того, как он воспринимает и внутренне оценивает свою включенность в мир.

Внутреннее отношение к миру может быть двояким: человек или принимает все, что 
с ним происходит, как и все, что происходит в мире как должное, или выражает 
свое несогласие со всем этим. Оно является правильным и возвышает человека до 
уровня добродетельной личности тогда, когда он безропотно, невозмутимо, с 
полным внутренним спокойствием воспринимает все перипетии судьбы, какими бы 
неожиданными и катастрофическими они ни были. Стоик может быть счастлив при 
самых несчастных обстоятельствах. Каким образом обосновывается эта нормативная 
установка? Что при более конкретном рассмотрении стоицизм понимает под 
добродетелью?

Основными или первичными стоики называют четыре традиционные для античности 
платоновские добродетели: разумение (мудрость), мужество, здравомыслие 
(благоразумие, умеренность) и справедливость. С одной стороны, добродетели эти 
едины, они "все вытекают друг из друга, и, кто имеет одну, тот имеет их все, 
потому что умозрительные основы у них общие..." (Diog. L. VII, 125). Но они не 
только являются разновидностями умозрения, правильного знания, но и касаются 
также поведения, того, что должно делать. И тут начинаются различия, 
обусловленные различием предметного содержания добродетелей. "А "что должен 
делать" - это значит: что выбирать, что терпеть, чего держаться, что 
распределять..." (там же). Четырем основным добродетелям - мудрости, мужеству, 
здравомыслию, справедливости - соответствуют четыре основные страсти: желание, 
страх, наслаждение, скорбь. Добродетели позволяют правильно ориентироваться в 
сфере влечений, в том, что соответствует и не соответствует природе человека 
как живого существа. Они касаются жизни, здоровья, смерти, болезни, славы и 
других явлений, которые самими стоиками были объявлены безразличными, не 
имеющими отношения к противоположности добра и зла.

Здесь явное противоречие, которое составляет внутренний нерв стоической этики; 
из него вытекают специфические для стоицизма нормативные принципы. Внутри сферы 
безразличного (она в стоической этике именуется адиафорой от греч. adiaphora - 
неразличае-мое) выявляются определенные различия. Пытаясь снять это 
противоречие, стоики выделяют в человеке разные уровни ценностей, а 
соответственно и разные уровни детерминации поведения.

414

Адиафора является безразличной только с точки зрения противоположности блага и 
зла, добродетели и порока. Это значит, что внешние условия жизни индивида и 
состояния его организма сами по себе не являются благом, не имеют собственно 
нравственной ценности. Но за этими пределами внутри адиафоры выявляются 
различия. В области безразличных по отношению к морали вещей одни бывают 
"предпочтительны", так как имеют ценность для человека как эмпирического, 
живого существа, - это здоровье, телесная сила, богатство и т.д. Другие, 
наоборот, не имеют ценности, вредны и потому "избегаемы", таковы болезнь, 
бедность и т.д. третьи безразличны не только по отношению к морали, но также по 
отношению к природным потребностям человека, не возбуждают в индивиде ни 
склонности, ни отвращения, как, например, четное или нечетное число волос на 
голове. Предпочтительные вещи содействуют жизни, согласной с природой. 
Деятельность, направленная на усвоение этих относительных ценностей, образует 
область "надлежащих" действий, "надлежащие поступки - это те, на которые 
толкает нас разум: например, чтить родителей, братьев, отечество, любить 
друзей" (Diog. L. VII, 108). Мудрец, поскольку он человек, также причастен к 
области надлежащих действий; в этом отношении он ничем не отличается от всех 
прочих людей. Однако способ его действий и в этом случае является принципиально 
иным.

Надлежащие действия, имеющие своим непосредственным предметом предпочтительные 
блага, можно предпринимать только ради этих благ, и тогда они приобретают 
самоцельное значение, из второстепенных становятся первостепенными; тогда 
человек начинает отождествлять себя, свою нравственную сущность с этими 
относительными ценностями и попадает во власть иллюзии, будто он может 
подчинить себе внешние обстоятельства жизни. Но эти же действия можно совершать,
 ясно сознавая относительный характер благ, которые при этом могут быть 
достигнуты, не связывая слишком многого с их предметным результатом. 
Добродетель может совпадать с предпочтительными действиями, но ни в коей мере 
не тождественна им. Она выступает как правильное знание свойственных человеку 
предпочтительных действий, т.е. предпочтительные действия сами по себе не 
являются этической ценностью, а только объектом последней. Те жизненные блага, 
между которыми осуществляется выбор, для добродетельного человека не 
представляют безусловной ценности, они являются той ближайшей предметной 
областью, по отношению к которой он обнаруживает свое нравственное качество.

415

Отношение к жизни стоики (в частности, Эпиктет) уподобляли игре. Как в игре с 
мячом важен не сам мяч, который совершенно безразличен, не является ни благом, 
ни злом, и не результат игры, а сам ее процесс, та легкость, с которой мы 
бросаем и ловим мяч, та радость, которая связана с этой свободной игрой, так и