был вышит номер батальона. В качестве еще одной меры против утраты «орла» 
пехотные полки, численность которых была уменьшена до тысячи и менее человек, и 
кавалерийские численностью менее пятисот человек должны были заменить своих 
«орлов» на штандарты без них.



Императорский «орел». Стяг в своем первоначальном виде. Собственно полотнище 
стяга было вторичным атрибутом, украшением главного атрибута — императорского 
«орла»


Орел охранялся и переносился особой командой, состоявшей из офицера-ветерана в 
звании старшего лейтенанта с безупречным послужным списком и двух особо 
отобранных ветеранов, не умевших ни читать, ни писать, так что их единственной 
надеждой на повышение был поступок, исполненный особой преданности или 
храбрости. В 1813 году в состав команды хранителей «орла» были введены еще двое 
рядовых.
Полк, утративший своего «орла», считался опозоренным и не получал нового «орла» 
до тех пор, пока не заслуживал этого каким-либо выдающимся подвигом или 
захватом вражеского знамени. Подобным же образом, уже в более поздние времена, 
вновь сформированные полки из призывников должны были заслужить право на 
вожделенный символ на поле брани.
Столь же прославленными, как и соединения, имевшие «орла», были и 
многочисленные батальоны и эскадроны императорской гвардии, а самой элитной 
частью ее являлись ветераны Старой гвардии. Гвардия набиралась из самых 
достойных солдат линейных батальонов, и зачисление в нее было вожделенной 
честью. Существовала изрядная конкуренция — у каждого полковника был свой «лист 
ожидания», и после каждого сражения в нем появлялись имена тех, кто отличился 
на поле боя. Помимо престижа и более высокой платы, гвардия, когда не 
участвовала в военных кампаниях, бывала расквартирована в Париже — что само по 
себе было изрядной привилегией. Наполеон трясся за жизнь своих старых 
гвардейцев, как скупец над своим золотом. Их в основном держали в резерве и 
никогда не бросали в бой, кроме как в самые напряженные моменты сражений. Тогда,
 в четком строю, они величаво появлялись на поле боя и выбивали с него 
противника, уже наполовину сраженного только одной их репутацией.
Внушающая благоговейный ужас поступь их колонн, которые решали исход столь 
многих сражений на обагренных кровью полях сражений, сотрясла землю в последний 
раз в сражении при Ватерлоо. И когда они, подобно многим до них, отступили под 
смертоносным огнем и сверкающими штыками английских воинов в красных мундирах — 
весть об их поражении стала подобна смертному приговору. Крики «Гвардия 
отступает!» разнеслись над полем битвы, и люди, которые до этого момента еще 
верили в конечную победу своего кумира, поняли, что сражение проиграно. Но с 
гвардией еще не было покончено, и три батальона строем каре, которые Наполеон 
бросил поперек линии отхода, стойко держали свои позиции, пока не получили 
приказ к отступлению. Сократив строй в глубину с трех шеренг до двух, они 
удерживали свою последнюю позицию на плато Бель-Альянс. Именно здесь граф 
Камбронн, их командир, дал классический ответ англичанам на предложение сдаться 
— не тот, несколько театральный, ответ, который ему часто приписывают: «La 
garde meurt, mais ne se rends pas» («Гвардия умирает, но не сдается»), но куда 
более естественный в устах солдата: «Merde!» («Дерьмо!»)
Ветераны Старой гвардии заслужили громкую славу, но немало пришлось ее и на 
долю остальной Великой армии. Вся громада ее деяний все еще не до конца 
освещена историей, хотя прошло уже около двух столетий с тех пор, как их 
божественный идол был отправлен в ссылку. Голубые мундиры ее пехотинцев, 
сверкающие стальные нагрудники и шлемы с плюмажем ее кирасиров, темно-синие 
куртки, медные нагрудные знаки и шлемы ее карабинеров блистали сквозь клубы 
порохового дыма самых знаменитых сражений былого. Аустерлиц, Йена, Эйлау, 
Фридланд — их названия все еще сияли отраженной славой наполеоновских «орлов». 
Тогда в Европе мнилось, что не существует предела боевых возможностей 
французских войск. Но предел все же нашелся, и вскоре мир услышал такие 
названия, как Бородино и Березина, Лютцен и Лейпциг. И наконец, с роковой 
неизбежностью из донесений, доставляемых посыльными, исчезли иностранные 
названия городов и местечек, сменившись одними только французскими — Минмираль, 
Шампобер, Монтро, Лан и др.
С изменением географических названий в реляциях менялась и армия. Одним из 
первых указов Наполеона в качестве первого консула было увеличить поток 
призывников в армию, число которых впредь должно было составлять минимум 60 000 
молодых людей в год. После самого массового призыва 1814 года в армию было 
зачислено 210 000 человек. Но по мере увеличения численного состава армии и 
ненасытной жажды императора к власти изменился сам стиль той войны, которую он 
вел. Если раньше он достигал победы маневром, то теперь все чаще и чаще стала 
проявляться тенденция давить противника массой войск, не считаясь ни с какими 
потерями. «Я могу использовать 255 000 человек в год», — однажды сказал он. Но 
такие потери, даже с учетом того, что он насытил армию солдатами из числа 
союзников — немцев, итальянцев, голландцев и поляков, — были слишком велики для 
народа Франции. В начале войны молодость нации радостно маршировала к славе под 
звуки флейт, а победы делали службу в армии привлекательной. Но останки ее 
ветеранов были разбросаны от берегов Москвы-реки и до гор Испании, а нация за 
все эти годы уже устала от славы. Наконец, наборы рекрутов нависли над страной