тому подобное суть тела), причем от одних - что телесное начало одно, а от 
других - что
имеется большее число таких начал, но и от тех и от других - что начала 
материальные; а
некоторые принимали и эту причину, и кроме нее ту, откуда движение, причем одни 
из
них признавали одну такую причину, а другие - две.

Таким образом, до италийцев, и не считая их, остальные высказывались о началах
довольно скудно, разве что, как мы сказали, они усматривали две причины, и из 
них
вторую - ту, откуда движение, некоторые признают одну, а другие - две. Что же 
касается
пифагорейцев, то они точно так же утверждали, что есть два начала, однако
присовокупляли - и этим их мнение отличается от других, - что предел, 
беспредельное и
{8}
единое не какие-то разные естества, как, например, огонь или земля или еще 
что-то в этом
роде, а само беспредельное и само единое есть сущность того, о чем они 
сказываются, и
потому число есть сущность всего. Вот как они прямо заявляли об этом, и 
относительно
сути вещи они стали рассуждать и давать ей определение, но рассматривали ее 
слишком
просто. Определения их были поверхностны, и то, к чему прежде всего подходило
указанное ими определение, они и считали сущностью вещи, как если бы кто думал, 
что
двойное и два одно и то же потому, что двойное подходит прежде всего к двум. 
Однако
бесспорно, что быть двойным и быть двумя не одно и то же, иначе одно было бы 
многим,
как это у них и получалось. Вот то, что можно почерпнуть у более ранних 
философов и
следующих за ними.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

После философских учений, о которых шла речь, появилось учение Платона, во 
многом
примыкающее к пифагорейцам, но имеющее и свои особенности по сравнению с
философией италийцев. Смолоду сблизившись прежде всего с Кратилом и
гераклитовскими воззрениями, согласно которым все чувственно воспринимаемое
постоянно течет, а знания о нем нет, Платон и позже держался таких же взглядов. 
А так
как Сократ занимался вопросами нравственности, природу же в целом не исследовал,
 а в
нравственном искал общее и первый обратил свою мысль на определения, то Платон,
усвоив взгляд Сократа, доказывал, что такие определения относятся не к 
чувственно
воспринимаемому, а к чему-то другому, ибо, считал он, нельзя дать общего 
определения
чего-либо из чувственно воспринимаемого, поскольку оно постоянно изменяется. И 
вот
это другое из сущего он назвал идеями, а все чувственно воспринимаемое, говорил 
он,
существует помимо них и именуется сообразно с ними, ибо через причастность 
эйдосам
существует все множество одноименных с ними [вещей]. Однако "причастность" - 
это
лишь новое имя: пифагорейцы утверждают, что вещи существуют через подражание
числам, а Платон, <изменив имя>, - что через причастность. Но что такое 
причастность
или подражание эйдосам, исследовать это они предоставили другим.

Далее, Платон утверждал, что помимо чувственно воспринимаемого и эйдосов
существуют как нечто промежуточное математические предметы, отличающиеся от
чувственно воспринимаемых тем, что они вечны и неподвижны, а от эйдосов - тем, 
что
имеется много одинаковых таких предметов, в то время как каждый эйдос сам по 
себе
только один.

И так как эйдосы суть причины всего остального, то, полагал он, их элементы 
суть
элементы всего существующего. Начала как материя - это большое и малое, а как 
сущность
- единое, ибо эйдосы <как числа> получаются из большого и малого через 
причастность
единому.