льшая 
часть его жизни. Мать св. Августина была христианкой, но отец его не принимал 
христианства. Сам св. Августин долгое время придерживался манихейства, а затем 
стал католиком и был крещен Амвросием в Милане. Около 396 года он стал 
епископом Гиппона, неподалеку от Карфагена. Здесь он оставался до самой своей 
смерти, последовавшей в 430 году.

Начальный период жизни св. Августина известен нам гораздо лучше, чем 
большинства других деятелей церкви, ибо он сам рассказывал о нем в своей 
«Исповеди». Эта книга имела знаменитых подражателей, среди которых самыми 
знаменитыми были Руссо и Толстой, но, по моему мнению, она не имела ни одного 
достойного сравнения предшественника. В некоторых отношениях св. Августин 
обнаруживает сходство с Толстым, которого он, однако, превосходит по уму. Св. 
Августин был страстным человеком, в дни своей юности весьма далеким от образца 
добродетели, но внутренний порыв толкнул его на путь поисков истины и 
праведности. Как и Толстой, в более поздние годы св. Августин был одержим 
чувством греха, которое сделало его жизнь суровой, а философию — бесчеловечной.

Св. Августин непоколебимо боролся с ересями, но некоторые из его собственных 
взглядов, когда они были повторены Янсеном в XVII столетии, были объявлены 
еретическими. Однако до того как протестанты подхватили его воззрения, их 
ортодоксальность никогда не оспаривалась католической церковью.

Одно из первых происшествий его жизни, о котором рассказывается в «Исповеди», 
случилось с ним в детские годы, и само по себе оно не особенно выделяет его из 
числа других детей. Оказывается, вместе с несколькими товарищами, своими 
сверстниками, он обокрал грушевое дерево соседа, хотя вовсе не был голоден, а у 
родителей дома были груши лучшего качества. Всю свою жизнь Августин не 
переставал считать этот поступок проявлением почти невероятной порочности. 
Воровство груш не было бы столь дурным, если бы Августина побудили к нему голод 
или невозможность достать груши иным образом; но, как дело было, оно явилось 
неприкрытым злодеянием, внушенным любовью к пороку ради самого порока. Именно 
это делает поступок Августина столь невыразимо мерзким. И он молит Бога 
простить 
его:


«Вот каково сердце мое, Боже, вот каково сердце мое, над которым Ты сжалился и 
умилостивился, когда оно было на краю пропасти. Пусть же теперь это самое 
сердце исповедается пред Тобою, чего оно искало в том, чтобы быть мне злым без 
всякого основания и чтобы злобе моей не было иной причины, кроме самого зла, 
иначе сказать, чтобы быть злым для самого зла. Ужасно и отвратительно зло, и 
однако же я его возлюбил, я сам возлюбил свою погибель. Я возлюбил свои 
недостатки, свои слабости, свое падение; не предмет своих увлечений, 
пристрастий, падений, говорю я, нет, а самые слабости свои, самое падение, 
самый грех, во мне живущий, возлюбил я. Нечиста же душа моя и греховна, ниспала 
она с тверди Твоей небесной в эту юдоль изгнания, если услаждается не столько 
греховными предметами, сколько самим грехом»[270 - Творения блаженного 
Августина, епископа Иппонийского. Киев, 1901, изд. 2, ч. 1, с. 36.].


В том же роде Августин тянет целых семь глав, и все из-за каких-то груш, сбитых 
с дерева мальчишками-проказниками. Современный ум усмотрит в этом проявление 
болезненной впечатлительности [271 - Я должен исключить Махатму Ганди, в 
автобиографии которого встречаются места, весьма схожие с приведенным выше.], 
но во времена самого Августина это почиталось праведным и признаком святости. 
Чувство греха, которое было необычайно сильно во времена Августина, возникло у 
евреев как способ примирить веру в собственное величие с явным крушением надежд.
 Яхве был всемогущ, и он проявлял особенную заботу о евреях; почему же тогда 
они не преуспевали? Да потому, что они погрязли в пороках: они были 
идолопоклонниками, они заключали браки с язычниками, они не смогли соблюсти 
закон. Бог действительно сосредоточивал свои помыслы на евреях, но, раз 
праведность есть самое высшее из благ, а путь к ней лежит через страдания, 
евреи должны были быть сначала наказаны и видеть в своем наказании знак 
отеческой любви Бога.

Христиане поставили на место избранного народа церковь, но, исключая один 
аспект, это внесло мало изменений в психологию греха. Церковь, как и евреи, 
находилась в тяжелом положении: церковь раздирали ереси, отдельные христиане 
под гнетом преследований становились отступниками. Однако у христиан понятие 
греха претерпело одно довольно важное изменение, которому оно в значительной 
мере подверглось уже у евреев: это изменение заключалось в том, что понятие 
коллективного греха было заменено понятием греха индивидуального. Первоначально 
считалось, что впал в грех и подвергся коллективному наказанию весь еврейский 
народ, но позднее понятие греха стало более личным и утратило благодаря этому 
свой политический характер. Когда место еврейского народа заступила церковь, 
это изменение оказалось существенным, поскольку церковь как духовная 
организация не могла впадать в грех; индивидуальный же грешник мог разорвать 
религиозную связь с церковью. Понятие греха, как мы только что говорили, 
связано с верой в собственное величие. Первоначально величие