какими доводами?

— Мне кажется, ты найдешь как, — отозвался Кебет. — Во всяком случае, твои
возражения против гармонии меня просто восхитили — настолько они были
неожиданны. Слушая Симмия, когда он говорил о своих затруднениях, я все думал:
неужели кто-нибудь сумеет справиться с его доводами? И мне было до крайности 
странно,
когда он не выдержал и первого твоего натиска. Так что я бы не удивился, если 
бы та же
участь постигла и Кадмовы доводы.

— Ах, милый ты мой, — сказал Сократ, — не надо громких слов — как бы кто не
испортил наше рассуждение еще раньше, чем оно началось. Впрочем, об этом 
позаботится
божество, а мы по-гомеровски вместе пойдем и посмотрим, дело ли ты говоришь.

Что ты хочешь выяснить? Главное, если я не ошибаюсь, вот что. Ты требуешь
доказательства, что душа наша неуничтожима и бессмертна: в противном случае, 
говоришь
ты, отвага философа, которому предстоит умереть и который полон бодрости и
спокойствия, полагая, что за могилою он найдет блаженство, какого не мог бы 
обрести,
{34}
если бы прожил свою жизнь иначе, — его отвага безрассудна и лишена смысла. 
Пусть мы
обнаружили, что душа сильна и богоподобна, что она существовала и до того, как 
мы
родились людьми, — все это, по-твоему, свидетельствует не о бессмертии души, но 
лишь
о том, что она долговечна и уже существовала где-то в прежние времена 
неизмеримо
долго, многое постигла и многое совершила. Но к бессмертию это ее нисколько не
приближает, напротив, само вселение ее в человеческое тело было для души 
началом
гибели, словно болезнь. Скорбя проводит она эту свою жизнь, чтобы под конец 
погибнуть
в том, что зовется смертью. И совершенно безразлично, утверждаешь ты, войдет ли 
она в
тело раз или много раз, по крайней мере для наших опасений: если только человек 
не
лишен рассудка, он непременно должен опасаться — ведь он не знает, бессмертна 
ли
душа, и не может этого доказать.

Вот, сколько помнится, то, что ты сказал, Кебет. Я повторяю это нарочно, чтобы 
ничего не
пропустить и чтобы ты мог что-нибудь прибавить или убавить, если пожелаешь.

А Кебет в ответ:

— Нет, Сократ, сейчас я ничего не хочу ни убавлять, ни прибавлять. Это все, что 
я сказал.

Сократ задумался и надолго умолк. Потом начал так:

— Не простую задачу задал ты, Кебет. Чтобы ее решить, нам придется исследовать
причину рождения и разрушения в целом. И если ты не против, я расскажу тебе о 
том, что
приключилось со мной во время такого исследования. Если что из этого рассказа
покажется тебе полезным, ты сможешь использовать это для подкрепления твоих 
взглядов.

— Конечно, я не против, — ответил Кебет.

[Аргумент четвертый: теория души как эйдоса жизни]

— Тогда послушай. В молодые годы, Кебет, у меня была настоящая страсть к тому 
виду
мудрости, который называют познанием природы. Мне представлялось чем-то
возвышенным знать причины каждого явления — почему что рождается, почему 
погибает
и почему существует. И я часто бросался из крайности в крайность и вот какого 
рода
вопросы задавал себе в первую очередь: когда теплое и холодное вызывают гниение,
 не
тогда ли как судили некоторые, образуются живые существа? Чем мы мыслим — 
кровью,
воздухом или огнем? Или же ни тем, ни другим и ни третьим, а это наш мозг 
вызывает
чувство слуха, в зрения, и обоняния, а из них возникают память и представление,