Мать. Она еще внушала нам надежду.
 Отец. Потом пришел завотделением, который проводил операцию, и выразил 
сожаление, что операция на одном глазу не удалась, но через пару дней они 
собирались оперировать другой глаз. Снова вспыхнула надежда. Нам казалось, что 
все, что делается, имеет какой-то смысл.
 Отец. Срок второй операции откладывался. В промежутке я попросился на прием к 
оперировавшему завотделением. На сей раз он уделил мне время и высказал 
сожаление, что во время операции, видимо, допустил ошибку, вскрыв глаз сбоку и 
разрушив при этом часть сетчатки. Он очень жалел об этом. Я сказал ему: “Я 
пришел сюда не для того, чтобы упрекать вас. Я хочу знать, можно ли еще 
что-нибудь сделать”. Он объяснил, что собирается вскрыть второй глаз спереди и 
нарисовал мне, как, возможно, выглядит глаз Кристины внутри.
 Мать. Вторая операция была назначена на 22 декабря.
 22 декабря мы снова поехали в Мюнстер. Они хотели сделать под наркозом ЭРГ 
(электроретинографию), чтобы проверить функциональность глаза. Если ЭРГ будет 
положительной, то они немедленно собирались провести операцию.
 14
 В нас снова забрезжила надежда, и мы даже обрадовались, что Кристина снова 
будет прооперирована. Да, и вот мы сидим в коридоре операционной и слышим 
телефонный разговор врача с операционным залом о том, что операция 
нецелесообразна. Это был удар как раз накануне Рождества. Потом они выкатили 
мне мою малышку; она еще лежала в постельке. “Через час вы можете забрать ее 
домой. Ее не будут оперировать”. Этим все и кончилось.
 Отец. Еще немного и со мной случился бы удар. Я весь обмяк и, чтобы не упасть, 
к чему-то прислонился. Потом навалилось горе, настоящее горе. Я, не скрывая 
слез, метался по клинике. Мне было очень плохо.
 Интервьюер. И больше врачи ничего не сказали?
 Отец. Ничегошеньки. Я еще пытался навести какие-то справки насчет возможных 
дальнейших шагов. Не тут-то было. Женщина-врач, которая, как я уже говорил, 
была в общем-то очень обходительной, сказала: “Я знаю, что в Мюнстере есть 
школа для детей с пороками зрения”. И это было все, что я услышал, надеясь 
получить какой-нибудь совет.
 Интервьюер. Назвали ли вам какой-нибудь ясный диагноз?
 Отец. Мне кажется, они сами не очень были уверены. Спрашивали, не случалось ли 
чего во время беременности, копались в специальной литературе. Для них это тоже 
была загадка. Потом нам сказали, что случай с Кристиной встречается один раз на 
миллион. Да, такое соотношение. В Мюнстере я ломал себе голову, в чем могла 
быть причина, и не находил ответа. Я спросил врача: “Может, причина в 
радиации?” В 1986 г. был Чернобыль и радиоактивность попала с пищей. Врач 
ответила, что не знает, но Чернобыль тут, пожалуй не при чем, иначе такие 
случаи встречались бы чаще. Как я сказал, они сами терялись в догадках и искали 
аналогичные случаи. Потом возникло подозрение, что Кристина не только слепа.
 Мать. Об этом они сказали нам уже во время первой операции.
 Отец. Нам было сказано, что болезни глаз такого рода редко случаются 
изолированно или вообще не бывают сами по себе. Возможно, есть еще какое-либо 
нарушение.
 Мать. Повреждения мозга.
 Отец. Кожные болезни, сказали они, или повреждения мозга. Они исследовали 
также всю кожу Кристины — подошвы, между пальцами ног и так далее. Но ничего не 
нашли. Сказали, что нарушения функций мозга возможны или даже вероятны. Нам 
посоветовали обследоваться.
 Интервьюер. Они объясняли вам это более подробно, ведь нарушений может быть 
множество?
 Отец. Нет, они не вдавались в дальнейшие объяснения, как будто Кристина была 
умственно ненормальна. С этой мыслью мы уехали домой после первой операции.
 Мать. Потом мы отправились к нашему домашнему врачу и все с ним обсудили. Он 
рекомендовал нам профессора Хельмана (фамилия изменена) — корифея в своей 
области.
 Отец. Мы ездили к профессору Хельману. Он уделил нам много времени. Профессор 
обследовал Кристину, снял электроэнцефалограмму для проверки функций мозга. 
Органических отклонений в мозгу обнаружено не было, все было в норме. Но 
абсолютной уверенности в этом у детей до двух лет не существует. Он хотел бы 
обследовать Кристину еще раз через год—два.
 15
 Но мы больше не обращались к нему. Очевидно, что у нее ничего нет. Но сначала 
мы боялись, что Кристина покажет еще что-нибудь — судороги или что-то в этом 
роде. Но, слава Богу, наши опасения до сих пор не подтвердились. Поэтому 
сегодня я могу сказать, наша дочка только слепа.
ПОТРЯСЕНИЕ В СЕМЬЕ
 Мать. После первого визита к окулисту в пятницу мы сразу же позвонили своим 
родителям. Мы сказали, что дела обстоят так-то и так-то. У Кристины что-то 
неладное со зрением. Слово “слепота” вначале мы всячески избегали. Естественно, 
это вызвало переполох. Все к нам, конечно, приехали.
 Интервьюер. Вам это помогло?
 Мать. Я люблю, когда у нас люди. А в такой ситуации тем более.
 Интервьюер. Как реагировала ваша семья?
 Мать. Выражали сочувствие. Они сидели тут и плакали. Все, кто у нас был. Мы 
все тут сидели и плакали.
 Отец. Никто не мог никому ничем помочь. Это был просто всеобщий плач.
 Интервьюер. Никого не было, кто бы вас утешил или поддержал?