е, как говорят, она освобождается от уз тела и снова приобретает 
свою собственную природу. Мы читаем в фрагментах Аристотеля: "Всякий раз, когда 
душа остается сама с собой во сне, она возвращает тем самым свойственную ей 
природу"63 Божественная природа души снова проявляется, когда она освобождается 
от тирании тела. "Он дает свою возлюбленную истину во сне". Аналогия вечного 
сна без сновидений употребляется, чтобы выявить, как тогда подавляется всякая 
внешняя деятельность. Однако была вероятность смешения данного состояния с 
чистой бессознательностью. Таким образом, Мандукья упанишада отмечает, что 
наивысшим является не этот сон без сновидений, но другое, четвертое состояние 
души, чисто интуитивное сознание, где нет познания внутренних или внешних 
объектов. В глубоком сне дух парит в сфере гораздо более высокой, чем 
изменчивая жизнь чувства, – в абсолютном единении с Брахманом. Состояние турии 
выявляет позитивный аспект негативного, которое особенно подчеркивалось в 
состоянии глубокого сна. 

"Четвертым является не то, которое сознает субъективное, и не то, которое 
сознает объективное; не то, которое сознает и то и другое, не то, которое 
является просто сознанием, не то, которое представляет собой всеошущающую массу,
 не то, что является полной темнотой. Это – невидимая, трансцендентная, 
непостижимая, не поддающаяся выводу, немыслимая, неописуемая, единственная 
сущность сознания я, завершение мира, всегда умиротворенное, всеблаженное, 
единое единство – это поистине есть Атман"64. 

Это символизируется "аумкарой", в его частях AUM – состояниях бодрствования, 
сна со сновидениями и сна без сновидений. Это не исключительное я, но общая 
основа всего, основание тождества всего65. В глубоком сне мы, можно сказать, 
достигаем вечного единства, в котором все различия исчезают и вся вселенная 
стирается. Но поскольку это не может рассматриваться как наивысшее состояние, 
предполагается нечто более высокое позитивное. Что касается эмпирического 
индивида, то если не-я уходит, его индивидуальность тоже исчезает. Таким 
образом, возникает подозрение, что уничтожение объектов низвело бы я до чистой 
абстракции, а между тем в высшее универсальное я включается реальность всех 
объектов. Мы познаем и любим объекты мира лишь постольку, поскольку они входят 
в наше я, которое включает в себя все объекты мира и не имеет ничего внешнего. 
Это неизменяющееся, постоянное тождество, которое сохраняется среди всех 
изменений. Настроения проходят и меняются, но я остается тем же самым. Оно не 
имеет ни начала, ни конца, хотя объекты, которые оно осознает, имеют и начало и 
конец. 

"Прекращение сознания никогда никем не было испытано и не было прямо 
засвидетельствовано, ибо, если бы это было, в таком случае испытавший свидетель 
сам оставался бы где-то позади, как продолжение воплощения того же самого 
сознания"66. 

Это основа всякого существования, единственный свидетель его и единственно 
возможная опора всего, что мы знаем, хотя природа зависимости объектов познания 
от субъекта, на которой так усиленно настаивают, остается не совсем ясной. Три 
состояния я – бодрствование, сон со сновидениями и сон без сновидений – вместе 
с тем, что объемлет их всех, называются соответственно состояниями вишва, 
тайджаса, праджня и турия67. 

Из этого анализа трех состояний – сна со сновидениями, бодрствования и сна без 
сновидений – следует, что все они не реальны, хотя и не не существуют. 

"То, что есть ничто в начале и ничто в конце, разумеется, должно быть ничто и в 
середине"68. 

Судя по этому, переживания в состоянии бодрствования не реальны. Если говорят, 
что состояние сна со сновидениями является нереальным, поскольку оно не 
согласуется с остальной частью нашего опыта, то разве нельзя возразить, что 
опыт бодрствования не согласуется со сновидениями? 
Сновидения внутри самих себя могут согласовываться между собой, как равно 
согласовываются и переживания бодрствования в своих собственных пределах. Миры 
кажутся реальными только по отношению к частным настроениям я. Неправильно 
применять шаблон опыта бодрствования к миру сна и осуждать его. Переживания и 
во сне и в бодрствовании – и те, и другие – не реальны, хотя и в различной 
степени. Состояние сна без сновидений – это состояние, при котором мы не имеем 
ясного представления о чем-либо внутреннем или внешнем. Это – неразличимая 
масса, находящаяся под покровом темноты, сходная с ночью Гегеля, когда все 
коровы черные. Мы имеем в данном случае отрицательное условие высшего состояния 
– состояния свободы от скорби. Однако Атман – это не отсутствие несчастия. Это 
– позитивное блаженство. Он – ни бодрствование, ни сон со сновидениями, ни сон 
без сновидений, но четвертое состояние, обосновывающее эти три состояния, а 
также и выходящее за их пределы. Приведенное негативное описание указывает на 
то, что мы не можем познать, подобно природе конечного, позитивную природу 
этого четвертого состояния. Четвертое состояние проявляется не столько 
посредством отрицания указанных трех состоянии, сколько тем, что оно является 
трансцендентным по отношению к ним всем. Невозможно нам, ограниченным существам,
 определить характер идеальной реальности, хотя упанишады упорно подчеркивают, 
что она не лишена содержания. Все же, чтобы опровергнуть ошибочные идеи о 
наивысшем и указать истину, которая не была бы абстракцией, они позволяли себе 
пользоваться неадекватными понятиями. Строго говоря, мы ничего не можем сказать 
по поводу этого. Но все-таки для целей дискуссии мы обязаны применять 
интеллектуальные понятия с их ограниченной