выражает истину-добро, то волевая - мужество и справедливость, а вожделеющая - 
умеренность.

Посидоний много внимания уделял рассмотрению страстей. Он преодолевает их 
однозначно-интеллектуалистское толкование, сводящее их к "суждениям". Для 
Посидония они являются самостоятельной реальностью, результатом действия 
вожделения и воли. В человеке есть семя зла и семя добра. Весь вопрос только в 
том, какое из них произрастет. Счастье не состоит в одной умственной 
добродетели. Оно требует также здоровья, достатка, силы, требует умеренности в 
страстях, не полного их искоренения, что невозможно, а подчинения страстей 
разуму. Мудрец в хрисипповском смысле есть, по мнению Посидония, нечто 
превышающее человеческие силы. А мудрец, понимаемый как уравновешенность, 
достигаемая на основе следования требованиям разума и умерения страстей, есть 
вполне доступная человеку цель.

Добродетели можно научиться, что достигается не только в ходе обучения наукам, 
но и путем формирования привычек. Она есть дело воспитания. Посидоний придает 
важное значение общению. В его учении наблюдается последовательная цепь 
рассуждений: от мировой "симпатии" к ценностной реабилитации неразумных 
душевных сил и отсюда - к утверждению нравственно формирующей роли общения. 
Общение может быть стимулом к очищению и катализатором зла. Все зависит от того,
 с кем общаешься.

Панэтий и Посидоний пытаются соединить стоическую этику с опытом жизни, 
рассмотреть ее как способ самоосуществления личности. За счет этого, разумеется,
 принципиально расширилась база стоицизма, его нормативно-педагогические 
возможности. Он многое выиграл. Но одновременно и проиграл. Ведь стоицизм был 
реакцией на переход от уюта полисной организации общества к дисгармонии крупных 
военно-бюрократических государств, и он был историчен, жизнен как раз в той 
части, в какой являлся "нереалистичным", отличался от этических учений Платона 
или Аристотеля. Поздние стоики, прежде всего римляне Сенека (ок. 5 г. до н.э. - 
65 г. н.э.), Эпиктет (ок. 50-140 гг. н.э.), Марк Аврелий (121 -180 гг. н.э.), 
интересуются главным образом вопросами этики и в самой этике возвращаются к 
первоначальной стоической версии, но с существенными и весьма 
многозначительными изменениями. В этой связи можно указать по крайней мере на 
четыре момента.

426

Во-первых, согласно сочинениям поздних стоиков, ведущими чертами в человеке 
являются не гордость, достоинство, уверенность и внутренняя непоколебимость, а 
скорее слабость, ощущение ничтожности, растерянность, надломленность под 
ударами судьбы. Философы, как и раньше, призывают покориться судьбе. Но они 
покоряются ей не с тем величественным вызовом, который позволяет, например, в 
случае необходимости играючи расставаться с жизнью, а плача и сокрушаясь. Хотя 
в их сочинениях идея абсолютно доброго, разумного, божественного начала в мире 
сохраняется, она не имеет уже прежней нормативной действенности.

Если говорить об общем изменении нормативной программы стоицизма, то она, 
несомненно, идет в следующем направлении: от неколебимой внутренней стойкости, 
вдохновленной убеждением в благом промысле космоса, к внутреннему смирению, 
поскольку все равно ничего изменить нельзя.

Во-вторых, поздние стоики не только плачут, они еще молятся. Они обращают взоры 
на небеса, ищут спасения свыше, предаются религиозным переживаниям. У римских 
стоиков нет еще идеи грехопадения, радикальной испорченности человека. Они 
остаются античными мыслителями в том смысле, что связывают добродетель в целом 
с разумной сущностью человека и признают нравственную суверенность личности. Но 
в этих пределах они в максимальной степени вводят мотивы смирения, искупления, 
спасения, подготавливая тем самым почву для христианского переворота в этике. 
Совсем по-христиански звучит эпиктетово обращение к богу: "Ты хочешь, чтобы я 
еще существовал? Я буду существовать как человек свободный, как человек 
благородный, как захотел ты. Ты ведь создал меня неподвластным помехам во всем 
моем. Но больше я тебе не нужен? Да будет тебе во благо!" [1]. Представление о 
божестве у поздних стоиков в общем и целом остается таким же, как и у их 
предшественников - верховный разум, мировой промысел, всекосмическая пневма, 
Зевс. Новым у них является отношение к божеству, которое приобретает личный 
характер с оттенком спасения, ожиданием помощи со стороны божества и обращением 
за такой помощью.

1 Вестник древней истории. 1976. № 1. С. 244.


427

В-третьих, в позднестоической этике усиливаются индивидуалистические мотивы. В 
теоретическом плане идея вселенской, космополитической общины сохраняется, но в 
отличие от ранних стоиков она в нормативной части дополняется не требованиями 
долга, а призывами к самоизоляции от порочного мира. "Печаль другого - это 
чужое..." - говорит Эпиктет [1]. "Свернись в себя самого", - призывает Марк