воздух, а плотным эфиром — море и 
влажность), тот луч проникает до самых глубин и этим все оживотворяет.
	Живет все, что причастно теплу, поэтому живыми являются и растения; душа, 
однако, есть не во всем. Душа есть отрывок эфира, как теплого, так и холодного,
— по ее причастности холодному эфиру. Душа — не то же, что жизнь: она 
бессмертна, ибо то, от чего она оторвалась, бессмертно. Живые существа 
рождаются друг от друга через семя — рождение от земли невозможно. Семя есть 
струя мозга, содержащая в себе горячий пар; попадая из мозга в матку, оно 
производит ихор29, влагу и кровь, из них образуются и плоть, и жилы, и кости, и 
волосы, и все тело, а из пара — душа и чувства. Первая плотность образуется в 
сорок дней, а затем, по законам гармонии, дозревший младенец рождается на 
седьмой, или на девятый, или, самое большее, на десятый месяц. Он содержит в 
себе все закономерности жизни, неразрывная связь которых устрояет его по 
закономерностям гармонии, по которым каждая из них выступает в размеренные 
сроки. Чувство вообще и зрение в частности есть некий пар особенной теплоты; 
оттого, говорят, и возможно видеть сквозь воздух и сквозь воду, что теплота 
встречает сопротивление холода, а если бы пар в наших глазах был холодным, он 
растворился бы в таком же холодном воздухе. Недаром Пифагор называет очи 
вратами солнца. Точно так же учит он и о слухе, и об остальных чувствах.
	Душа человека разделяется на три части: ум (nous), рассудок (phren) и страсть 
(thymos). Ум и страсть есть и в других живых существах, но рассудок — только в 
человеке. Власть души распространяется от сердца и до мозга: та часть ее, 
которая в сердце,— это страсть, а которая в мозге — рассудок и ум; струи же от 
них — наши чувства. Разумное бессмертно, а остальное смертно. Питается душа от 
крови. Закономерности души — это дуновения; и она и они незримы, ибо эфир 
незрим. Скрепы души — вены, артерии, жилы; а когда она сильна и покоится сама в 
себе, то скрепами ее становятся слова и дела. Сброшенная на землю, душа 
скитается в воздухе, подобная телу. Попечитель над душами — Гермес, оттого он и 
зовется Вожатым, Привратником и Преисподним, ибо это он вводит туда души из тел 
и с земли и с моря. Чистые души возводит он ввысь, а нечистые ввергаются 
Эринниями в несокрушимые оковы, и нет им доступа ни к чистым, ни друг к другу. 
Душами полон весь воздух, называются они демонами и героями, и от них 
посылаются людям сны и знаменья недугов или здравия, и не только людям, но и 
овцам, и прочим скотам; к ним же обращены и наши очищения, умилостивления, 
гадания, вещания и все подобное.
	Главное для людей, говорил Пифагор, в том, чтобы наставить душу к добру или 
злу. Счастлив человек, когда душа у него становится доброю; но в покое она не 
бывает и ровным потоком не течет. Справедливость сильна, как клятва, потому и 
Зевс именуется Клятвенным30. Добродетель есть лад (harmonia), здоровье, всякое 
благо и бог. Дружба есть равенство ладов. Богам и героям почести следует 
воздавать неодинаковые: богам — непременно в благом молчании, одевшись в белое 
и освятившись, героям же — после полудня. Освящение состоит в очищении, 
омовении, окроплении, в чистоте от рождений, смертей и всякой скверны, в 
воздержании от мертвечинного мяса, от морской ласточки, чернохвостки, яиц, 
яйцеродных тварей, бобов и всего прочего, что запрещено от справляющих обряды. 
От бобов воздерживаться Пифагор велел (по словам Аристотеля в книге «О 
пифагорейцах») то ли потому, что они подобны срамным членам, то ли вратам 
Аида31, то ли потому, что они одни — не коленчатые, то ли вредоносны, то ли 
подобны природе целокупности, то ли служат власти немногих (ибо ими бросают 
жребий). Не поднимать упавшего он велел, чтобы привыкать к сдержанности за едой,
 а может быть, потому что это указание на чью-то смерть: ведь и Аристофан в 
«Героях» говорит, что упавшее принадлежит героям:
	
	И вкушать того не вздумай,
	что упало со стола!32
	
	Не касаться белого петуха он заповедовал, потому что петух — проситель и 
посвящен Месяцу; проситель-ство же есть доброе дело, а Месяцу он посвящен, 
потому что кричит в урочные часы; кроме того, белый цвет — от благой природы, а 
черный — от дурной. Не касаться рыб, которые священны,— потому что не должно 
богам и людям располагать одним и тем же, точно так же, как свободным и рабам. 
Не преломлять хлеб — потому что в старину друзья ели от одного куска, как 
варвары и посейчас, а того, что сводит людей, делить не нужно (впрочем, иные 
говорят, будто это — к посмертному суду; иные — что от этого робеют на войне; а 
иные — что от этого начинается целокупность).
	Из фигур он считал прекраснейшими среди объемных — шар, а среди плоских — круг.
 Старость подобна всему, что умаляется, молодость — всему, что нарастает. 
Здоровье есть сохранение образа, болезнь — его разрушение. Соль, говорил он, 
нужно ставить перед собою, чтобы помнить правду, ибо соль сохраняет все, что ни 
примет, а рождается от чистейшего солнца и чистейшего моря.
	Все это, говорит Александр, он нашел в пифагорейских записках, а дополнение к 
ним сообщает Аристотель.
	Величавость Пифагора не упускает случая задеть и Тимон в «Силлах», где пишет 
так:
	
	А Пифагор, преклоняясь к волхвам,
	болтающим бредни, 
	Ищет людей уловлять,
	величавых речей говоритель.
	
	О том, что Пифагор в иное время был иными людьми, свидетельствует и Ксенофан в 
элегии, которая начинается так:
	
	Ныне другую я речь укажу и другую дорогу, 
	а о Пифагоре упоминает вот каким образом:
	Как-то в пути увидав,
	что кто-то щенка обижает,
	Он, пожалевши щенка, молвил такие слова: 
	«Полно бить, перестань!
	живет в нем душа дорогого
	Друга: по вою щенка
	я ее разом признал»33.
	
	Так пишет Ксенофан. Насмехается над Пифагором и Кратин в «Пифагорейке»; а в 
«Тарентинцах» он говорит так:
	
	Едва завидят