Во-первых, от страха перед богами. Этот страх, как считает Эпикур, порожден 
лживыми домыслами, будто боги вмешиваются в человеческую жизнь, "посылают 
дурным людям великий вред, а хорошим - пользу" (Diog. L. X, 124). Создав образ 
высшей карающей силы, люди избирают для себя унизительную позицию 
подследственных и пытаются всячески умилостивить богов. Таковы расхожие 
представления "толпы" о богах и их отношении к людям.

Основной аргумент Эпикура, призванный снять страх перед богами, состоит в том, 
что представления об их карающих и награждающих функциях противоречат самому 
понятию "бог". "Бог есть существо бессмертное и блаженное, ибо таково всеобщее 
начертание понятия о боге" (Diog. L. X, 123). Высочайшее блаженство, которое 
уже нельзя умножить, предполагает, что существо, достигшее этого состояния, 
полностью замкнуто само на себя и ни о чем не волнуется, оно "не подвержено ни 
гневу, ни благоволению: все подобное свойственно слабым" (Diog. L. X, 139). 
Поэтому, изображая бога в качестве судьи, вмешивающегося в дела людей, мы 
предполагаем, будто ему чего-то не хватает и ему нужно, чтобы в человеческом 
мире торжест-

406

вовала справедливость. Неравнодушие бога к человеческому миру является 
свидетельством его заинтересованности в этом мире, зависимости от него. Это 
означает, что его блаженство не является полным, высочайшим и, следовательно, 
он сам - не вполне бог.

По мнению Эпикура, боги существуют - не в фигуральном, а в прямом смысле этого 
слова, - обладая подобием тела (квазителом), находясь в межмировых 
пространствах (интермундиях). Но именно потому, что это - боги, их не следует 
страшиться. Им нет дела до мира. Им и без него хорошо. Эпикур признает богов 
как воплощенный идеал блаженства, определенные реальные существа, но он 
отрицает в богах как раз то, что считается самым божественным делом - их 
промыслительную деятельность, роль верховного арбитра по отношению к людям и 
миру в целом.

Во-вторых, от страха перед необходимостью. Свобода от страха перед богами 
стоила бы немногого, если бы человек оставался рабом природной необходимости. 
"В самом деле, лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, 
выдуманной физиками" (Diog. L. X, 134). По поводу богов люди еще могут думать, 
что их можно умилостивить почитанием, а неумолимая судьба не оставляет человеку 
никаких надежд. Природная необходимость, как уже отмечалось, не является, по 
мнению Эпикура, всепоглощающей. Наряду с ней существуют еще "ниши" свободы, 
куда проваливаются атомы в результате самопроизвольного отклонения от прямой 
линии. Физика Эпикура оказывается этически нагруженной, она дает такую картину 
мира, которая оставляет место для морального выбора. Рабский страх перед 
судьбой является результатом предрассудка, будто тиски природной необходимости 
плотно сжаты. Это не так.

В-третьих, от страха перед смертью. Смерть, говорит Эпикур, не имеет к нам 
никакого отношения. Ведь она есть отсутствие ощущений, а все хорошее и плохое 
заключено в ощущениях. Правда, некоторые говорят, что страдания причиняет не 
сама смерть, а ее ожидание, сознание того, что она придет. Это соображение 
Эпикуру и вовсе кажется смехотворным, ибо если не страшна смерть сама по себе, 
то почему должна быть страшна мысль о ее приходе? Страх перед смертью - 
напрасный, беспредметный страх. "Самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам 
никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, 
то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для 
мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не 
существуют" (Diog. L. X, 125).

407

Смерть для человека - ничто. Если держаться этого знания, то "смертность жизни 
станет для нас отрадна", ибо человека не будет отягощать "жажда бессмертия" 
(Diog. L. X, 125). Жизнь человека несовершенна, свидетельством чему являются 
его телесные боли и душевные муки, тот, кто желает продлить ее в бесконечности, 
по сути дела, желает увековечить свои страдания, лелеет свое несовершенство, 
вместо того чтобы преодолевать его. Жажда бессмертия - самая вздорная 
человеческая страсть. Человек, который сожалеет о том, что жизнь, которую он 
ведет, не будет длиться вечно, сродни чревоугоднику, который сожалеет о том, 
что он не может съесть всю пищу, которая только существует в мире. Свобода от 
жажды бессмертия показывает: счастье определяется не продолжительностью жизни, 
а ее качеством. Как пищу эпикуреец выбирает "не более обильную, а самую 
приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, но самым приятным" 
(Diog. L. X, 126). Смерти не следует бояться, будто она есть зло. Но не следует 
и стремиться к ней, будто она есть благо. Благо и зло - совершенно другое 
измерение бытия, чем то, в котором имеет место смерть. Эпикур говорит: "Умение 
хорошо жить и хорошо умереть - это одна и та же наука" (Diog. L. X, 126). Его в 
данном случае можно понять так: то, что хорошо, - хорошо независимо от жизни и 
смерти. Время не властно над счастьем. Счастье означает такую полноту бытия,