Страсть к приключениям влечет рыцаря на Восток, где больше шансов встретить те 
чудеса, о которых рассказывают «Роман об Александре», «Константинопольское 
паломничество» и романы артурианского цикла.
Это не значит – поскольку человеческая душа сложна, особенно душа молодого 
человека, – что мотивом походов на Восток не является освобождение Гроба 
Господня. То, что он находится в руках неверных, тех самых сарацин, с которыми 
воевали Карл Великий, Турпен, Роланд и Оливье, – позор, который необходимо 
смыть. Из этого родится разрыв, присутствующий почти во всех произведениях о 
Крестовых походах – а их немало, – сердце героя разрывается между любимой, 
оставленной на родине, и зовущей его далекой землей без креста. Конечно, на 
берегах Оронта найдутся утешительницы, порой даже сарацинки, кто бы стал это 
отрицать? Но куртуазность должна применяться и в отношении их, знакомых с нею 
по арабской поэзии, которой порой вдохновляется наша.
«Бог всегда на стороне правого. Бог и справедливость – это одно». Эта 
формулировка станет вдохновительницей судебных поединков, на которых рыцарь 
выступает защитником обездоленного или преследуемого.
Связь рыцарства с церковью все более укреплялась в течение XII–XIII веков, 
выражаясь в ритуалах посвящения, исповеди, причастия, бдения над оружием, 
ритуального омовения, благословения меча на алтаре. Казалось бы, это должно 
привести к тому, что доступ в рыцарское сословие, как и в духовное, будет 
открыт для каждого, вне зависимости от рождения, и для благородного, и для 
виллана, но аристократический принцип, проникший даже в орден бенедиктинцев, 
все более и более усиливался в рыцарстве, изначально совершенно чуждом ему. 
Принцип наследственной передачи, установленный феодализмом в отношении фьефов, 
все более усваивался рыцарством, хотя все еще сохранялось противоречие между 
посвящением по выбору и по происхождению.
По крайней мере, сохраняется благородство, противопоставляемое низости и, 
являясь результатом воспитания или происхождения, является неотъемлемой чертой 
рыцарства. То, что важнейшую роль для рыцарства приобретают женщина и 
куртуазность, является великой моральной революцией второй половины XII века, 
Французской революцией. «Любовь, – это изобретение XII века», – остроумно шутил 
наш старый учитель Сеньобо.
Уважение к женщине без усилий превращается в преклонение перед ней. Тогда 
подвиг, совершаемый в героическом эпосе рыцарем на службе королю, то есть 
стране, которой тот правит, и церкви, в куртуазном авантюрном романе нередко 
совершается ради женщины, тогда как Роланд и Оливье остались бы более чем 
равнодушны к такой мотивации. Примеры того, как женщина вдохновляет рыцарей на 
подвиги, бесчисленны. Мы привели достаточно много примеров того, но если кто-то 
считает, что они выдуманы сочинителями романов и их заказчицами, пусть 
обратится к биографии Гийома ле Марешаля, где приведены совершенно реальные 
случаи. Не напрасно рыцарь носит на себе рукав дамы своего сердца – символ, что 
подвиг совершается во имя женщины, которую он хочет покорить или которой 
намерен воздать почесть.
Разве мы не знаем, какое огромное вдохновение дает любимая женщина? Опять-таки 
французы XII века, их трубадуры и труверы открыли этот чистый источник. Разве 
можно представить себе Петрарку без Лауры, а Данте без Беатриче? Но ведь это 
наши провансальские поэты открыли им секрет вечной женственности, который, по 
словам Гете, влечет нас ввысь.
Итак, между любовью и доблестью навек заключен договор, и только виллан 
игнорирует утонченные чувства и вежливость в обращении с женщинами и не 
соблюдает тайну любви. Такой человек никогда не достигнет ни куртуазности, ни 
высокой любви, ни рыцарской доблести, хотя и может при случае проявить смелость.
 Словом «виллан» будут ругать непослушных и плохо воспитанных детей даже матери 
из простонародья. Не следует также недооценивать и спортивную сторону – 
состязательность турниров, которые также имеют свою красоту; там рыцари находят 
то, что им нравится: риск и правила чести.
Из всего этого следует, что французское Средневековье создало социальный и 
моральный идеал, стремясь приблизиться к нему в жизни: красивый рыцарь, сильный,
 храбрый, верный и великодушный, особенно по отношению к поверженному врагу, не 
изменяющий данному слову даже при угрозе жизни, поклоняющийся той, кого любит и 
от которой ждет милости, – один из самых благородных человеческих типов, 
придуманных людским умом. Конечно, ему порой не хватает знаний и поэтичности, 
но поэзия все равно часто присутствует, потому что многие сеньоры, даже один 
король Наваррский в XIII веке, научились сочинять стихи и песни в разговорном и 
музыкальном ритме. Им не нравилось, что другие говорят за них слова, ласкающие 
слух и доходящие до души.

Этот тип продолжается в щедром и в честном человеке XVII века, в романтических 
героях Шатобриана и Виньи, в рыцарях шпаги и пера, а в наше время – в Гинемере
[24]
и Сент-Экзюпери.

Нам приятно, что и в наше время западный мир идентифицирует его с французом, 
которого воспринимают как человека отчаянной, почти безумной храбрости. Он 
вежлив с мужчинами и галантен с женщинами, верен себе и данному слову, 
презирает опасность и защищает справедливость.