действительны только собственные - логические - законы. 
   Доминирующая культурная диспозиция рассматривает всю "тьму вещей" как 
постоянно взаимодействующее разнообразие, ориентированное на поддержание 
гармоническцго единства. Идея единства символизирована, в частности, принципом 
хэ. Примечательно, что явно под влиянием марксистских установок на 
закономерность диалектической борьбы противоположностей многие современные 
китайские и российские синологи переводят хэ как принцип достижения единства 
через противоборство (115). Однако неоправданность такого перевода вполне 
очевидна даже для тех, кто, не владея китайским языком, попробует "вчитаться" в 
смысл переводов китайских классических текстов. В качестве одного из 
многочисленных примеров можно привести текст беседы правителя царства Ци - 
Цзин-гуна (547-490 гг. до н. э.) с советником. Последний, объясняя правителю 
смысл принципа хэ, говорит: 
   "Единство-хэ подобно приготовлению блюда. Имея воду, огонь, уксус, соленые 
овощи, соль и сливы, приступают к приготовлению рыбы. Закипятив воду на дровах 
и смешав все составные части, повар добавляет по вкусу то, чего не хватает, и 
убавляет лишнее, добиваясь единства-хэ" (116). 
   Единство, таким образом, достигается не через столкновение 
противоположностей, разрешающееся, "снимаемое" в конечном счете синтезом, 
представляющим некое новое образование, а посредством гармонизации, 
сбалансированности наличествующих элементов многообразия. Отсюда и особенность 
деятельной, а также увязываемой с ней ментальной установки: стремиться к 
гармонии, опираясь на традицию предков, отличавшихся умением не нарушать 
мировой гармонии. 
   Указанная особенность проявляется в специфике терминов, используемых в 
китайском языке для обозначения познавательной деятельности. Три из них 
наиболее значимы: сюэ (изучение), сы (размышление, рефлексия), чжи (знать, 
предвидеть, реализовать). 
   Первый из упомянутых терминов, означающих "изучение", употребляется не в 
привычном для европейца смысле - обретение знания посредством рефлексии, - а в 
традиционно конфуцианской трактовке знания как усвоения традиции, 
осведомленности о ней. Конфуций говорил: "Я передаю, но не создаю; я верю в 
древность и люблю ее" (117). 
   Термин сы означает размышление,, рефлексию в определенном смысле слова - 
исключительно по поводу усвоения традиции и ее применения в настоящей жизни. 
Наконец, чжи также соотносится только с традицией, означая мудрость, знание, 
позволяющие следовать мудрости предков, т. е. традиции. Иными словами, все три 
термина предполагают ориентацию не на познание ранее неизвестного, не на 
новацию, а на верность, приверженность сложившемуся миропорядку. Красноречивее 
всего слова самого Великого Учителя: "Тот, кто повторяет старое, узнает новое", 
"Слушаю многое, выбираю лучшее и следую ему; наблюдаю многое и держу все в 
памяти - это и есть [способ] постижения знаний" (118). 
   Если в западной традиции философия ассоциируется с неизменным скепсисом, 
неустанностью поиска истины, то для китайской типично осуждение сомнений, 
утверждение их бесплодности, а потому вредности. Конфуций наставляет: "Больше 
слушать, не придавая значение тому, что вызывает сомнение", или "Мудрый не 
испытывает сомнений" (119). Можно сказать, что, в отличие от западноевропейской 
установки "сомневаться и размышлять", китайская утверждает: "Учиться и только 
учиться", Конфуций говорил: "Учиться и время от времени повторять изученное" 
(120). Целью познания оказывается постижение не истины, а того, что является 
правильным, т. е. порядка. Правильно мыслить же означает способность 
классифицировать; как учил основатель китайской исторической науки Сыма Цянь, 
"классифицируя, можно познать". Короче говоря, с точки зрения представителей 
традиционной китайской мысли, "сосчитать и облечь в геометрическую структуру, т.
 е. составить таблицу, разложить по клеткам, классифицировать, даже без намека 
на логическое упорядочение - значит добиться достаточной, а порой и 
окончательной познавательной оформленности" (121). 
   Типы философствования, присущие духовной культуре мусульманского мира, 
наиболее близки по своему характеру тем, которые принято отождествлять с 
культурой Запада. Два обстоятельства представляются наиболее значимыми при 
объяснении данного явления. Во-первых, наличие многих сходных черт между 
исламом и христианством как двумя монотеистическими религиями, в свою очередь 
тесно связанными с монотеизмом иудаизма. Во-вторых, решающее влияние греческой 
философии на становление собственно философской мусульманской традиции - 
фалсафа. 
   Тексты Корана и сунны дают основание утверждать, что знание в исламе 
рассматривается в качестве одной из наиболее важных духовных ценностей. 
Согласно преданию, Мухаммад наставлял: "Поиск знания есть религиозный долг 
каждого мусульманина" или "Ищи знание, даже если оно [так же далеко, как] Китай,
 ибо поиск знания есть религиозный долг каждого мусульманина". Вопрос, однако, 
заключается в том, что понимается под словом "знание", в чем усматривается его 
источник. 
   Как уже отмечалось, первыми "задумавшимися" и "пререкающимися" в среде 
мусульман были кадариты, споры которых с противниками - джабаритами (от слова 
джабр - "принуждение"), отрицавшими за человеком свободу выбора, положили 
начало рефлексии вокруг текстов Писания и предания. Эта полемика содействовала 
созданию одновременно религиозной догматической системы и религиозной философии.
 Кадаритско-джаба-ритские споры определили полемическое поле, выделили первую 
абстрактную проблему - свобода воли и предопределение, - вокруг которой начала 
разворачиваться теологическая контроверза.