ениду и Платону, отрицали познавательную 
ценность восприятий и превратили свое отрицание в удобный повод для 
интеллектуального догматизма. Софистов же, в особенности Протагора и Горгия, 
неопределенность и видимые противоречия чувственных восприятий привели к 
субъективизму, сходному с субъективизмом Юма. Пиррон (который очень мудро 
сделал, не написав ни одной книги), казалось, добавил моральный и логический 
скептицизм к скептицизму в отношении чувств. Как говорят, он утверждал, что 
никогда не может быть рационального основания для того, чтобы предпочитать один 
порядок действия другому. На практике это означает, что надо подчиняться 
обычаям той страны, в которой живешь. Современный приверженец этой доктрины 
ходил бы по воскресеньям в церковь и совершал бы по всем правилам 
коленопреклонения, но без какого-либо религиозного верования, которое, как 
предполагается, вдохновляет эти действия. Древние скептики совершали весь 
языческий ритуал, даже иногда являлись священнослужителями; как убеждал их 
скептицизм, нельзя доказать, что такое поведение неправильно, а здравый смысл 
(который пережил их философию) заверял в том, что это удобно.

Естественно, что скептицизм был привлекателен для многих не философски 
настроенных умов. Люди видели различие школ и ожесточенность их споров и решали,
 что все они одинаково претендуют на познание, которое в действительности 
недоступно. Скептицизм был утешением лентяя, поскольку показывал, что невежда 
столь же мудр, как и заслуженные ученые. Для людей, которые по своему характеру 
жаждали откровения, он мог показаться неудовлетворительным, но, подобно каждой 
доктрине эллинистического периода, он рекомендовал себя как противоядие против 
всяких тревог. Зачем беспокоиться о будущем? Оно совершенно неопределенно. Вы с 
успехом можете наслаждаться настоящим; «что будет в будущем, еще неизвестно». 
По этой причине скептицизм пользовался значительным успехом в массах.

Следует заметить, что скептицизм как философия является не просто сомнением, а 
тем, что можно назвать догматическим сомнением. Человек науки говорит: «Я думаю,
 что дело обстоит так-то и так-то, но я в этом не уверен». Человек, движимый 
интеллектуальным любопытством, говорит: «Я не знаю, каково это, но надеюсь 
узнать». Философ-скептик говорит: «Никто не знает и никто никогда не сможет 
знать». Именно этот элемент догматизма делает эту систему уязвимой. Конечно, 
скептики отрицали, что они догматически утверждают невозможность познания, но 
их отрицания не очень убедительны.

Ученик Пиррона, Тимон выдвинул, однако, некоторые интеллектуальные аргументы, 
на которые с точки зрения греческой логики было очень трудно ответить. 
Единственная логика, допускаемая греками, была дедуктивной, и вся дедукция 
должна была исходить, как у Евклида, из общих принципов, рассматриваемых как 
самоочевидные. Тимон отрицал возможность найти такие принципы; поэтому все 
должно было доказываться посредством чего-нибудь еще и все доказательства 
должны были содержать порочный круг или представлять собой бесконечную цепь 
умозаключений, не имеющую начала. И в том и в другом случае ничто не может быть 
доказано. Как видим, этот аргумент подрывает в корне философию Аристотеля, 
которая господствовала в средние века.

Некоторые формы скептицизма, защищаемые в наши дни людьми, никоим образом не 
являющимися последовательными скептиками, никогда и не приходили на ум 
скептикам античного мира. Они не сомневались в существовании явления и не 
ставили под вопрос суждения, которые, по их мнению, выражали только то, что мы 
знаем непосредственно о явлении. Большинство работ Тимона пропало, но два 
дошедших до нас фрагмента могут иллюстрировать эту точку зрения. В одном 
говорится: «Явление всегда обладает достоверностью». В другом: «То, что этот 
мед сладок, я отказываюсь утверждать; то, что он кажется сладким, я полностью 
допускаю» [192 - Цит. по: Edwyn Bevan. Stoics and Sceptics, p. 126.]. 
Современный скептик указал бы на то, что это явление просто случается и оно не 
является истинным или ложным; то, что является истинным или ложным, должно быть 
утверждением, а никакое утверждение не может быть настолько тесно связано с 
явлением, чтобы не заключать в себе возможности быть ложным. По этой же причине 
он сказал бы, что утверждение «мед кажется сладким» лишь весьма возможно, но не 
абсолютно достоверно.

В некоторых отношениях учение Тимона очень похоже на доктрину Юма: он утверждал,
 что нечто, никогда не наблюдавшееся, например, атомы, не может быть выведено с 
достаточной обоснованностью, но когда два явления часто наблюдаются вместе, 
одно может быть выведено из другого.

Последние годы своей долгой жизни Тимон провел в Афинах и умер там в 235 году 
до н.э. С его смертью школа Пиррона как школа пришла к концу; но его доктрина, 
несколько измененная, была подхвачена, как бы странно это ни показалось, 
Академией, представлявшей традиции философии Платона.

Человеком, осуществившим эту изумительную философскую революцию, был Аркесилай, 
современник Тимона, умерший стариком около 240 года до н.э. То, что большинство 
людей взяло от Платона, — это верование в сверхчувственный интеллектуальный мир 
и в превосходство бессмертной души над смертным телом. Но Платон был 
многосторонен, и в некоторых отношениях его можно рассматривать как философа, 
который учил скептицизму. Платоновский Сократ заявляет, что не знает ничего; 
естественно, что мы воспринимаем это как иронию, но это можно принять и всерьез.
 Многие диалоги не содержат положительных заключений и имеют целью оставить 
читателя в состоянии сомнения. Некоторые, например, вторая половина «Парменида»,
 могут показаться не имеющими цели, за исключением того, чтобы показать, что 
каждая сторон