предполагают за
нею великой божественной мощи. Они надеются в один прекрасный день изобрести
Атланта, еще более мощного и бессмертного, способного еще тверже удерживать все 
на
себе, и нисколько не предполагают, что в действительности все связуется и 
удерживается
благим и должным. А я с величайшей охотою пошел бы в учение к кому угодно, лишь 
бы
узнать и понять такую причину. Но она не далась мне в руки, я и сам не сумел ее 
отыскать,
и от других ничему не смог научиться, и тогда в поисках причины я снова 
пустился в
плавание. Хочешь, я расскажу тебе, Кебет, о моих стараниях?

— Очень хочу! — отвечал Кебет.

— После того, — продолжал Сократ, — как я отказался от исследования бытия, я 
решил
быть осторожнее, чтобы меня не постигла участь тех, кто наблюдает и исследует
солнечное затмение. Иные из них губят себе глаза, если смотрят прямо на Солнце, 
а не на
его образ в воде или еще в чем-нибудь подобном, — вот и я думал со страхом, как 
бы мне
совершенно не ослепнуть душою, рассматривая вещи глазами и пытаясь коснуться их 
при
помощи того или иного из чувств. Я решил, что надо прибегнуть к отвлеченным 
понятиям
и в них рассматривать истину бытия, хотя уподобление, которым я при этом 
пользуюсь, в
чем-то, пожалуй, и ущербно. Правда, я не очень согласен, что тот, кто 
рассматривает
бытие в понятиях, лучше видит его в уподоблении, чем если рассматривать его в
осуществлении. Как бы там ни было, именно этим путем двинулся я вперед, каждый 
раз
полагая в основу понятие, которое считал самым надежным; и то, что, как мне 
кажется,
согласуется с этим понятием, я принимаю за истинное — идет ли речь о причине 
или о
чем бы то ни было ином, — а что не согласно с ним, то считаю неистинным. Но я 
хочу
яснее высказать тебе свою мысль. Мне кажется, ты меня еще не понимаешь.

— Да, клянусь Зевсом, — сказал Кебет. — Не совсем.

— Но ведь я не говорю ничего нового, а лишь повторяю то, что говорил всегда — и 
ранее,
и только что в нашей беседе. Я хочу показать тебе тот вид причины, который я 
исследовал,
и вот я снова возвращаюсь к уже сто раз слышанному и с него начинаю, полагая в 
основу,
что существует прекрасное само по себе, и благое, я великое, и все прочее. Если 
ты
согласишься со мною и признаешь, что так оно и есть, я надеюсь, это позволит 
мне
открыть и показать тебе причину бессмертия души.

— Считай, что я согласен, и иди прямо к цели, — отвечал Кебет.

— Посмотри же, примешь ли ты вместе со мною и то, что за этим следует. Если
существует что-либо прекрасное помимо прекрасного самого по себе, оно, мне 
кажется, не
может быть прекрасным иначе, как через причастность прекрасному самому по себе. 
Так
же я рассуждаю и во всех остальных случаях. Признаешь ты эту причину?
{37}
— Признаю.

— Тогда я уже не понимаю и не могу постигнуть иных причин, таких мудреных, и, 
если
мне говорят, что такая-то вещь прекрасна либо ярким своим цветом, либо 
очертаниями,
либо еще чем-нибудь в таком же роде, я отметаю все эти объяснения, они только 
сбивают
меня с толку. Просто, без затей, может быть даже слишком бесхитростно, я 
держусь
единственного объяснения: ничто иное не делает вещь прекрасною, кроме 
присутствия
прекрасного самого по себе или общности с ним, как бы она ни возникла. Я не 
стану далее
это развивать, и настаиваю лишь на том, что все прекрасные вещи становятся