допустимость прощения в случае тяжелых нравственных прогрешений - убийства, 
прелюбодеяния и отступничества).

476

Идея, движущая автором данного произведения, - это очищение нравов и 
возвращение к первоначальной чистоте Церкви, которая к его времени уже начала 
погрязать в мирских интересах. Появилось социальное неравенство; стремление к 
стяжанию богатства и роскоши, осуждаемое Евангелием, проникло в клир; наконец, 
некоторые члены церкви усомнились в скором пришествии Господа. Звучат в 
"Пастыре" и аскетические мотивы воздержания и праведности. В то же время он 
проникнут настроением евангельской простоты и в качестве добродетелей 
предписывает незлобивость, великодушие, терпение, веселье, милосердие и 
беззаботность. В этом литературном свидетельстве становящегося христианства уже 
отчетливо выступает проблема соизмерения высоких, если вообще выполнимых, 
требований христианской морали с возможностями эмпирического, погруженного в 
мир человека, т.е. проблема спасения в миру. Одним из ответов на нее была 
монашеская практика.

В интереснейшем памятнике апологетики II в н.э. - "Послании к Диогнету" - 
двойственность мирского статуса христианина, его безродинность, получила весьма 
красноречивое выражение. Автор не только отмечает противоречивость 
христианского мироотношения, определяемого эсхатологическими ожиданиями, но 
подчеркивает его и гордится им. На его примере видно, что парадоксальность 
нового сознания, ярко проявившаяся у Тертуллиана, вырастает из евангельских 
заповедей, апеллирующих в этом мире к царству "не от мира сего": "(христиане) 
представляют удивительный и поистине невероятный образ жизни. Живут они в своем 
отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем, как граждане, и все терпят, 
как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество 
- чужбина... Они во плоти, но не живут по плоти. Находятся на земле, но суть 
граждане небесные. Повинуются постановленным законам, но своей жизнью 
превосходят самые законы. Они любят всех, но всеми бывают преследуемы... Всего 
лишены и во всем изобилуют. Бесчестят их, но они тем прославляются; клевещут их,
 но они оказываются праведны. Злословят, но они благословляют; их оскорбляют, а 
они воздают почтение". Живущие в мире, они находятся в нем "как бы в темнице" 
[1].

1 Цит. по: Киприан Архимандрит. Патрология I. Париж; М., 1996. С. 32.














Глава II
НЕДОГМАТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ МОРАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

§ 1. СИНКРЕТИЧЕСКИЕ ДОКТРИНЫ ПЕРВЫХ ВЕКОВ НОВОЙ ЭРЫ

К числу синкретических доктрин начала новой эры можно отнести герметические 
учения, собственно гностицизм, учение Маркиона, манихейство (часто их 
объединяют под общим названием гностики). При всей сложности проблемы их 
классификации для нас важно то, что они представляют собой продукт переходной 
от античности к христианству эпохи и соединяют в себе языческие черты, имеющие 
античное и восточное происхождение, с несомненными элементами христианского 
мировоззрения. В этом смысле можно видеть в них проявление и "острой 
эллинизации христианства" (А. Гарнак) и христианизации язычества. Для истории 
этики они представляют важнейший пример мировоззренческого и этического 
дуализма - онтологизации двух фундаментальных начал мира, выступающих в виде 
универсальной оппозиции добра и зла.

Влияние этих учений на современную им духовную жизнь было огромно - они 
составляли мощную конкуренцию не только уходящей античной традиции, но и 
восходящей христианской доктрине, оставаясь как бы посредине между ними и 
подвергаясь уничтожающей критике с той и с другой стороны (достаточно вспомнить 
трактаты против гностиков у Плотина и антигностические сочинения христианских 
апологетов Иринея и Ипполита). Не случайно для христианской истории слово 
"манихейство" стало нарицательным как выражение названной субстанциальной 
двойственности.

Характерно, что и языческие, и христианские оппоненты гностики при всем своем 
несходстве были едины в неприятии ее исходного мировоззренческого пессимизма.