Отец. Следующие три дня были ужасны. Мне просто не хотелось жить. Я думал: все 
кончено.
 Мать. В следующий понедельник окулист подтвердил свой диагноз и сказал, что 
нам следует показать Кристину в университетской глазной клинике в Мюнстере.
 Интервьюер. Вы уже понимали в тот момент, что Кристина слепа?
 Мать и отец. Нет.
 Отец. Диагноз был — серая катаракта. Дома я тут же достал Медицинскую 
энциклопедию и прочитал в статье “Серая катаракта”, что эта болезнь лечится 
оперативным путем и с помощью очков или контактных линз.
 12
 С таким чувством мы поехали в четверг в Мюнстер. В глазной клинике нам 
пришлось страшно долго ждать. Утром около восьми мы были там, и наша очередь 
подошла только к двум часам. С грудным младенцем это, конечно, проблема. 
Сначала пришел ассистент врача, осмотрел Кристину, но ничего не сказал. Нам 
пришлось снова ждать. Затем пришел заведующий отделением и снова осмотрел 
Кристину. И он ничего не сказал. Наконец у меня лопнуло терпение, и я сказал: 
“Мы здесь уже шесть часов. Если мне кто-нибудь сейчас не скажет, в чем тут дело,
 я за себя не ручаюсь”. Ассистент повел нас к главному врачу. Кристина лежала 
на коленях у моей жены, а я стоял рядом. Главврач еще раз посветил Кристине в 
глаза и сказал: “Ваш ребенок слеп”. Нас будто током ударило: “И что теперь?” — 
“Я не могу сейчас ответить на ваши вопросы, у меня мало времени. Приезжайте в 
понедельник, мы поговорим насчет операции”. И он тут же выпроводил нас.
 Интервьюер. Это было чересчур лаконично.
 Отец. Да, больше ничего нам не было сказано, клянусь вам.
 Интервьюер. Главный врач не сказал, что это за операция и почему?..
 Отец. Ничего, ничего. Мы вернулись домой с чувством, что мир перевернулся. Но 
потом, где-то через день снова появилась надежда — надежда, что операция 
поможет. Я снова полез в энциклопедию и прочитал статью “Отслоение сетчатки”. 
Там было сказано, что проблема решается с помощью лазера. Тут ко мне снова 
вернулся оптимизм. Я с большим доверием относился к медицине, которая многое 
может — операции на сердце и так далее. Оптимизм во мне все еще жил. В 
понедельник мы снова поехали туда.
 Мать. Это было нечто, не правда ли? Мы приехали туда и стояли ужасно долго с 
Кристиной в коляске и с нашим чемоданчиком в фойе. Никто не обращал на нас 
внимания; все пробегали мимо.
 Отец. Персонал не виноват. Там слишком мало людей, они не справляются.
 Мать. Наконец мой муж подошел к шедшей мимо медсестре и спросил: “Когда же нам 
дадут палату?” — “А вы уже уладили все формальности в приемном отделении?” 
Кристину должны были забрать одну. Я сказала: “Позвольте, но я тоже с ней”. — 
“Нет, это нельзя. Ваша дочь будет помещена в палате для грудных детей, а для 
вас у нас нет места”. Я не могла этого понять. Я вынашивала своего ребенка 
девять месяцев не для того, чтобы отдать его в чужие руки через две недели. Для 
меня было само собой разумеющимся остаться с дочерью. “Тогда я останусь сидеть 
перед дверью. Я не уйду отсюда”. — “Мне очень жаль, но для вас у меня нет 
комнаты”. Наконец они дали нам игровую комнату, потому что операция была 
назначена на другой день. Мы остались все вместе до следующего дня. Кристина 
спала в детской коляске. Мой муж устроился на деревянной скамье, а я всю ночь 
не сомкнула глаз.
 Отец. В четыре утра я заснул, просто больше уже не мог: беготня целый день и 
все такое...
 Мать. Я не спала и двух минут, ходила взад и вперед. Так долго, как тогда, я 
еще в жизни своей не молилась. И вот настало утро.
 Отец. Сначала для подготовки операции нужно было взять анализ крови. Нас 
послали в другой конец здания со всеми его башнями.
 13
 Это была непростая ситуация, а тут еще досада, что нам не дали постель и мы 
практически не спали. Это так действует на нервы. Потом мы снова должны были 
ждать в детской комнате.
 Интервьюер. Когда вы узнали, что должно было происходить во время операции?
 Мать. Незадолго до операции.
 Отец. За полчаса до операции они объяснили нам, что без операции Кристина 
останется слепой, но они нам ничего не обещали.
 Интервьюер. Для вас ситуация была очень неопределенной — так мало информации.
 Мать. Да, да, конечно. Но врачам ведь нужно полностью доверять.
 Интервьюер. Вы считали тогда, что после операции Кристина сможет видеть?
 Мать. Мы были уверены, что после операции к Кристине вернется зрение.
 Отец. За полчаса до операции к нам пришла женщина-врач, она была очень 
приветливой. Она объяснила нам, что из-за серой катаракты врачи не могут 
заглянуть внутрь глаза и посмотреть, как выглядит сетчатка. За глазным яблоком 
может быть также опухоль. Нам нужно будет подписать согласие на удаление глаза, 
если выяснится наличие опухоли позади глаза. У нас было полчаса, чтобы обсудить 
эту проблему. Мы подписали — у нас, собственно, не было выбора.
 Мать. Кристина успела сильно проголодаться. Ранним утром она выпила немного 
чаю, а теперь уже было полдвенадцатого. Кристина плакала и кричала уже 
несколько часов. Было очень плохо, просто ужас какой-то был.
 Отец. Потом мы отправились на операцию, но нам пришлось остаться за столом в 
коридоре хирургического отделения. Мы сидели и ждали, слезы текли сами собой, 
но надежда не покидала нас. Иногда открывались автоматические двери, выходил 
доктор и, ни слова не говоря, проносился мимо. Нас била дрожь. Потом вышел 
главврач — и опять ни слова. Наконец вышла доктор.