ти наилучшие результаты. Иногда, в отдельных 
случаях, результаты бывают не совсем желательные, но это неудобство стоит 
перенести, как и в человеческом кодексе законов, во имя укрепления законности. 
Человеческое существо — частично огонь, частично же низменное тело; и поскольку 
оно — огонь (во всяком случае, когда этот огонь высшего качества), оно частица 
Бога. Когда божественная часть человека проявляет добродетельную волю, эта воля 
— частица воли Бога, которая свободна; поэтому в этих обстоятельствах 
человеческая воля также свободна.

Это хороший ответ, до известной степени, но он рушится, когда мы рассматриваем 
причины наших волевых актов. Мы все знаем из практического опыта, что, к 
примеру, диспепсия оказывает пагубное влияние на добродетель человека и что 
благодаря насильственно вводимым соответствующим лекарствам может быть 
разрушена сила воли. Возьмем любимый пример Эпиктета: человек, несправедливо 
брошенный в темницу тираном (таких примеров было за последние годы больше, чем 
когда-либо в человеческой истории). Иные из таких людей держались со стоическим 
героизмом; иные, неизвестно почему, нет. Стало ясно не только то, что 
достаточно мучительная пытка сломит силу воли почти каждого человека, но и что 
морфий или кокаин может привести человека к покорности. Воля в действительности 
независима от тирана лишь до тех пор, пока тиран действует ненаучно. Это 
крайний пример; но те же аргументы, которые существуют в пользу детерминизма в 
неодушевленном мире, существуют в целом и в сфере человеческого волеизъявления. 
Я не говорю и не думаю, что эти аргументы решающие; я скажу только, что они 
обладают одинаковой силой в обоих случаях и что не может быть достаточного 
основания для того, чтобы принять их в одной области и отвергнуть в другой. 
Стоик, когда он настаивает на терпимом отношении к грешникам, будет настаивать 
и на том, что греховная воля есть результат предыдущих причин; только 
добродетельная воля кажется ему свободной. Однако это непоследовательно. Марк 
Аврелий считает, что своей собственной добродетелью он обязан хорошему влиянию 
родителей, дедов и учителей; добрая воля в той же мере результат предыдущих 
причин, как и дурная. Стоик может искренне сказать, что его философия — дело 
добродетели для тех, кто ее принимает, но кажется, что она не будет производить 
этого желательного действия, если не будет налицо определенного элемента 
интеллектуального заблуждения. Понимание того, что добродетель и грех одинаково 
являются неизбежным результатом предыдущих причин (как должны были бы 
утверждать стоики), вероятно, производило бы несколько парализующее действие на 
моральные усилия.

Я перехожу теперь ко второму противоречию. Стоик, когда он проповедует 
благожелательность, утверждает, в теории, что ни один человек не может 
причинить ни зла, ни добра другому, поскольку одна только добродетельная воля 
хороша и является независимой от внешних причин. Это противоречие более 
очевидно, чем первое, и более специфично для стоиков (включая некоторых 
христианских моралистов). Объяснение, почему они не замечали этого, таково: они,
 как и многие другие люди, имели две этические системы — одну утонченную, для 
самих себя, и другую, подчиненную, для «менее воспитанных и беззаконных». Когда 
философ-стоик думает о самом себе, он уверен, что счастье и все другие мирские 
так называемые блага ничего не стоят; он даже говорит, что желать счастья 
противно естеству, подразумевая, что это влечет за собой неподчинение воле Бога.
 Но как практический человек, управляющий Римской империей, Марк Аврелий 
прекрасно знает, что такого рода вещи не делаются. Его долг — проследить за тем,
 чтобы корабли, везущие зерно из Африки, благополучно достигли Рима, чтобы были 
приняты меры для облегчения страданий, причиняемых эпидемией, и чтобы 
враги-варвары не были пропущены через границу. То есть, имея дело с теми из 
своих подданных, которых он не рассматривал как философов-стоиков — 
действительных или потенциальных, — он принимает обычные, мирские стандарты 
того, что хорошо или плохо. Именно принимая эти стандарты, он и справляется со 
своими обязанностями администратора. И, что странно, эта функция сама по себе 
находится в более высокой сфере того, что мудрец-стоик должен был бы сделать, 
хотя она и выведена из этики, которую мудрец-стоик рассматривает как в основе 
своей ложную.

Единственный ответ, решающий эту трудность, который я могу представить, 
возможно, логически неуязвим, но весьма неправдоподобен. Он был бы, я думаю, 
дан Кантом, чья этическая система весьма схожа со стоической. Действительно, 
К