построения монашеской сангхи, в индуизме переосмысливалось содержание терминов 
“дана”, “яджна”, “тапас” для обоснования движения “бхудан” – добровольное 
пожертвование земли; в исламе – “закат” (налог в пользу бедных), “риба” (запрет 
на процент с банковского капитала) и шариатский порядок наследования 
толковались как “столпы” исламской социально-экономической системы, 
ограничивающие злоупотребления собственностью. 
   Даже тогда, когда казалось безоговорочно принималась одна из двух указанных 
моделей, она неизбежно несла на себе печать национальной специфики, зачастую 
радикально трансформируя и искажая принятый за идеал эталон. Показательный 
пример тому чучхеизм – по мысли его основного теоретика Ким Ир Сена, 
знаменующий собой “новые рубежи революционной теории”, творческое развитие 
марксизма-ленинизма. 
   Этимологически чучхе представляет сочетание двух иероглифов. Первый – 
“хозяин”, второй – “тело”, в сочетании они означают “субъект”. Поборники идей 
чучхе считают, что данная ими интерпретация понятия “субъект” представляет 
собой новую постановку основного вопроса философии, который формулируется 
следующим образом: “Кто есть властелин мира?” Ответ: “Человек хозяин всего, он 
решает все” или “Человек является существом, распоряжающимся миром (курсив мой 
– М.С.)”1 4 . На практике идеи чучхе означают “опору на собственные силы”, 
проявляющуюся как “независимость в политике, самостоятельность в экономике, 
самооборона в защите страны”1 5 . 
   Потенциальные возможности возникновения чучхеизма таили в себе теория и 
практика корейского революционного движения со времени своего зарождения. В 
корейском варианте социалистическая революция предполагала одновременно 
“раскрепощение” от гнета феодализма и иностранного господства, то есть 
выдвигала задачи как социального, так и национального освобождения. В этих 
условиях мобилизовать массы на политическую активность и революционное 
подвижничество могли идеи, способные внушить людям, что счастье находится в их 
руках, что они и только они – творцы собственной судьбы и судьбы Отечества. 
Казалось бы, ключи к земному раю найдены: будь уверен в себе, прояви волю и 
упорство в достижении поставленных целей и победа обеспечена. Однако в жизни 
все сложнее: от уверенности к самонадеянности, от идейной убежденности к 
догматизму – один шаг. Этот шаг был решительно сделан в 60-е годы, именно тогда 
“чучхе” вошло в лексикон и стало объектом теоретизирования. Толчком к тому 
явились события в СССР: разоблачение культа личности, устранение “железного 
занавеса”, либерализация общественной жизни. Своеобразное истолкование 
политически нейтральных понятий “субъект” и “самобытность” стало основным 
идеологическим заслоном на пути распространения ооттепелип. 
   Идеи чучхе объявляются “единственно руководящими идеями” правительства КНДР, 
а оно, в свою очередь, – “самой передовой в мире революционной властью”1 6 . 
Программа деятельности формулируется следующим образом: “Коммунизм есть 
народная власть плюс три революции. Если непрерывно укреплять народную власть и,
 ... последовательно осуществлять три революции – идеологическую, техническую и 
культурную, то будет построен коммунистический рай”1 7 . Весьма существенно, 
что из трех революций на первый план выдвигается идеологическая: “Осуществляя 
три революции, ... должно придерживаться принципа последовательного обеспечения 
опережающего (курсив мой – М.С.) развития идеологической революции”1 8 . Итак, 
субъект – хозяин всего, все зависит от его решения, а оно, в свою очередь, – от 
уровня сознания. Отсюда логический вывод о необходимости тотальной 
идеологизации. Эта идеологизация сделала возможным оправдание режима “военного 
коммунизма”, беспредельного господства культа личности вождя, полной 
национальной изоляции, самонадеянных претензий на обладание абсолютной истиной 
в вопросах мировой политики. 
   Опыт Северной Кореи – один из многих примеров того, как внедрение “чужих” 
моделей развития, в равной степени социалистических или капиталистических, 
сопряжено с сопротивлением восточной “реальности”, преодолеваемой чаще всего 
политической диктатурой. В одних случаях – диктатура одной партии и культ вождя,
 в других – военная диктатура, в третьих – абсолютная монархия и т.д. Но даже 
сильная власть в конечном счете оказывается не в состоянии обеспечить успех 
“трансплантации”. Послевоенная история Востока дает немало примеров 
“отторжения”. Самое выразительное подтверждение тому – антишахская революция в 
Иране. 
   Религиозно-философское “возрожденчество” 
   Реформаторство оказывается под огнем критики того идейного течения, которое 
условно называют “возрожденчеством”, “фундаментализмом”. Его социальная база 
достаточна широка: многочисленные “средние слои”, мелкая буржуазия, 
ремесленники, торговцы (“базар”), студенчество, молодежь в целом. Кредо 
“фундаментализма” несет на себе печать воинствующего национализма, для которого 
ненавистен культурный нигилизм и неприемлемы попытки приспособления к инородным 
моделям, будь то капиталистические или социалистические. “Возрожденчество” 
обосновывает идею “спасения” нации через возвращение к “золотому веку”, когда 
буддизм, индуизм, конфуцианство, ислам проявлялись в “чистом” виде. “Чистота” 
эта, однако, понимается не однозначно. Плюрализм мнений в среде “возрожденцев” 
столь же велик, сколь велика свойственная мелкобуржуазной массе, “средним 
слоям” амплитуда идейных колебаний от самых консервативных (ориентируемых на 
возврат к средневековью) до экстремистски левацких. 
   Активизация “возрожденческих” течений (в мусульманских странах – 
“Братья-мусульмане”, хомейнизм, в Индии – идеологи “Джана сангх” и др.) не 
является свидетельством провала реформаторства, ибо многообразный феномен 
“фундаментализма” не может быть сведен лишь к контрреформаторскому варианту.