ь разумной души 
состоит в созерцании, которое является полным счастьем человека, хотя не вполне 
достижимым:


«Подобная жизнь будет, пожалуй, выше той, что соответствует человеку, ибо так 
он будет жить не в силу того, что он человек, а потому, что в нем присутствует 
нечто божественное, и, насколько отличается эта божественная часть от человека 
как составленного из разных частей, настолько отличается и деятельность, с ней 
связанная, от деятельности, связанной с [любой] другой добродетелью. И если ум 
в сравнении с человеком божествен, то и жизнь, подчиненная уму, божественна в 
сравнении с человеческой жизнью.

Нет, не нужно [следовать] увещеваниям «человеку разуметь человеческое» и 
«смертному — смертное»; напротив, насколько возможно, надо возвышаться до 
бессмертия и делать все ради жизни, соответствующей наивысшему в самом себе; 
право, если но объему это малая часть, то по силе и ценности она все далеко 
превосходит» (1177b).


На основании этих отрывков представляется, что индивидуальность — то, что 
отличает одного человека от другого, — связана с телом и иррациональной душой, 
тогда как разумная душа, или разум, является божественной и безличной. Один 
человек любит устриц, а другой ананасы; это составляет различие между ними. Но 
когда они думают о таблице умножения — при условии, что они думают правильно, — 
между ними нет различия. Иррациональное разделяет нас, разумное объединяет. 
Таким образом, бессмертие ума, или разума, не является личным бессмертием 
отдельных людей, но частью в бессмертии Бога. Нет оснований считать, что 
Аристотель верил в личное бессмертие в том смысле, в каком о нем учил Платон, а 
впоследствии христианство. Аристотель верил лишь, что, поскольку люди разумны, 
они участвуют в божественном, которое бессмертно. Человек может увеличивать 
элемент божественного в своей природе, и делать это — величайшая добродетель. 
Но если бы он достиг в этом полного успеха, он перестал бы существовать как 
отдельная личность. Это, вероятно, не только единственно возможная 
интерпретация слов Аристотеля, но, я думаю, и наиболее естественная их 
интерпретация.




Глава XX. ЭТИКА 
АРИСТОТЕЛЯ

В сочинениях Аристотеля имеется три трактата по этике, но два из них теперь 
обычно считаются написанными его учениками. Третий, «Никомахова этика», в 
большей своей части остается неоспоримым в смысле подлинности, но даже в этой 
работе есть разделы (книги V, VI, и VII), которые, как полагают многие, 
включены из одного произведения его учеников. Однако я не буду останавливаться 
на этом спорном вопросе и буду рассматривать книгу как нечто целое и как 
принадлежащую перу Аристотеля.

Взгляды Аристотеля на этику в основном выражают господствовавшие мнения 
образованных и много повидавших людей его времени. Они не проникнуты, подобно 
платоновским, мистической религиозностью; не поддерживают они и те 
неортодоксальные теории семьи и собственности, которые содержатся в 
«Государстве». Те, кто не пал ниже и не поднимается выше уровня приличных и 
благопристойных граждан, найдут в «Этике» систематическое изложение принципов, 
которыми, по их мнению, должно регулироваться поведение. Те же, кто требует 
чего-то большего, будут разочарованы. Книга обращена к почтенным людям средних 
лет и использовалась ими, особенно после XVII века, чтобы сдерживать порывы и 
энтузиазм молодежи. Но человека, обладающего сколько-нибудь глубокими чувствами,
 она может лишь оттолкнуть.

Благо, говорят нам, является счастьем; оно — деятельность души. Аристотель 
считает, что Платон был прав, разделяя душу на две части: одну — разумную, 
другую — иррациональную. А иррациональную часть души он делит на растительную 
(которая имеется даже у растений) и стремящуюся (которой обладают все животные).
 Стремящаяся часть может быть до некоторой степени разумной — когда те блага, к 
которым она стремится, таковы, что разум их одобряет. Это существенно для 
определения добродетели, так как, согласно Аристотелю, разум сам по себе 
является чисто созерцательным и без помощи стремления не ведет к какой-либо 
практической деятельности.

Имеется два рода добродетелей: интеллектуальные и моральные, — соответственно 
двум частям души. Интеллектуальные добродетели — результат обучения, моральные 
слагаются из привычек. Задачей законодателя является делать граждан 
добродетельными путем выработки хороших привычек. Мы становимся справедливыми, 
осуществляя акты правосудия, и то же самое относится ко всем другим 
добродетелям. Будучи вынуждены приобретать хорошие привычки, мы тем самым 
приучаемся со временем, думал Аристотель, находить удовольствие в добрых делах. 
Вспоминаются слова Гамлета, обращенные к 
матери:
		Раз нет ее, займите добродетель,
		Привычка, это чудовище, что 
гложет		Все чувства, этот дьявол — все же 
ангел		Тем, что свершенье благородных 
дел		Он точно так же наряжает в 
платье		Вполне к лицу.

Теперь мы переходим к знаменитой доктрине золотой середины. Любая добродетель 
есть среднее между двумя крайностями, каждая из которых — порок. Это 
доказывается рассмотрением различных добродетелей. Смелость — среднее между 
трусостью и ухарством; щедрость — между мотовством и скаредностью, подлинная 
гордость — между тщеславием и смирением; остроумие — между шутовством и 
грубостью; скромность — между застенчивостью и бесстыдством. Некоторые 
добродетели как будто не укладываются в эту схему, например, правдивость. 
Аристотель говорит, что она является средним между хвастовством и мнимой 
скромностью (1108а), но это применимо только к правдивости в отношении к самому 
себе. Я не вижу, как правдивость в ее боле