целей - и победа обеспечена. Однако в жизни все сложнее: от уверенности к 
самонадеянности, от идейной убежденности к догматизму - один шаг. Этот шаг был 
решительно сделан в 60-е годы; именно тогда чучхе вошло в лексикон и стало 
объектом теоретизирования. Толчком к тому явились события в СССР: разоблачение 
культа личности, либерализация общественной жизни. Своеобразное истолкование 
политически нейтральных понятий "субъект" и "самобытность" стало основным 
идеологическим заслоном на пути наступления "оттепели". 
   Идеи чучхе объявляются "единственными руководящими идеями" правительства 
КНДР, а оно, в свою очередь, - "самой передовой в мире революционной властью 
(182). Программа деятельности формулируется следующим образом: "Коммунизм есть 
народная власть плюс три революции. Если непременно укреплять народную власть и 
последовательно осуществлять три революции - идеологическую, техническую и 
культурную, то будет построен коммунистический рай" (183). Весьма существенно, 
что из трех революций на первый план выдвигается идеологическая: "Осуществляя 
три революции... должно придерживаться принципа последовательного обеспечения 
опережающего (выделено авт.) развития идеологической революции" (184). Итак, 
субъект - хозяин всего, все зависит от его решения, а оно, в свою очередь, - от 
уровня сознания. Отсюда логический вывод о необходимости тотальной 
идеологизации. Она сделала возможным оправдание режима военного коммунизма, 
беспредельного господства культа личности вождя, полной национальной изоляции, 
неоправданных претензий на обладание абсолютной истиной в вопросах мировой 
политики. 
   Опыт Северной Кореи - один из многих примеров того, что внедрение "чужих" 
моделей развития, в равной степени социалистических и капиталистических, 
сопряжено с сопротивлением "восточной реальности", преодолеваемой чаще всего 
политической диктатурой. В одних случаях - диктатурой одной партии и культом 
вождя, в других - военной диктатурой, в третьих - абсолютной монархией и т. д. 
Но даже сильная власть в конечном счете оказывается не в состоянии обеспечить 
успех "трансплантации". Послевоенная история Востока дает немало примеров 
"отторжения". Самое выразительное подтверждение тому - антишахская революция в 
Иране. 
   Реформаторство оказалось под огнем критики того идейного течения, которое 
условно называют возрожденчеством, или фундаментализмом. Его социальная база 
достаточно широка: многочисленные средние слои, мелкая буржуазия, ремесленники, 
торговцы, студенчество, молодежь в целом. Фундаментализм несет на себе печать 
воинствующего национализма, которому ненавистен культурный нигилизм и для 
которого неприемлемы попытки приспособления к инородным моделям. 
Возрожденчество обосновывает идею "спасения" нации через возвращение к 
"золотому веку", когда буддизм, индуизм, конфуцианство, ислам проявлялись в 
"чистом" виде. Чистота эта, однако, понимается неоднозначно. Множественность 
мнений в среде возрожденцев столь же велика, сколь велика свойственная средним 
слоям амплитуда идейных колебаний от самых консервативных взглядов (возврат к 
средневековью) до экстремистски левацких. 
   Активизация возрожденческих течений (в мусульманских странах- 
"Братья-мусульмане", хомейнизм, в Индии - "Джан сангх" и др.) не 
свидетельствует о провале реформаторства, ибо многообразный феномен 
фундаментализма не может быть сведен лишь к контрреформаторскому варианту. 
Усиление возрожден-чества говорит не о конце реформаторского процесса, а 
наоборот, о начале его, но уже не в качестве элитарного (каковым он был до 
недавнего времени), а массового движения за радикальную трансформацию 
традиционного общества. 
   Неудачи с экспериментами "догоняющего капитализма" или "внедряемого 
социализма" показали, что любая модель общества оказывается деформированной и 
нежизнеспособной при пересадке на неподготовленную, а тем более неблагоприятную 
для этого почву. Хотя по замыслам и целям идейные процессы на Востоке иногда и 
напоминают те, что проходили в Европе на рубеже нового времени, по сути своей 
они вряд ли могут рассматриваться как реформаторские в полном смысле слова. Для 
того чтобы реформация здесь состоялась, необходимо выявить и задействовать 
внутренние импульсы развития. 
   Необходимость именно такого подхода с особой остротой стала осознаваться в 
Китае в связи с наметившимся в 80-е годы отходом от политического курса, 
проводившегося под идеологическим знаменем маоизма. 
   Известно, что Мао Цзедун, вульгарно представлявший соотношение эмпирического 
и теоретического уровней знания, постоянно утверждал приоритет первого, 
противопоставлял практику теории, принижая значение теоретического знания. 
"Великому кормчему" принадлежат формулы вроде "Простолюдины - самые умные, 
аристократы - самые глупые", "Мудрость проистекает от народных масс, 
интеллигенция - наиболее невежественная часть общества" и т. п. Противник 
"книжного знания", Мао тем не менее использовал положения некоторых "книжников" 
для обоснования правоты собственных идеологических воззрений. Столь 
избирательный подход к национальному духовному наследию проявился в наиболее 
уродливых формах во времена "культурной революции". Конфуций и его 
последователи были объявлены реакционерами, выражавшими интересы рабовладельцев,
 а легисты (Сюнь-цзы, Шан Ян, Хань Фэй-цзы) - прогрессивными мыслителями, 
представлявшими новую общественную силу - феодалов. Что касается даосизма и 
буддизма, то наследие этих направлений вообще не принималось во внимание. 
   В постмаоистском Китае провозглашен отказ от огульной критики традиции и 
объявлено начало "эпохи изучения традиции". Конфуцианство вновь признано 
"фундаментальной ориентацией китайской культуры". 
   Непосредственный толчок к возрождению интереса к конфуцианству был дан,