– даже двухрядный дол.
Такие мечи использовали кельтские и тевтонские варвары на протяжении всего 
римского периода. Вспомогательная кавалерия Рима, обычно галльская или 
германская, была вооружена длинными мечами (спата), в отличие от коротких 
острых мечей легионеров (гладиус). Многие из этих мечей были совсем не похожими 
на мечи варваров. Они имели узкие заостренные клинки с жестким плоским четырех– 
или восьмиугольным сечением, как у мечей четырнадцатого и пятнадцатого столетий.
 Несколько римских кавалерийских мечей было найдено на юге Дании – в основном в 
Вимозе, вместе с обычными широкими мечами древних кельтов и тевтонцев, которые 
к началу третьего века нашей эры были приняты в Скандинавии и на Севере. Только 
в этот период они имели более изящные пропорции, чем их предшественники.
К концу периода Великого переселения преобладали более широкие и тяжелые клинки,
 а около 900 года, в период викингов, вошел в употребление новый тип клинка – 
лучше сбалансированный и более изящный по форме. Эти клинки имели те же 
пропорции, что и некоторые старые кельтские: длина от эфеса до острия – 
примерно 75 см, ширина в районе эфеса – 5 см и более. Они сужались более резко, 
чем их непосредственные предшественники, а центр баланса располагался ближе к 
эфесу; ими можно было рубить с большей силой и скоростью. От этого типа клинка, 
с развитием которого тесно связана известная фирма Ulfberht, и произошел меч 
позднего Средневековья.
Скандинавские предшественники рыцарского оружия были проанализированы и 
классифицированы Бемером и Петерсеном, а позднее тайнам скандинавского меча 
посвятила свои труды Хильда Дэвидсон, связав археологический материал Бемера, 
Петерсена и исследователей более позднего периода с литературными и 
художественными источниками первого тысячелетия нашей эры. Поэтому я представлю 
это оружие только там, где необходимо сохранить непрерывность картины или 
объяснить эволюции при изложении аналитического обзора, в котором может быть 
выработана типология меча начиная со времени, на котором остановились Петерсен 
и Дэвидсон, то есть с конца периода викингов.
В большинстве главных музеев Европы, так же как и во многих провинциальных, 
очень мало мечей, относящихся к периоду 1000–1500 годов. Большинство из 
имеющихся были найдены при раскопках, рытье котлованов или в руслах рек. Вряд 
ли хотя бы один из них был обнаружен вместе с предметами, поддающимися точной 
датировке. Почти все они первоначально осели в частных коллекциях, где и 
пребывали на протяжении нескольких поколений, прежде чем попали в музеи, и 
информация о месте их находки оказалась безвозвратно утраченной, будучи 
вытесненной историями весьма сомнительного происхождения. Последних 
расплодилось так много, что поневоле сомневаешься в происхождении чего бы то ни 
было, конечно, если нет соответствующей документации.
Хотя оказалась возможной классификация формы европейских мечей по типам и 
подтипам, о времени и месте их «рождения», опираясь на доступные сегодня 
материалы, говорить достаточно сложно. Возможно, последнее утверждение следует 
несколько уточнить. Прежде всего, что мы имеем в виду, говоря о датировке 
такого предмета, как меч? Хотим ли мы знать примерную дату его изготовления, 
или приобретения первым хозяином, или период, в течение которого меч находился 
в использовании? Например, можно предположить, что клинок, сделанный в 1250 
году, не был немедленно отправлен к изготовителю эфеса и несколько лет пролежал 
без дела. Допустим, этот клинок стал оружием в 1254 году и перешел в 
собственность некоего молодого рыцаря, который не расставался с ним до самой 
своей смерти, последовавшей в 1300 году. Его изображение с мечом на надгробии 
было сделано года через два-три. Историк, живущий в двадцатом веке, вполне 
обоснованно решит, что на могильной плите изображен рыцарь в боевых доспехах 
1300 года. Но так ли это? Рыцарь, даже богатый, вряд ли стал бы приобретать 
совершенно новое облачение каждые несколько лет, чтобы не отстать от моды. 
Более вероятной представляется постепенная замена отдельных элементов 
экипировки по мере их износа, например щита. Любой рыцарь, участвовавший в 
сражениях, за свою жизнь сменил немало щитов. Но шлем и меч могли служить ему 
очень долго, а доспехи можно было заменять по частям – это целесообразнее и 
намного дешевле, чем их полная замена.
Итак, меч, изображенный на гипотетическом могильном камне, вполне может быть 
собственным мечом рыцаря, с которым тот не расставался всю жизнь и который при 
погребении лежал в гробу вместе с телом или был положен на могилу. Иными 
словами, это будет меч не 1300, а 1258 года. Вопрос еще больше запутывается, 
когда мы вспоминаем, что большинство воюющих рыцарей владели больше чем одним 
мечом. К тому же мы точно не знаем, изображали ли рыцарей на могильных камнях, 
облаченными согласно моде своего времени или согласно моде, существовавшей в то 
время, когда сооружалось надгробие, то есть через десятилетие или даже два 
после смерти рыцаря. Представляется вероятным, что на некоторых надгробиях 
изображено оружие, верой и правдой служившее покойному, а на других – оружие, 
вошедшее в моду уже после кончины рыцаря. Но как их различить?
Памятник из позолоченной латуни Черного принца в Кентерберийском соборе – 
пример первого типа надгробий. Сегодня известно, что шлем и латные рукавицы из 
покрытой позолотом меди, которые висели над могилой, являются деталями 
настоящего боевого облачения рыцаря, и принц вполне мог ими пользоваться. Они в 
мельчайших деталях совпадают с изображением на надгробии, поэтому и остальное 
облачение, судя по всему, должно относиться к периоду жизни принца.
Этого нельзя сказать о великолепном памятнике Ричарду Бошампу, графу Уорвику, в 
церкви Святой Марии в Уорвике. Этот видный деятель своего времени умер в 1432 
году, но изображение на надгробии было выполнено только двумя десятилетиями 
позже. Документ об его изготовлении сохранился до наших дней. «У. Остен,