понимании собственных обязанностей и привилегий своего рода занятий. Хотя 
японское слово, которым в наши дни обычно переводится слово «честь», 
использовалось не так широко, однако саму идею передавали такие понятия, как
на
(имя),
мэммоку
(лицо),
гуай-бун
(молва), которые соответственно приводят на ум – библейское употребление слова 
«имя», эволюцию термина «личность» (персона), ведущего свое начало от масок 
греческой трагедии, а также термин «слава». Доброе имя – репутация, 
«бессмертная часть личности, остальные части которой животные», – принималось 
как нечто само по себе ценное, любое покушение на его безупречность ощущалось 
как стыд, а стыд
(рен-ти-син)
был одним из основных чувств, которые воспитывались в юношах. «Над тобой будут 
смеяться», «Ты опозоришься», «Как тебе не стыдно?» – это был крайний способ 
повлиять на поведение виновного юноши. Подобные обращения к его чести задевали 
ребенка до глубины души, как будто он был «вскормлен» честью еще в утробе 
матери; ведь воспитание чести начинается еще до рождения, поскольку она тесно 
связана с сильным семейным самосознанием. «После распада семей, – говорит 
Бальзак, – общество потеряло фундаментальную силу, которую Монтескье называл 
честью». Да, чувство стыда представляется мне одним из первых признаков 
нравственного самосознания народа. Самым первым и наихудшим наказанием, которое 
понесло человечество за то, что отведало запретного плода, были, по-моему, не 
муки рождения, не терния и волчцы, а пробуждение чувства стыда. Мало можно 
найти в истории ситуаций, равных по напряжению сцене, где первая мать с тяжко 
вздымающейся грудью, дрожащими пальцами грубой иглой сшивает фиговые листки, 
которые собрал для нее сокрушенный муж. Первый плод непослушания так неотвязно 
цепляется за нас, как ничто другое. Вся изобретательность человечества в 
ремесле портного не сумела придумать такого передника, который бы как следует 
прикрыл наш стыд. Прав был тот самурай, который еще в ранней юности отказался 
идти на малейшую сделку с совестью: «Потому что, – сказал он, – бесчестье 
подобно шраму на дереве, который со временем, вместо того чтобы изгладиться, 
только увеличивается».

Много веков назад Мэн-цзы учил тому, что позднее, почти слово в слово, повторил 
Карлейль: «Стыд – основа всех добродетелей, хороших манер и нравственности».

Не имея своего Норфолка, в уста которого Шекспир вложил столь красноречивые 
слова
[31]
, японцы тем не менее ощущают страх позора перед дамокловым мечом, нависшим над 
головами так, что порой противодействие ему приобретает уродливые формы. Во имя 
чести совершались поступки, которым нет оправдания в кодексе бусидо. При 
малейшем, часто выдуманном оскорблении запальчивый фанфарон вспыхивал и 
хватался за меч. Сколько ссор возникало на пустом месте, сколько было загублено 
невинных жизней. Одна история рассказывает о добропорядочном горожанине, 
который обратил внимание буси на то, что у того по спине скачет блоха, и тут же 
пал, разрубленный надвое самурайским мечом, по той простой, хотя и сомнительной 
причине, что он нанес непростительное оскорбление благородному воину, 
отождествив его со зверем, ведь блохи – это паразиты, живущие на животных. Хочу 
заметить, что подобные истории слишком нелепы, чтобы в них поверить. Однако уже 
то, что они имели хождение, свидетельствует о трех вещах: во-первых, это то, 
что их придумывали, дабы держать простой народ в благоговении и страхе; 
во-вторых, самураи действительно злоупотребляли понятием чести; и в-третьих, 
что у них в высшей степени было развито ощущение стыда. Было бы крайне 
несправедливо на основании одного патологического случая осуждать сам принцип, 
более несправедливо, чем осуждать истинное учение Христа, исходя из 
существования религиозного фанатизма и таких крайностей, как инквизиция и 
ханжество. Но как в религиозной мании есть нечто благородное и находящее отклик 
в душе, в отличие от белой горячки алкоголизма, так же и в этой чрезмерной 
чувствительности самурая в вопросах чести разве не видим мы корень истинной 
добродетели?


Болезненные крайности, в которые склонны были впадать самураи в своей излишней 
чувствительности к кодексу чести, вполне уравновешивались учением о великодушии 
и терпении. Обиды по ничтожному поводу понимались как несдержанность и 
высмеивались. Популярная пословица гласила: «Вытерпеть то, что, по-твоему, 
нельзя вытерпеть, это и значит на самом деле вытерпеть». Великий Иэясу оставил 
потомкам несколько изречений, среди которых есть следующее: «Жизнь человека – 
долгая дорога с
тяжелой
ношей на плечах. Не спеши… Никого не упрекай, но всегда следи за своими 
пороками… Выдержка – основа долголетия». Своей жизнью подтверждал он то, что 
проповедовал. Один остроумный сочинитель вложил в уста трех легендарных 
персонажей японской истории такие краткие, но показательные слова. Нобунага: 
«Если соловей не запоет вовремя, я убью его»; Хидэёси: «Я заставлю его петь для 
меня»; Иэясу: «Я подожду, пока он не раскроет клюв».