подчиненных, называл их мерзавцами, мразью земли и т. п. «Нет такого 
преступления в уголовном кодексе, — писал он, — которые не совершили бы эти 
солдаты, идущие в армию только из желания пограбить». Но он же мог сказать о 
своей армии, что «она представляет собой, вероятно, самый совершенный механизм 
такого масштаба из всех существующих в Европе в настоящее время». Резкий на 
слова герцог был не менее сдержан и в своих оценках подчиненных ему офицеров. 
Один из этих несчастных был так раздосадован отзывом своего командующего, что 
пустил себе пулю в голову. «Нет на земле более тупого создания, чем храбрый 
офицер», — высказался как-то герцог, и ему вторил Наполеон, однажды сказавший о 
маршале Нее, что в его армии последний барабанщик больше понимает в стратегии.
Столкновение между двумя армиями было столкновением не только между двумя 
национальными характерами — стремительностью французов и бесстрастностью 
англичан, — но и столкновением двух диаметрально противоположных тактических 
систем. Англичане сохранили приверженность линейной тактике Фридриха, но без 
той жесткости, которая царила в донельзя формализованной прусской системе в 
течение многих лет. Их мушкетный огонь, пусть не такой быстрый, имел лучший 
прицел и со временем стал считаться самым эффективным во всей Европе.
В нижеприведенном отрывке генерал Максимилиан Фой, служивший в наполеоновской 
армии в Испании, описывает французскую систему атаки: «Сражение началось с 
действий множества стрелков прикрытия, как пеших, так и конных… Они 
стремительно сблизились с неприятелем, но не вступили в непосредственный 
контакт с ним, а уклонялись от него за счет своей скорости и огня своих 
мушкетов, который они вели рассыпанным строем. Они получили подкрепление, так 
что теперь их огонь не прекращался и стал даже более действенным. Затем на 
галопе подошла конная артиллерия и открыла огонь крупной и мелкой картечью с 
близкого расстояния, едва ли не в упор. Линия фронта сдвинулась в ту сторону, 
куда ей был придан импульс; пехота действовала в колоннах, поскольку они не 
надеялись на огонь, а кавалерийские подразделения рассыпались по всему полю, 
чтобы быть в состоянии оказаться там, где и когда они будут необходимы. Когда 
вражеский огонь стал более плотным, колонны вдвое ускорили свое движение с 
примкнутыми штыками, барабаны выбили приказ к атаке, и воздух задрожал от 
криков, тысячекратно повторенных: «Вперед! Вперед!»
Наполеоновская тактика, столь успешная при Фридланде, основывалась на 
«закреплении» вражеского фронта непрерывными атаками и затем подтягивании 
сокрушительных сил артиллерии к месту, выбранному для прорыва. Орудия 
придвигались на короткую дистанцию (малая дальность мушкетного огня позволяла 
это), и строй противника буквально выкашивался картечным огнем.
Надежда Наполеона на подобную артиллерийскую «подготовку» прекрасно выражена в 
его изречении: «Коль скоро началась общая схватка, то человек достаточно умный, 
чтобы подтянуть неожиданное артиллерийское подкрепление, скрыв при этом его от 
противника, безусловно, решит этим исход сражения». Но если подобное решение 
было смертельно для войск, сошедшихся друг с другом в тесном единоборстве, то 
оно же было неэффективным против войск, выстроившихся в классическом 
веллингтоновском строю. К тому же, вместо того чтобы подставлять себя под 
убийственный огонь французской артиллерии, англичане, где это было возможно, 
всегда располагались на обратных склонах возвышенностей. После начала 
наступления французских колонн вперед вызывались стрелки прикрытия, и 
британская пехота, выстроенная в две шеренги, выдвигалась и спокойно ожидала 
приказа открыть огонь.
Противоборство между французскими колоннами и британскими шеренгами почти 
всегда решалось в пользу последних. Массы французских пехотинцев отбрасывались 
назад огнем легковооруженных рот из состава каждого батальона или отдельными 
подразделениями стрелков.
Говоря как-то о французской тактике, Веллингтон заметил: «У них есть новая 
система стратегии, посредством которой они могут перехитрить и сокрушить все 
армии в Европе… Они могут сокрушить и меня, но я не думаю, что им удастся 
перехитрить меня. Во-первых, потому, что я их не боюсь, как, похоже, все 
остальные; и во-вторых, если то, что я слышал об их системе маневрирования, — 
правда, то она не сработает против надежных войск. Подозреваю, что все 
континентальные армии бывали больше чем наполовину побеждены еще до того, как 
сражения начинались».
То, что на британцев ничуть не производила впечатление репутация Великой армии, 
впервые стало ясно в сражении при Маиде 4 июля 1806 года. Это малозначительное 
сражение на материковой части Италии примечательно только тем, что 
превосходящие французские силы были обращены в беспорядочное бегство и потеряли 
в десять раз больше личного состава, чем противник, — обстоятельство весьма 
необычное для того времени. Атака французов на легковооруженных британских 
стрелков была встречена штыковым ударом, но настоящего боя не получилось (хотя, 
как утверждалось, отдельные схватки имели место), и противники разошлись, и 
нападающие отступили — этот рисунок боя потом повторялся многократно на 
различных полях сражений, пока такая же судьба не постигла в конце концов и 
ветеранов Старой гвардии при Ватерлоо.
К сожалению, при несравненных боевых качествах британских войск на поле боя их 
всегда было незначительное количество, и их командирам вышестоящие 
военачальники не уставали напоминать, что не следует подвергаться риску и нести 
избыточные потери. Веллингтон однажды заметил в разговоре: «Я могу разбить этих 
парней [французов] в любой день, но это будет стоить мне 10 000 моих ребят, а 
это — все, что осталось у Англии, и мы должны заботиться о них». Один из 
французских маршалов признал, что «английская пехота лучше всех в мире. К 
счастью для нас, ее не так уж много».