владениях общественными финансами управляли самураи низшего ранга или 
священнослужители. Любой здравомыслящий буси понимал, что без денег вести войну 
невозможно; но ему и в голову не приходило возводить почитание денег в 
добродетель. Правда, бусидо предписывало бережливость, но не столько из 
экономических соображений, сколько ради упражнения в воздержании. Роскошь 
считалась величайшей опасностью для человека, и воинское сословие должно было 
проводить жизнь в суровой простоте, причем многие самурайские кланы издавали 
свои законы для регулирования расходов.

Мы читаем, что в Древнем Риме откупщики и другие финансовые посредники 
постепенно поднялись до положения благородных людей, тем самым государство 
проявляло уважение к их деятельности и понимание важности денег самих по себе. 
Можно представить себе, как тесно это связано с любовью к роскоши и алчностью 
римлян. Бусидо придерживалось совершенно иных принципов. Оно упорно продолжало 
видеть в меркантильных вопросах нечто низкое – низкое по сравнению с 
нравственным и умственным призваниями.
Но, несмотря на столь упрямое презрение к богатству и корыстолюбию, бусидо не 
могло вечно оставаться свободным от тысячи зол, корнем которых являются деньги. 
Оно вполне объясняет тот факт, что довольно долго среди наших государственных 
чиновников не существовало коррупции; но – увы! – как быстро разрастается 
плутократия в наше время, на виду нашего поколения.
Дисциплина ума, которая в настоящее время приобретается посредством изучения 
математики, в старой Японии достигалась толкованием литературных текстов и 
беседами на темы нравственности. Немногие отвлеченные предметы занимали умы 
молодежи, поскольку главной целью их воспитания, как говорилось выше, была 
закалка характера. Те, кто просто забивал себе голову разными сведениями, не 
пользовались особой популярностью. Из трех плодов занятия науками, которые 
упоминает Бэкон – удовольствие, украшение и умение, – бусидо решительно 
предпочитает последний, который применялся «в распоряжениях и руководстве 
делом». Было ли это умение распоряжаться общественными делами или владеть собой,
 в любом случае образование имело практическую цель. «Учение без мысли, – 
сказал Конфуций, – напрасный труд; мысль без учения опасна».
Когда характер, а не ум, когда душа, а не голова избирались мерилом качества 
материала для работы и выделки, эти занятия становятся почти священным. 
«Родитель тот, кто произвел меня на свет; учитель же тот, кто сделал меня 
человеком». Понятно, что при таком образе мысли учитель пользовался огромным 
уважением. Человек, который вызывал бы такое доверие и пиетет у молодежи, не 
мог не быть одарен высочайшими личными достоинствами или испытывать недостаток 
образования. Он был отцом сиротам и советчиком заблудших. «Твой отец и твоя 
мать, – говорят у нас в Японии, – подобны земле и небу; твой учитель и твой 
господин подобны солнцу и луне».
Свойственное нашему времени обыкновение платить за каждую услугу не было 
присуще последователям бусидо. Согласно бусидо, истинная услуга та, что 
оказывают не за деньги или плату. Духовная услуга, будь то услуга 
священнослужителя или учителя, не оплачивалась золотом или серебром, но не 
потому, что ничего не стоит, а потому, что бесценна. Здесь присущий бусидо 
нематематический инстинкт чести дает более верный урок, чем современная 
политэкономия, ибо вознаграждение и жалованье может выплачиваться только за 
услуги, чей результат определен, ощутим и измерим, тогда как наивысшая услуга, 
возможная в образовании, а именно развитие души (что подразумевает и служение 
духовного пастыря), неопределима, неощутима и неизмерима. Поскольку она 
неизмерима, деньги в качестве видимого критерия ее оценки не годятся. Обычай 
предписывал, чтобы ученики в разное время года приносили учителю деньги, еду 
или вещи; но это было не платой, а приношением, которое получатель принимал с 
радостью, поскольку учителя, как правило, были людьми суровой закалки, 
гордившимися своей почетной бедностью, слишком гордыми, чтобы добывать себе 
пропитание собственными руками или просить милостыню. Они были невозмутимым 
воплощением высокого духа, не смущаемого напастями. Они олицетворяли собою цель 
всякого учения и таким образом являлись живым примером той дисциплины дисциплин,
 умения владеть собой, которое требовалось от самурая при всех жизненных 
обстоятельствах.



Глава 11
Самообладание

Дисциплина духа, с одной стороны, прививая способность переносить напасти без 
единого стона, и понятие вежливости, с другой, требуя не нарушать чужого покоя 
и удовольствия выражением собственного горя или боли, вместе породили 
стоический образ мыслей, в конечном итоге превратив его в национальную черту 
видимого стоицизма. Я говорю «видимого стоицизма», ибо не верю, что истинный 
стоицизм может стать национальной чертой всего народа, а также потому, что 
некоторые из наших обычаев и традиций могут показаться жестокосердными 
иностранному наблюдателю. Тем не менее на самом деле мы так же восприимчивы к 
нежным чувствам, как и любой другой народ на белом свете.
Я склонен думать, что в определенном смысле мы чувствуем сильнее, чем другие 
народы, – да, вдвое сильнее, – поскольку подавление естественных порывов само 
по себе влечет страдание. Представьте себе мальчиков – да и девочек тоже, – 
воспитанных так, чтобы не давать воли слезам и стонам ради облегчения боли или