который откроет мне причину бытия, доступную моему разуму, и прежде всего 
расскажет,
плоская ли Земля или круглая, а рассказавши, объяснит необходимую причину — 
сошлется
на самое лучшее, утверждая, что Земле лучше всего быть именно такой, а не 
какой-нибудь
еще. И если он скажет, что Земля находится в центре [мира], объяснит, почему ей 
лучше
быть в центре. Если он откроет мне все это, думал я, я готов не искать причины 
иного
рода. Да, я был готов спросить у него таким же образом о Солнце, Луне и звездах 
— о
скорости их движения относительно друг друга, об их поворотах и обо всем 
остальном,
что с ними происходит: каким способом каждое из них действует само или 
подвергается
воздействию. Я ни на миг не допускал мысли, что, назвавши их устроителем Ум,
Анаксагор может ввести еще какую-то причину помимо той, что им лучше всего быть 
в
таком положении, в каком они и находятся. Я полагал, что, определив причину 
каждого из
них и всех вместе, он затем объяснит, что всего лучше для каждого и в чем их 
общее благо.
И эту свою надежду я не отдал бы ни за что! С величайшим рвением принялся я за 
книги
Анаксагора, чтобы поскорее их прочесть и поскорее узнать, что же всего лучше и 
что хуже.

Но с вершины изумительной этой надежды, друг Кебет, я стремглав полетел вниз, 
когда,
продолжая читать, увидел, что Ум у него остается без всякого применения и что 
порядок
вещей вообще не возводится ни к каким причинам, но приписывается — совершенно
нелепо — воздуху, эфиру, воде и многому иному. На мой взгляд, это все равно, 
как если бы
кто сперва объявил, что всеми своими действиями Сократ обязан Уму, а потом,
принявшись объяснять причины каждого из них в отдельности, сказал: "Сократ 
сейчас
сидит здесь потому, что его тело состоит из костей и сухожилий и кости твердые 
и
отделены одна от другой сочленениями, а сухожилия могут натягиваться и 
расслабляться и
окружают кости — вместе с мясом и кожею, которая все охватывает. И так как 
кости
свободно ходят в своих суставах, сухожилия, растягиваясь и напрягаясь, 
позволяют
Сократу сгибать ноги и руки. Вот по этой-то причине он и сидит теперь здесь,
согнувшись". И для беседы нашей можно найти сходные причины — голос, воздух, 
слух и
тысячи иных того же рода, пренебрегши истинными причинами — тем, что, раз уж
{36}
афиняне почли за лучшее меня осудить, я в свою очередь счел за лучшее сидеть 
здесь, счел
более справедливым остаться на месте и понести то наказание, какое они назначат.
 Да,
клянусь собакой, эти жилы и эти кости уже давно, я думаю, были бы где-нибудь в 
Мегарах
или в Беотии, увлеченные ложным мнением о лучшем, если бы я не признал более
справедливым и более прекрасным не бежать и не скрываться, но принять любое
наказание, какое бы ни назначило мне государство.

Нет, называть подобные вещи причинами — полная бессмыслица. Если бы кто говорил,

что без всего этого — без костей, сухожилий и всего прочего, чем я владею, — я 
бы не мог
делать то, что считаю нужным, он говорил бы верно. Но утверждать, будто они 
причина
всему, что я делаю, и в то же время что в данном случае я повинуюсь Уму, а не 
сам
избираю наилучший образ действий, было бы крайне необдуманно. Это значит не
различать между истинной причиной и тем, без чего причина не могла бы быть
причиною. Это последнее толпа, как бы ощупью шаря в потемках, называет причиной 
—
чуждым, как мне кажется, именем. И вот последствия: один изображает Землю 
недвижно
покоящейся под небом и окруженною неким вихрем, для другого она что-то вроде 
мелкого
корыта, поддерживаемого основанием из воздуха, но силы, которая наилучшим 
образом
устроила все так, как оно есть сейчас, — этой силы они не ищут и даже не