представляет собой то, в силу чего возможна человеческая форма деятельности; 
она разумна разумностью космоса. Все три природы налагаются друг на друга; речь 
идет не о трех частях или сферах деятельности, а о трех уровнях (измерениях) 
одного и того же.

В этой схеме существенно то, что добродетель составляет особый уровень 
детерминации поведения. Она находится не в ряду тех мотивов (оснований), 
которые определяют конкретный характер, содержание человеческой деятельности, а 
расположена за ними и над ними. Она влияет на мотивы надлежащего поведения, но 
сама от них не зависит. Добродетель - высший уровень детерминации поведения. 
Это не акт познания, это способ существования. Можно уточнить: способ разумного 
существования, или способ существования разумного существа, когда оно адекватно 
обнаруживает себя в своей разумной сущности. Поэтому мудрец может быть 
счастливым, будучи безобразным и нищим; "ведь не подвержена слабости и 
непобедима та душа, которую верный разум снабдил твердыми правилами" [1].

1 Фрагменты ранних стоиков. М., 1998. С. 91.


Оригинальность стоической этики наиболее концентрированно выражают два понятия 
и особенности их соотношений: kathekon и katorthoma. Kathekon - 
субстантивированное причастие от глагола katheko (подходить, приличествовать) 
означает "надлежащее". Этим понятием обозначается природная обоснованность и 
целесообразность действия, его оправданность с точки зрения самосохранения 
индивида; надлежащие действия суть предпочитаемые действия (чтить родителей, 
заботиться о здоровье и т.д.); ненадлежащие действия суть непредпочитаемые 
действия (предавать друзей, пренебрегать домашними обязанностями и т.п.) 
Природа в лице данного индивида обнаруживает себя адекватно, правильно тогда, 
когда он действует надлежащим образом - здоровье ценит больше, чем болезни, 
богатство ценит больше, чем бедность, друзей ценит больше, чем врагов и т.д. 
Katorthoma - добродетельное действие, реализующее нравственную обязанность. "В 
самом общем плане отношение между

418

kathekon и katorthoma можно представить как отношение материи действия и его 
принципа" (Diog. L. VII, 108). В случае katorthoma речь идет не о содержании 
действия, не о его материи и результате, а о правильном усилии, о той 
направленности действия, источником которой является человек в его разумной 
сущности, как если бы он олицетворял природу в целом, в ее 
разумно-целесообразном устроении. Только при таком предположении получает 
объяснение парадокс, согласно которому человек действует сообразно природе (так,
 как того требует природа) и именно поэтому добродетельно, нравственно 
безупречно. Объяснение парадокса само получается парадоксальным: человек 
действует природно (объективно) тогда, когда он преследует свою пользу, 
стремится к самосохранению, и он действует автономно (субъективно) тогда, когда 
он действует от имени природы. В первом случае он природен в узком, 
ограниченном смысле (узость и ограниченность заданы параметрами его 
индивидуального существования), во втором случае он природен во всей полноте ее 
разумного развертывания, и эту полноту он охватывает своей разумной сущностью. 
Такое решение вопроса могло бы быть признано удовлетворительным с 
формально-логической точки зрения (абсолютная необходимость, 
персонифицированная в субъекте, может быть названа свободой, так как свобода и 
есть ничем не ограниченное самоутверждение субъекта). Но оно совершенно 
неприемлемо в этическом плане. Чтобы понять это, надо сделать два специфических 
для стоической философии уточнения. Во-первых, для стоиков натурфилософская 
аргументация имела прямой смысл. И, соответственно, kathekon и katorthoma 
отражали определенные физические состояния пневмы души, они буквально описывали 
определенные телесные состояния человека, характеризующие его способность 
действовать в одном случае надлежащим образом, а в другом случае плюс к этому 
еще и добродетельно. Речь шла об уровнях индивидуально-личностного развития 
человека. Во-вторых, что особенно важно, так как добродетель, источником 
которой является разум, не имеет иной материи, помимо надлежащих действий, и 
она является лишь принципом последних, то "добродетель уже не может оставаться 
чисто созерцательной" [1]. Это был выдающийся вклад стоиков в этику, связанный 
с тем, что они обнажили внутренне неразрывную связь морали и идеи долга. 
Аристотель своим учением о второй эвде-монии как гражданско-активном способе 
существования, по сути дела, лишил философско-этической санкции чувственный 
образ

419

жизни, ориентированный на наслаждение. После него стало ясно: тот, кто хотел бы 
найти счастье на пути чувственных наслаждений, должен был неизбежно избрать 
граждански деятельный образ жизни, в рамках которого наслаждения только и могли 
обрести свою добродетельную меру. Стоики своим учением о нравственном долге как 
адекватном выражении разумной сущности человека лишили философско-этической 
санкции идею созерцательного блаженства. Тот, кто связывал счастье с 
деятельностью разума, непременно должен был становиться стоиком, ибо только в 
стоической картине мира разум приобретал свою тождественную с высшим благом