Альфред Хаттон

Меч сквозь столетия. Искусство владения оружием

Издательская аннотация: Автор повествует об истории фехтования и развития 
клинкового оружия, охватывая период от Средневековья до XIX века. Вы узнаете о 
двуручном мече, рапире, кинжале, сабле, палаше и дуэльной шпаге. Книгу 
дополняют фрагменты древних манускриптов.

Аннотация Лабиринта: Альфред Хаттон создал один из самых захватывающих трудов, 
посвященных фехтованию и развитию клинкового оружия. Эта книга погружает 
читателя в эпоху рыцарства и обрисовывает краткую историю сражений на холодном 
оружии, начиная с боев закованных в броню профессиональных воинов Средневековья 
и заканчивая джентльменскими дуэлями девятнадцатого столетия. Автор 
рассказывает о двуручном мече, рапире с сопутствующим ей вооружением, кинжале, 
палаше, сабле и дуэльной шпаге. Украшением повествования являются истории, 
сошедшее со страниц древних манускриптов, о рыцарских поступках бойцов, 
коварных интригах негодяев и политике напыщенных правителей. Это авторитетное 
исследование будет интересно не только неискушенному читателю, но и знатоку 
истории фехтования.



Введение

Неудивительно, что поклонники искусства фехтования, которым имя Альфреда 
Хаттона было знакомо задолго до того, как стало широко известным, были уверены, 
что этот специалист уже исчерпал себя как автор в серии предыдущих своих трудов 
по искусству владения холодным оружием в различные эпохи — какой бы неистощимой 
ни казалась его способность открывать новые грани восхитительного предмета 
своего исследования. Однако разочаровавшимся теперь придется признать, что 
новая книга, которую они держат в руках, хоть и не претендует на то, чтобы 
служить учебником по технике владения оружием, тем не менее является крайне 
поучительной.
Как видно из заголовка, автор предлагает нашему вниманию рассказ о развитии 
клинкового оружия и способов его использования, отслеживая все изменения и 
этапы его развития — от древнейших разновидностей до полного совершенства 
современной ему формы.
Многие, наверное, скажут, что ничего нового в этой книге нет и что историями 
поединков и дуэлей уже и без того насыщены книги таких авторов, как Оливье де 
ла Марш, Эмбри, Фожеру де Кампиньель, Кустар де Масси, Миллинген, Сабин, 
Штайнметц и др.
В этом утверждении есть доля правды, однако в данном случае подход автора к 
предмету исследования принципиально отличается от работ вышеперечисленных 
господ. Он не пытается выстроить хронологическую историю дуэлей или написать 
эссе о развитии меча и традиций обращения с ним. Цель капитана Хаттона с самого 
начала заключалась в том, чтобы проследить ход постепенных изменений как в 
самом оружии, так и в его «спутниках» — будь то щит, кинжал или плащ, — приводя 
в то же время увлекательные примеры использования оружия в реальных схватках в 
различные периоды, абсолютно не вдаваясь при этом в технические подробности. В 
этих вставках и заключается основное очарование книги, поскольку все истории 
без исключения — реальные события, по большей части изложенные либо со слов 
очевидцев, либо от их собственного лица.

Автор поставил перед собой чрезвычайно сложную задачу — найти пример применения 
каждой из разновидностей холодного оружия, что особенно трудно было осуществить 
для самых ранних из рассмотренных: копья, топора, меча, эстока
[1]
, двуручного меча или меча-бастарда. Тот факт, что этот замысел с успехом 
удался, показывает, насколько глубоко автор изучил старинные манускрипты, что 
само по себе крайне интересно и полезно для любого историка.

Кроме самих описаний поединков и обстоятельств, послуживших поводом для них, в 
книге разъясняются различные моменты этикета, характерные для социальных 
условий жизни персонажей книги. Бытовавшие в прошлом обычаи и манеры поведения, 
казалось бы, — тема далекая от предмета данной книги, но их влияние на 
происходившие события было столь велико, что игнорировать их было бы невозможно.
 Осведомленность же автора в этой области не может не изумлять.

Начиная с эпохи рыцарства, когда основное вооружение составляли копье, топор и 
меч, а амуницию — щит и доспехи, автор приводит интереснейшие истории как о 
combats de courtoisie
[2]
, так и о combats ? outrance
[3]
, с примерами использования самых разных видов оружия.

