— Да, все, что ты сказал, — чистая правда.

— А когда так, Федон, было бы печально, если бы, узнав истинное, надежное и 
доступное
для понимания доказательство, а затем встретившись с доказательствами такого 
рода, что
иной раз они представляются истинными, а иной раз ложными, мы стали бы винить 
не
себя самих и не свою неискусность, но от досады охотно свалили бы собственную 
вину на
доказательства и впредь, до конца дней упорно ненавидели бы и поносили 
рассуждения,
лишив себя истинного знания бытия.

— Да, клянусь Зевсом, — сказал я, — это было бы очень печально.

— Итак, — продолжал он, — прежде всего охраним себя от этой опасности и не 
будем
допускать мысли, будто в рассуждениях вообще нет ничего здравого, скорее будем 
считать,
что это мы сами еще недостаточно здравы и надо мужественно искать полного
здравомыслия: тебе и остальным — ради всей вашей дальнейшей жизни, мне же — 
ради
одной только смерти. Сейчас обстоятельства складываются так, что я рискую 
показаться
вам не философом, а завзятым спорщиком, а это уже свойство полных невежд. Они, 
если
возникает разногласие, не заботятся о том, как обстоит дело в действительности; 
как бы
внушить присутствующим свое мнение — вот что у них на уме. В нынешних
обстоятельствах, мне кажется, я отличаюсь от них лишь тем, что не 
присутствующих
стремлюсь убедить в правоте моих слов — разве что между прочим, — но самого 
себя,
чтобы убедиться до конца. Вот мой расчет, дорогой друг, и погляди, какой 
своекорыстный
расчет: если то, что я утверждаю, окажется истиной, хорошо, что я держусь 
такого
убеждения, а если для умершего нет уже ничего, я хотя бы не буду докучать
присутствующим своими жалобами в эти предсмертные часы, и, наконец, глупая моя
выдумка тоже не сохранится среди живых — это было бы неладно, — но вскоре 
погибнет.
{30}
Вот как я изготовился, Симмий и Кебет, чтобы приступить к доказательству. А вы
послушайтесь меня и поменьше думайте о Сократе, но главным образом — об истине; 
и
если решите, что я говорю верно, соглашайтесь, а если нет — возражайте, как 
только
сможете. А не то смотрите — я увлекусь и введу в обман разом и себя самого, и 
вас, а
потом исчезну, точно пчела, оставившая в ранке жало.

Однако ж вперед! Раньше всего напомните мне, что говорили, — на случай, если я 
что
забыл. Симмий, если не ошибаюсь, был в сомнении и в страхе, как бы душа, хотя 
она и
божественнее и прекраснее тела, всё же не погибла первою — по той причине, что 
она
своего рода гармония. А Кебет, мне кажется, соглашается со мною в том, что душа
долговечнее тела, но, по его мнению, никто не может быть уверен, что душа, 
после того
как сменит и сносит много тел, покидая последнее из них, не погибает и сама; 
именно
гибель души и есть, собственно, смерть, потому что тело отмирает и гибнет 
непрестанно.
Это или что другое нужно нам рассмотреть, Кебет и Симмий?

Оба отвечали, что именно это.

— Скажите, — продолжал Сократ, — вы отвергаете все прежние доводы целиком или 
же
одни отвергаете, а другие нет?

— Одни отвергаем, — отвечали они, — другие нет.

— А как насчет того утверждения, что знание — это припоминание и что, если так, 
душа
наша непременно должна была где-то существовать, прежде чем попала в в оковы 
тела?