высшей реальности, и именно в таком превратном контексте несоразмерности двух 
планов реальности оно получает зримую форму вызывающе экстравагантного 
поведения (нравственный субъект выше мира). Во-вторых, именно в гностике мы 
видим исторически значимый прецедент той жизненной установки, которая 
определяется тезисом Достоевского "если Бога нет, то все дозволено". Мир 
гностиков действительно покинут Богом, в нем утрачены все моральные ориентиры и 
нет воздаяния за грехи. В морально обезличенном мире любое человеческое деяние 
оказывается "по ту сторону" добра и зла.

486

Основанием такого рода поведения также мог служить весьма примечательный мотив 
уже спиритуалистического порядка - пренебрежение телесным началом в человеке 
выводило плотские отношения в область адиафорон: не все ли равно, что 
происходит в низшей материи, если это не затрагивает сам дух?














§ 2. НЕДОКТРИНАЛЬНЫЕ ФОРМЫ БЫТИЙСТВОВАНИЯ МОРАЛИ

Средневековье знает и вполне институциализированные формы либертинизма. Выходя 
за пределы официальной идеологии, они тем не менее обладают определенной 
нормативностью, выражая некоторый высший жизненный и нравственный идеал 
человечества. Это те проявления "карнавальной культуры", "гротескного реализма",
 которые описаны в известной книге М.М. Бахтина "Франсуа Рабле и народная 
культура Средневековья и Ренессанса" [1]. В сравнении с церковной традицией, 
которая составляет основной предмет нашего рассмотрения, они обладают двумя 
отличительными чертами. Во-первых, они представляют неофициальный, низовой, 
народный пласт культуры, не получивший своей доктринальной разработки и 
идеологически не оформленный. В этом смысле можно говорить о его маргинальности 
относительно господствующего в Средние века христианского мировоззрения. 
Во-вторых, этот культурный феномен в то же время оказывается тесно связанным с 
господствующей религиозной идеологией и практикой церкви, являя собой в 
некоторых отношениях их травестийное выражение. Он построен на пародировании, 
ироническом "снижении" доктринально-религиозного образа культуры, его смеховом 
дублировании и в этом смысле является дополнительным элементом мировоззрения, 
достраивающим несколько односторонний средневековый моральный идеал до 
некоторой цельности, придавая ему жизненную завершенность.

М.М. Бахтин подчеркивает, что для официальной средневековой культуры характерна 
"односторонняя серьезность тона" [2]. Каноническая церковная традиция, 
ориентированная на идеал страдательности и жертвенности, не допускала в него 
смеховые начала (в Евангелиях не было места смеху, шутке и иронии). Вытесненные 
из верх-

1 Бахтин М.М. Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 
1990.
2 Там же. С. 85.

487

них этажей общественной жизни, они нашли себе приют там, где всегда и 
существовали - в празднике, гулянье, карнавале. В них продолжала жить традиция 
римских сатурналий. Особенно интересны в этом смысле "праздники дураков" и 
"пасхальный смех". Широко распространены были пародии Via различные формы 
церковной практики - молитвы, гимны, литании, литургию. Характерно, что 
зачастую авторами их были люди духовного звания. Известный деятель 
каролингского Возрождения фульдский аббат Рабан Мавр создал ироническую версию 
вечери, где, по его словам, распоряжается "вторая, дурацкая природа" человека. 
В таком качестве смеховая культура выражает амбивалентность самого 
средневекового идеала и представляет тот аспект нравственной жизни народа, 
который связан с землей, производящими силами природы, человеческим "естеством",
 эмоционально-чувственной составляющей человека, и прежде всего с его телом.

Именно телесное начало и телесные отправления, квалифицируемые христианской 
идеологией в терминах "наследия греха", получают здесь абсолютно позитивный 
статус, становясь антагонистами чистого духа. Ведь и сама христианская 
моралистика заключает в себе определенный парадокс - именно в ней мы находим 
обостренный интерес к телесной (плотской) природе человека, связанный с