в какой-либо мере быть полезен в философии как 
представляющий ясную идею. У Аристотеля есть десять категорий: субстанция, 
количество, качество, отношение, место, время, положение, состояние, действие и 
страдание. Дается только единственное определение «категорий»: это «выражения, 
которые ни в коей мере не означают чего-то сложного», — а затем следует 
вышеприведенный список. Суть этого определения, по-видимому, та, что каждое 
слово, значение которого не составлено из значений других слов, означает 
сущность, или количество, или что-либо еще. Нет указаний на какой-либо принцип, 
на основании которого был составлен список из десяти категорий.

Субстанция — это прежде всего то, что не может быть ни предикатом какого-либо 
субъекта, ни находиться в субъекте. Говорят, что вещь «находится в субъекте», и 
хотя она не является частью субъекта, но не может существовать без него. Какие 
даются примеры? Образчик грамматического знания, которое находится в уме, и 
некая белизна, которую может иметь тело. Субстанция в вышеуказанном 
первоначальном смысле является индивидуальной вещью, лицом или животным. Но во 
втором смысле вид или род, то есть «человек» или «животное», может быть назван 
субстанцией. Этот второй смысл кажется незащищаем и дал возможность более 
поздним писателям пуститься во множество дурных метафизических рассуждений.

«Вторая Аналитика» — работа, касающаяся в основном вопроса, который должен 
беспокоить любую дедуктивную теорию, а именно: как получаются исходные посылки? 
Поскольку дедукция должна из чего-то исходить, мы должны начать с чего-то 
недоказанного, известного каким-либо иным способом, чем наглядная демонстрация. 
Я не буду приводить теорию Аристотеля в деталях, поскольку она зависит от 
понятия сущности. Определение, заявляет он, — это утверждение сущности природы 
вещи. Понятие о сущности является сокровенной частью каждой философской системы 
после Аристотеля, пока мы не подходим к Новому времени. Это, по-моему, 
безнадежно сбивающее с толку понятие, но его историческая ценность заставляет 
сказать о нем несколько слов.

По-видимому, понятие «сущности» вещи означает «те из ее свойств, которые нельзя 
изменить, чтобы она не перестала быть сама собой». Сократ может иногда быть 
счастлив, иногда печален; иногда здоров, иногда болен. Поскольку эти его 
качества, свойства, могут изменяться, причем он не перестанет быть Сократом, 
они не являются частью его сущности. Но, как предполагается, сущность Сократа — 
то, что он человек, хотя пифагореец, который верит в переселение душ, этого не 
признает. В действительности вопрос о «сущности» есть вопрос о том, как 
употреблять слова. Мы употребляем одно и то же имя в различных случаях для 
довольно разнообразных явлений, которые рассматриваем как проявление одной и 
той же «вещи» или «лица». Фактически, однако, это лишь вербальная конвенция. 
«Сущность» Сократа состоит тем самым из таких свойств, при отсутствии которых 
нельзя употреблять имя «Сократ». Вопрос этот чисто лингвистический: слово может 
иметь сущность, но вещь — не может.

Понятие «субстанции», как и понятие «сущности», — это перенесение в область 
метафизики того, что является лишь лингвистической конвенцией. Описывая мир, мы 
находим удобным описывать какое-то количество случаев как события из жизни 
«Сократа», а другие случаи — как события из жизни «мистера Смита». Это 
заставляет нас думать о «Сократе» или «мистере Смите» как означающем что-то, 
что существует на протяжении целого ряда лет и в некотором смысле является 
более «прочным» и «реальным», чем те события, которые случаются с ним. Если 
Сократ болен, мы думаем, что в другое время он здоров, и тем самым бытие 
Сократа не зависит от его болезни; с другой стороны, болезнь требует, чтобы 
кто-то был болен. Но, хотя Сократу нет необходимости быть больным, все же 
что-нибудь должно с ним случаться, если он рассматривается как существующий. 
Поэтому в действительности он не более «прочен», чем те события, которые с ним 
происходят.

«Субстанция», если принимать ее всерьез, вызывает непреодолимые трудности. 
Предполагается, что субстанция — это носитель свойств, нечто отличное от всех 
своих свойств. Но когда мы отбросим свойства и попробуем вообразить субстанцию 
саму по себе, мы убеждаемся, что от нее ничего не осталось. Поставим вопрос 
по-иному: что отличает одну субстанцию от другой? Не разница в свойствах, так 
как, согласно логике субстанции, различие свойств предполагает численное 
различие между «субстанциями», о которых идет речь. Поэтому две субстанции 
должны быть именно двумя, не будучи сами по себе различимы каким-либо путем. Но 
как же тогда мы сможем установить, что их 
две?
«Субстанция» — это фактически просто удобный способ связывания событий в узлы. 
Что мы можем знать о «мистере Смите»? Когда мы смотрим на него, мы видим 
определенное соединение красок; когда мы прислушиваемся к тому, как он 
разговаривает, мы слышим серию звуков. Мы верим, что, подобно нам, у него есть 
мысли и чувства. Но что такое «мистер Смит», взятый отдельно от всех этих 
явлений? Лишь воображаемый крюк, на котором, как предполагается, должны висеть 
явления.