реальность, 
обычному здравому смыслу кажется слишком простым, чтобы нуждаться в каком-либо 
оправдании; однако этот явно наивный взгляд принимает некритически признаваемые 
допущения. В своей борьбе с субъективизмом буддистов ньяя настаивает на том, 
что вещи являются основанием логической истины, что внешний мир существует 
независимо от нашего познания его, и определяет познание как соответствие наших 
идей вещам. Этот взгляд разделяет реальность на два мира – мир субъектов и мир 
объектов – и таким образом превращает обычные допущения здравого смысла в 
метафизическую теорию, которая не соответствует как фактам сознания, так и 
требованиям логики. Главными допущениями теории познания ньяйи являются: 1) что 
я и не-я резко отделены друг от друга, 2) что сознание есть результат 
причинного воздействия не-я на я и 3) что познание есть свойство я. Несмотря на 
эти метафизические предрассудки, в учении ньяйи содержатся плодотворные 
положения, благодаря которым его недостатки могут быть преодолены. Поскольку 
ньяя отдает себе отчет в том, что непосредственно испытывается в акте познания, 
она стоит на надежной почве, но как только она пытается давать метафизическое 
объяснение в терминах, которые уводят нас за грани фактов познания, она 
становится доступной для критики. Взгляд, что мы имеем непосредственное 
сознание мира, который не есть простая совокупность абстрактных особенностей, а 
является сложным космосом с условиями и отношениями, особенностями и общностями,
 что наши идеи имеют рабочую ценность, является взглядом, оправдываемым опытом. 
Основная ошибка ньяйи та же, что и ошибка Локка и других мыслителей-эмпиристов, 
которые рассматривают индивидуум как одну естественную единицу, а мир – как 
другую. Этот механический взгляд, вполне законный для ограниченных целей 
повседневной жизни и психологии, нельзя последовательно провести до конца. 
Проблемой логики является не столько происхождение познания, сколько его 
природа. Мы не можем надеяться определить природу познания посредством попытки 
выхода за его пределы, с тем чтобы наблюдать со стороны за способом его 
становления. Когда наяйики рассматривают сознание как продукт или результат, 
они пытаются выйти за пределы процесса познания. 

Если я и не-я резко отделены друг от друга и если сознание есть только 
результат причинного воздействия не-я на я, как думали Локк и Декарт, Юм и Кант,
 тогда все содержание сознания есть только субъективные состояния познающего 
индивидуума. События мира не-я не могут быть частью знания, которое принадлежит 
я; и если знание только воспроизводит реальность, то оно может содержать только 
копии реальных событий, но не их самих. Если мы отделяем субъект от объекта, то 
вопрос о создании моста, соединяющего их, становится трудным делом. Тогда мы 
должны думать, что или объект есть сознание субъекта, или объекта нет совсем. 
Скажем ли мы, что объект входит в сознание, или отражается в нем, или 
представляется в виде образа или копии, – какой бы взгляд на отношение познания 
к объекту мы ни приняли, все равно становится невозможной уверенность, что мир 
на самом деле таков, каким мы его воспринимаем. Покамест субъект и объект будут 
внешними по отношению друг к другу, как один кусок материи к другому, мы 
никогда не можем быть уверены, что наши идеи правильно представляют объекты или 
что они вообще представляют объекты. Мы не можем сравнивать наше знание с 
реальностью, поскольку она есть нечто внешнее по отношению к мысли. Ничто, 
кроме самой мысли, не познается непосредственно, и мы не можем сравнить мысль с 
реальностью, поскольку нам дан только один член этого отношения, тогда как акт 
сравнения предполагает, что даны оба члена. Если что-либо может сравнить идею, 
с одной стороны, и объект, с другой, то это может быть только сознание390; но 
такое сознание должно включать в себя и идею и объект. 

Если истина есть согласие идей с реальностью и если реальность определяется как 
нечто внешнее по отношению к мысли, как то, чего нет и не может быть в мысли 
или что не может быть создано мыслью, тогда поиски истины становятся охотой за 
жар-птицей. Мысль ищет то, что никогда не может быть найдено, более того, ищет 
то, о чем нельзя составить даже ясного понятия. Наяйики стоят перед лицом 
заключения, что цель мысли, то есть достижение истины, не может быть 
реализована прямым путем. Они считают, что для конечного ума мысли недостижима. 
Мы должны довольствоваться более скромным идеалом достижения уверенности, что 
наши идеи имеют практическую ценность. Эта уверенность создается способностью 
идей служить нам или давать практические результаты. Эта способность идей к 
практическому применению не оправдывает, однако, допущения ньяйи, что идеи 
работают потому, что они согласуются с реальностью391. Буддистские логики, 
принимающие этот же критерий истины, извлекают из него, однако, совершенно 
другое следствие, и надо сказать, что их взгляды более логичны. Согласно им, 
содержанием истины будет не соответствие знания объектам, которые хотя и 
существуют, но лишь как идеальные, а проверка в опыте392. Идеи побуждают нас к 
деятельности, и когда мы реализуем наши желания, их претензии на истину 
оправдываются. Наши сновидения считаются иллюзорными потому, что деятельность, 
на них основанная, не приводит к результатам. Предположим, что мы видим что-то 
во сне, затем, например, ищем на поле и находим сокровище, тогда наш сон 
правдив независимо от того, соответствует ли он реальности или нет. Ясно, что 
даже в самом обоснованном и самом достоверном нашем знании все же кроется 
возможность заблуждения. Никакое наше убеждение не является настолько прочно 
обоснованным, чтобы в нем не оставалось никакой возможности оказаться ложным. 
Хотя и можно жить, основываясь на этом прагматическом критерии, мы все же не 
можем иметь полного удовлетворения. То, что удовлетворяет одну потребность, 
может не удовлетворять другую, а мы испытываем жизненную логическую потребность 
знать реальность, что, однако, для нас недоступно. Ньяя, старающаяс