— А тело?

— К изменяющемуся.

— Взгляни теперь еще вот с какой стороны. Когда душа и тело соединены, природа 
велит
телу подчиняться и быть рабом, а душе — властвовать и быть госпожою. Приняв это 
в
соображение, скажи, что из них, по-твоему, ближе божественному и что смертному? 
Не
кажется ли тебе, что божественное создано для власти и руководительства, а 
смертное —
для подчинения и рабства?
{22}
— Да, кажется.

— Так с чем же схожа душа?

— Ясно, Сократ: душа схожа с божественным, а тело со смертным.

— Теперь подумай, Кебет, согласен ли ты, что из всего сказанного следует такой 
вывод:
божественному, бессмертному, умопостигаемому, единообразному, неразложимому,
постоянному и неизменному самому по себе в высшей степени подобна наша душа, а
человеческому, смертному, постигаемому не умом, многообразному, разложимому и
тленному, непостоянному и несходному с самим собою подобно — и тоже в высшей
степени — наше тело. Можем мы сказать что-нибудь вопреки этому, друг Кебет?

— Нет, не можем.

— А если так, то не подобает ли телу быстро разрушаться, а душе быть вовсе
неразрушимой или почти неразрушимой?

— Как же иначе?

— Но ведь ты замечаешь, что, когда человек умирает, видимая его часть — тело,
принадлежащая к видимому, или труп, как мы его называем, которому свойственно
разрушаться, распадаться, развеиваться, подвергается этой участи не вдруг, не 
сразу, но
сохраняется довольно долгое время, если смерть застигнет тело в удачном 
состоянии и в
удачное время года. К тому же тело усохшее и набальзамированное, как 
бальзамируют в
Египте, может сохраняться чуть ли не без конца. Но если даже тело и сгниет, 
некоторые
его части — кости, сухожилия и прочие им подобные, можно сказать, бессмертны. 
Верно?

— Да.

— А душа, сама безвидная и удаляющаяся в места славные, чистые и безвидные —
поистине в Аид, к благому и разумному богу, куда — если бог пожелает — 
вскорости
предстоит отойти и моей душе, — неужели душа, чьи свойства и природу мы сейчас
определили, немедленно, едва расставшись с телом, рассеивается и погибает, как 
судит
большинство людей? Нет, друзья Кебет и Симмий, ничего похожего, но скорее всего 
вот
как. Допустим, что душа разлучается с телом чистою и не влачит за собою ничего
телесного, ибо в течение всей жизни умышленно избегала любой связи с телом,
остерегалась его и сосредоточивалась в самой себе, постоянно в этом упражняясь, 
иными
словами, посвящала себя истинной философии и, по сути дела, готовилась умереть 
легко и
спокойно. Или же это нельзя назвать подготовкою к смерти?

— Бесспорно, можно.

— Такая душа уходит в подобное ей самой безвидное место, божественное, 
бессмертное,
разумное, и, достигши его, обретает блаженство, отныне избавленная от блужданий,

безрассудства, страхов, диких вожделений и всех прочих человеческих зол, и — 
как
говорят о посвященных в таинства — впредь навеки поселяется среди богов. Так мы
должны сказать, Кебет, или как-нибудь по-иному?

— Так, клянусь Зевсом, — ответил Кебет.

— Но, думаю, если душа разлучается с телом оскверненная и замаранная, ибо