел.

В таком же точно положении находимся и мы: мы живем в одной из земных впадин, а
думаем, будто находимся на поверхности, и воздух зовем небом в уверенности, что 
в этом
небе движутся звезды. А все оттого, что, по слабости своей и медлительности, мы 
не
можем достигнуть крайнего рубежа воздуха. Но если бы кто-нибудь все-таки 
добрался до
края или же сделался крылатым и взлетел ввысь, то, словно рыбы здесь, у нас, 
которые
высовывают головы из моря и видят этот наш мир, так же и он, поднявши голову, 
увидел
бы тамошний мир. И если бы по природе своей он был способен вынести это зрелище,
 он
узнал бы, что впервые видит истинное небо, истинный свет и истинную Землю. А 
наша
Земля, и её камни, и все наши местности размыты и изъедены, точно морские утесы,

разъеденные солью. Ничто достойное внимания в море не родится, ничто, можно 
сказать,
не достигает совершенства, а где и есть земля — там лишь растрескавшиеся скалы, 
песок,
нескончаемый ил и грязь — одним словом, там нет решительно ничего, что можно 
было
бы сравнить с красотами наших мест. И еще куда больше отличается, видимо, тот 
мир от
нашего! Если только уместно сейчас пересказывать миф, стоило бы послушать, 
Симмий,
каково то, что находится на Земле, под самыми небесами.

— Ну, конечно, Сократ, — отвечал Симмий, — мы были бы рады услышать этот миф.

— Итак, друг, рассказывают прежде всего, что та Земля, если взглянуть на нее 
сверху,
похожа на мяч, сшитый из двенадцати кусков кожи и пестро расписанный разными
цветами. Краски, которыми пользуются наши живописцы, могут служить образчиками
этих цветов, но там вся Земля играет такими красками, и даже куда более яркими 
и
чистыми. В одном месте она пурпурная и дивно прекрасная, в другом золотистая, в
третьем белая — белее снега и алебастра; и остальные цвета, из которых она 
складывается,
такие же, только там их больше числом и они прекраснее всего, что мы видим 
здесь. И
даже самые ее впадины, хоть и наполненные водою и воздухом, окрашены по-своему 
и
ярко блещут пестротою красок, так что лик её представляется единым, целостным и 
вместе
нескончаемо разнообразным.

Вот какова она, и, подобные ей самой, вырастают на ней деревья и цветы, 
созревают
плоды, и горы сложены по ее подобию, и камни — они гладкие, прозрачные и 
красивого
{46}
цвета. Их обломки — это те самые камешки, которые так ценим мы здесь: наши 
сердолики,
и яшмы, и смарагды, и все прочие подобного рода. А там любой камень такой или 
еще
лучше. Причиною этому то, что тамошние камни чисты, неизъедены и неиспорчены — 
в
отличие от наших, которые разъедает гниль и соль из осадков, стекающих в наши 
впадины:
они приносят уродства и болезни камням и почве, животным и растениям.

Всеми этими красотами изукрашена та Земля, а еще — золотом, и серебром, и 
прочими
дорогими металлами. Они лежат на виду, разбросанные повсюду в изобилии, и 
счастливы
те, кому открыто это зрелище.

Среди многих живых существ, которые ее населяют, есть и люди: одни живут в 
глубине
суши, другие — по краю воздуха, как мы селимся по берегу моря; третьи — на 
островах,
омываемых воздухом, невдалеке от материка. Короче говоря, что для нас и для