пулей аркебузы или мушкета (предположительно выпущенных, чтобы удостовериться в 
его защитных свойствах). Наспинник тех же доспехов, однако, будучи всего 3 
миллиметра в толщину, имел сквозные отверстия, пробитые пулями.
Поскольку составные части доспехов, защищавшие наиболее важные органы человека, 
исполнялись более толстыми, увеличивающийся вес делал невозможным осуществить 
необходимую защиту всего тела воина. С течением времени броня на теле ниже 
пояса исчезла вообще или была сведена к пластинам, перекрывающим друг друга 
подобно черепице и защищающим нижнюю часть живота и передние поверхности бедер 
(наиболее уязвимая часть тела всадника). Подобные половинные доспехи оставались 
в употреблении вплоть до конца XVII столетия.
Пехота к середине XVI столетия по большей части вообще отказалась от всякой 
брони, за исключением кирасы и шлема. Обычно пехотный шлем относился к типу 
морион, то есть был без забрала, причем часто имел высокий гребень. Этот тип 
шлема стал считаться испанским, хотя был распространен по всей Европе. Другим 
часто встречающимся типом шлемов был бургонет, или бургундский шлем. Мечи в это 
время применялись очень длинные и совершенно прямые. Такой меч был прежде всего 
тяжелым рубящим оружием, хотя начинали входить в обычай и колющие удары им. 
Двуручные мечи еще иногда использовались конными воинами, причем перевозились 
они притороченными к седлу. Кинжал продолжал оставаться частью повседневного 
вооружения. Чашки эфеса меча и наручные щиты делались круглыми и обычно 
небольшого размера. Они использовались больше для парирования ударов, чем для 
прикрытия тела. Пики и алебарды не претерпели изменений по сравнению с 
предыдущим столетием.
Дисциплина в войсках была жесткой, как этого требовал формализованный стиль 
ведения военных действий в XVI столетии, но ничего неизменного не было в 
воинском мышлении испанского солдата. Он мог быть непреклонным, строго 
формальным внешне, гордым, бескомпромиссным и действовать с повергающей в 
благоговейный ужас простотой; но, оказываясь перед лицом новой или необычной 
для него ситуации, он часто реагировал на нее с быстротой современного 
спецназовца. История завоевания Нового Света полна примерами приспособляемости 
захватчиков — описаниями мостов из веревок и виноградных лоз, перекинутых через 
стремительные реки, и флотилий небольших судов, наскоро сколоченных гвоздями, 
подозрительно похожими на гвозди для лошадиных подков.
Долгие годы осадных войн в Нидерландах изощрили находчивость испанцев. 
Малопривычные, по общему мнению, к действиям на море, испанцы тем не менее с 
готовностью освоили десантные операции привычных к морским судам голландцев и 
неоднократно выходили победителями из сражений с ними по их правилам.
В одну из зим они предприняли нападение на некие голландские корабли, вмерзшие 
в лед неподалеку от Амстердама. Нападение это было отбито голландцами, 
передвигавшимися на коньках, в ходе небольшого, но кровопролитного боя. По 
воспоминаниям герцога Альбы, «совершенно невероятное зрелище, никогда ранее 
никем не виданное, представлял собой вид отряда аркебузиров, шедших в атаку по 
льду замерзшего моря». Корабли так и остались незахваченными, но преподанный 
урок был усвоен.
Снова процитируем историка Мотлея: «Испанцы никогда не теряли присутствия духа 
и всегда были способными учениками, даже если в роли учителей выступали их 
враги. Альба немедленно затребовал семь тысяч пар коньков, а его солдаты вскоре 
выучились совершать воинские операции на этом новом для них снаряжении столь же 
быстро, хотя, может быть, и не так искусно, как голландцы».
Испанские солдаты могли штурмовать стены осажденных городов под градом пуль, 
камней, под потоками негашеной извести, расплавленного свинца, охапками горящей 
соломы и всего, что удавалось обрушить на их головы отчаявшимся жителям этих 
городов, или неколебимо стоять в поле на своих позициях под пушечным и 
мушкетным обстрелом. Смогли они и предпринять невероятный марш-бросок 
протяженностью в десять миль, борясь с наступающим приливом, по узкой полоске 
земли, затопленной даже во время отлива на среднюю глубину в четыре или пять 
футов. С этим подвигом командира испанцев Мондрагона позднее сравнивали 
подобный, но еще более трудный бросок, во время которого испанским пехотинцам 
пришлось противостоять не только приливной волне, доходившей им до шеи, но и 
целому флоту баркасов с голландцами на борту, вооруженными аркебузами, цепами, 
отпорными крюками и даже гарпунами.
Осуществить подобные предприятия было под силу только необычным воинам, но и 
вели их в бой отнюдь не обычные офицеры. И не приходится удивляться тому, что 
ветераны численностью в несколько сотен человек смогли под Намюром наголову 
разбить армию в несколько тысяч воинов, нанеся ей потери, в десять или 
одиннадцать раз превышавшие потери испанцев. Силы голландцев были практически 
уничтожены, шесть или семь тысяч осталось лежать на поле брани или же были 
взяты в плен и повешены.
Но шли годы — и с ними уходила былая слава. Рокот испанских барабанов и мерная 
поступь испанских пехотинцев уже не ввергали в почтительный трепет их 
противников. Неистовый взрыв энергии, распространивший славу испанского оружия 
по всему миру, потерял свою силу, и полуостров, погрузившись в дремоту, стал 
напоминать уснувший вулкан, все еще курящийся и временами сотрясающий почву, но 
никому уже не опасный.
Почему же это произошло? Возможно, в этом процессе сыграла свою роль религия. В 
те дни на Испанию наложила свою тяжкую длань католическая церковь. Религиозное 
рвение выродилось в слепой фанатизм и нетерпимость, и густая тень инквизиции 
заволокла страну. Вдохновение Изабеллы уступило место холодным и рассчитанным 
интригам Филиппа II. Своеобразие мышления и дух приключений заглохли в 
полицейском государстве, и новое поколение испанских офицеров уже не разделяло