приписывалось 
всему еврейскому народу, но позднее — не церкви в целом, поскольку церковь 
никогда не впадала в грех, а отдельным христианам. Это привело, таким образом, 
к тому, что христианская теология распалась на две части, из которых одна 
касалась церкви в целом, а другая — индивидуальной души. В более позднюю эпоху 
католики делали особый упор на первой части, протестанты — на второй, но в 
учении св. Августина, которому было чуждо какое-либо ощущение дисгармонии этих 
двух частей, они существуют в полном равновесии. Те, что спасены, как раз и 
являются теми, кого Бог предопределил к спасению; в этом находит свое выражение 
прямая связь души с Богом. Но никто не будет спасен, если он не будет крещен и 
не станет благодаря этому членом церкви; это делает церковь посредником между 
душой и Богом.

Понятие греха является неотъемлемой частью концепции прямой связи души с Богом, 
ибо оно объясняет, почему благодетельное Божество может причинять людям 
страдания и почему, несмотря на это, в сотворенном мире не может быть ничего 
более сокровенного, чем индивидуальные души. Не удивительно поэтому, что 
теология, которая легла в основу Реформации, оказалась обязанной своим 
происхождением человеку, одержимому совершенно ненормальным чувством греха.

Но оставим эту тему. Посмотрим теперь, что говорится в «Исповеди» по некоторым 
другим вопросам.

Августин рассказывает, как он без всякого труда, на коленях матери, выучился 
латинскому языку, но возненавидел греческий язык, которому его пытались учить в 
школе, ибо его «заставляли знать то суровыми угрозами, то наказаниями». До 
самого конца жизни познания Августина в греческом языке оставались слабыми. 
Можно было бы предположить, что развивая мысль, заключенную в этом 
противопоставлении, Августин выведет нравоучение в пользу мягких методов в 
воспитании. Однако в действительности он заявляет 
следующее:


«А из этого само собою открывается, что для приобретения и усвоения таких 
познаний гораздодейственнеесвободная любознательность, нежели боязливая и 
запуганная принужденность. Но и этой свободы порывы сдерживаются строгою 
необходимостью по законам Твоим, Боже, Твоим законам, сильным и мощным, которые,
 начиная от розги учителей до мученических пыток, всюду примешивают 
спасительную горечь, возвращающую нас к Тебе от пагубных удовольствий, 
удалявших нас от Тебя».


Порки школьного учителя, хотя они и не смогли выучить Августина греческому 
языку, исцелили его от пагубного веселья и потому были желанной частью 
воспитания. Для тех, кто делает вопрос о грехе первейшим объектом человеческих 
забот, это воззрение вполне логично. Августин идет еще дальше и заявляет, что 
он грешил не только будучи школьником, когда он лгал и воровал еду, но даже 
раньше; в самом деле, целая глава (кн. I, гл. VII) посвящена доказательству 
того, что даже грудные младенцы погрязли в грехе — чревоугодии, ревности и иных 
омерзительных грехах.

Когда Августин достиг юношеского возраста, его одолели плотские вожделения. «И 
где же я был, и как долго скитался вдали от истинных утешений дома Твоего? В 
течение всего шестнадцатого года жизни моей сумасбродство и бешенство плотских 
похотей, извиняемых бесстыдством и беспутством человеческим, но воспрещенных 
законом Твоим, обладало мною, и я совершенно предавался им» [272 - Творения 
блаженного Августина, епископа Иппонийского, ч. 1, с. 31.].

Отец Августина не проявлял никаких забот, чтобы воспрепятствовать этому злу, 
ограничив свои попечения о сыне тем, что помогал ему в учении. Напротив, мать 
Августина, св. Моника, учила его целомудрию, но тщетно. Впрочем, даже она не 
предлагала в это время женить сына, опасаясь, «чтобы надежды, подаваемые мною, 
не были разрушены ранним супружеством».

В возрасте шестнадцати лет Августин переехал в Карфаген, где «стали обуревать 
меня пагубные страсти преступной любви. Еще не предавался я этой любви, но она 
уже гнездилась во мне, и я не любил открытых к тому путей. Я искал предметов 
любви, потому что любил любить; прямой и законный путь любви был мне противен...
 Любить и быть любимому было для меня приятно, особенно если к этому 
присоединялось и чувственное наслаждение. Животворное чувство любви я осквернял 
нечистотами похоти, к ясному блеску любви я примешивал адский огонь 
сладострастия» [273 - Там же, с. 44-45.]. Этими словами Августин описывает свои 
отношения с любовницей, которую он верно любил много лет [274 - Там же, с. 69.] 
и от которой имел сына, им также любимого; позднее, после его обращения, он 
проявил много забот о его религиозном воспитании.

Настало время, когда Августин и его мать решили, что ему пора начать подумывать 
о женитьбе. Он был обручен с девушкой, выбор которой одобрила мать, а связь с 
любовницей было признано необходимым порвать. «По удалении наложницы моей, — 
говорит он, — как главного препятствия к предстоящему супружеству, сердцу моему,
 свыкшемуся уже с ней и пристрастившемуся к преступной любви, нанесена была 
самая тяжелая и чувствительная рана. Моя наложница возврат