господина и
служителем того же бога, я верю, что и меня мой владыка наделил даром 
пророчества не
хуже, чем лебедей, и не сильнее, чем они, горюю, расставаясь с жизнью. Так что 
вы
можете говорить и спрашивать о чем хотите, пока вам не препятствуют Одиннадцать,

поставленные афинянами.
{26}
— Что ж, прекрасно, — начал Симмий, — в таком случае и я объясню тебе, в чём 
мои
затруднения, и Кебет не скроет, что из сказанного сегодня кажется ему 
неприемлемым.
Мне думается, Сократ, — как, впрочем, может быть, и тебе самому, — что 
приобрести
точное знание о подобных вещах в этой жизни либо невозможно, либо до крайности
трудно, но в то же время было бы позорным малодушием не испытать и не проверить
всеми способами существующие на этот счет взгляды и отступиться, пока 
возможности
для исследования не исчерпаны до конца. Значит, нужно достигнуть одного из 
двух:
узнать истину от других или отыскать ее самому либо же, если ни первое, ни 
второе
невозможно, принять самое лучшее и самое надежное из человеческих учений и на 
нем,
точно на плоту, попытаться переплыть через жизнь, если уже не удастся 
переправиться на
более устойчивом и надежном судне — на каком-нибудь божественном учении. 
Поэтому я
теперь наберусь смелости и задам свой вопрос, тем более что ты и сам велишь: я 
не хочу
потом укорять себя за то, что теперь промолчал. Да, Сократ, я и сам размышляю 
над
твоими словами, и вместе с ним, с Кебетом, и мне кажется, они не вполне 
убедительны.

А Сократ на это:

— Может быть, тебе и правильно кажется, друг, но только скажи, в чем именно "не
вполне"?

— А вот в чем, на мой взгляд: то же самое рассуждение можно применить к лире, к 
ее
струнам и гармонии. И верно, в настроенной лире гармония — это нечто невидимое,
бестелесное, прекрасное и божественное, а сама лира и струны — тела, то есть 
нечто
телесное, сложное, земное и сродное смертному. Представь себе теперь, что лиру 
разбили
или же порезали и порвали струны, — приводя те же доводы, какие приводишь ты, 
кто-
нибудь будет упорно доказывать, что гармония не разрушилась и должна 
по-прежнему
существовать. Быть того не может, скажет такой человек, чтобы лира с 
разорванными
струнами и сами струны — вещи смертной природы — все ещё существовали, а 
гармония,
сродная и близкая божественному и бессмертному, погибла, уничтожившись раньше, 
чем
смертное. Нет, гармония непременно должна существовать, и прежде истлеют без 
остатка
дерево и жилы струн, чем претерпит что-нибудь худое гармония. И право же, 
Сократ, я
думаю, ты и сам отлично сознаешь что наиболее частый взгляд на душу таков: если 
наше
тело связывают и держат в натяжении тепло, холод, сухость, влажность и 
некоторые иные,
подобные им, [начала], то душа наша есть сочетание и гармония этих [начал], 
когда они
хорошо и соразмерно смешаны друг с другом. И если душа — это действительно 
своего
рода гармония, значит, когда тело чрезмерно слабеет или, напротив, чрезмерно
напрягается — из-за болезни или иной какой напасти, — душа при всей своей
божественности должна немедленно разрушиться, как разрушается любая гармония, 
будь
то звуков или же любых творений художников; а телесные останки могут 
сохраняться
долгое время, пока их не уничтожит огонь или тление. Пожалуйста, подумай, как 
нам
отвечать на этот довод, если кто будет настаивать, что душа есть сочетание 
телесных