В главе «Древний обычай проведения поединков перед лицом короля» (имеются в 
виду судебные поединки) дословно воспроизводится древний манускрипт, где со 
всей тщательностью приводится подробное описание церемоний, соблюдаемых в 
подобных случаях благородными противниками. Стремясь показать, что судебные 
поединки не были исключительной прерогативой знати, автор рассказывает и о 
сражениях на дубинах со щитами, практиковавшихся среди представителей 
«неблагородных» слоев общества, и приводит, что особенно интересно, репродукцию 
1710 года, на которой указывается, что «простолюдинам допустимо сражаться 
следующим образом…».
В главе о двуручном мече дословно приводится один из старейших сохранившихся 
трактатов о фехтовании — «Использование двуручного меча».
Описание Хаттоном эпохи рыцарства заканчивается рассказом о церемонии 
разжалования малодушных представителей знати и рыцарства.
Переходя к эпохе рапиры и сопутствующего ей вооружения, автор знакомит нас с 
самой красивой и вместе с тем самой смертоносной системой фехтования. 
Приводятся многочисленные примеры вероломных уловок, к которым зачастую 
прибегали в ту эпоху для победы в поединке, — уловок как заранее 
запланированных, так и случайных. Но, как показывает капитан Хаттон, иногда им 
сопутствовали поистине великодушные поступки противников, еще раз доказывающие, 
что дух рыцарства не угас с уходом рыцарского века.
И вновь бесконечные, должно быть, усилия автора в поисках примеров применения 
всех видов оружия, популярных в эпоху рапиры, — рапир, кинжалов, маленьких 
круглых щитов-баклеров, огромных боевых рукавиц, а позже, в переходный период,
 — фламбергов и первых малых шпаг — увенчались в итоге успехом.
Раздел об эпохе малой шпаги содержит рассказы о трех величайших мастерах этого 
оружия — Сен-Жорже, Эоне де Бомоне и великом Анджело, — а также много других 
интересных материалов.
Следующий раздел представляет собой рассказ о соискательских состязаниях и 
призовых соревнованиях, о которых широкому читателю мало что известно. Особенно 
нова и интересна эта часть его работы для любителей холодного оружия. Его 
исследование глубоко и точно, что видно хотя бы по репродукциям множества 
древних документов, касающихся обычаев при поединке соискателей званий и 
призовых бойцов. Как справедливо отмечает сам автор, следует четко разделять 
эти два класса людей: боец-соискатель — это мужчина, чьи действия оцениваются 
авторитетным жюри, а призовой боец — это человек любого пола, сражающийся на 
публике за деньги.
Появление палаша постепенно приводит нас к XIX веку, где описываются дуэльная 
шпага и сабля, а завершает книгу описание сейчас уже устаревших видов 
британского спорта — палочных боев, спортивного фехтования и фехтования на 
деревянных рапирах.
Капитана Хаттона следует от всей души поблагодарить за создание этой 
интереснейшей книги, которой я желаю всяческого успеха и признания у 
современного читателя.

Сайрил Г. Р. Мэттью




Предисловие

Холодное оружие, особенно мечи, которые использовали в сражениях в давно 
минувшие века, теперь можно увидеть лишь в музеях, да и там на них едва бросают 
взгляд как на причудливую древнюю вещицу и не задерживаясь переходят к 
восхищению выцветшим гобеленом или любопытной штучкой из финифти.
Но лет десять назад несколько членов Лондонской стрелковой бригады принялись, 
под руководством одного энтузиаста-исследователя древних видов оружия и 
способов его применения, за изучение древних методик работы мечами, 
обнаруженных в старых итальянских и французских — а порой и английских — книгах.
 Самыми заметными среди них были: капитан Сайрил Мэттью (в ту пору — младший 
полковой офицер, впоследствии завоевавший авторитет в мире литературы своим 
восхитительным воспроизведением «Трудов Джорджа Сильвера»), капитаны Стенсон 
Куки и Ф.Х. Уиттоу, мистер Е.Д. Джонсон и мистер У.П. Гейт — большинство из них 
ныне носят высокие офицерские звания, но на момент начала своих исторических 
изысканий это были подростки, им всем не было и двадцати. Однако это 
обстоятельство не помешало им достичь такого уровня владения двуручным мечом, 
рапирой и всем прочим, чтобы можно было ездить по школам и восхищать мальчишек 
показательными боями на исторических видах оружия, поясняя увиденное в ходе 
своих же коротких лекций. Особенно значительное впечатление произвело их 
представление в Бредфильдском колледже, где на следующий год сценические бои 
демонстрировали уже сами учащиеся в школьном амфитеатре — в основном на 
шекспировском драматическом материале, вплетая поединки на оружии 
елизаветинской эпохи в классическое действие и диалоги.

Слава фехтовальщиков из Лондонской стрелковой бригады проникла за рубеж, и в 
1894 году вся команда получила приглашение от брюссельского Cercle d'Escrime
[4]
поучаствовать в грандиозном представлении в Театре де ля Моне — сыграть главные 
бойцовские роли в действе под названием «L'Escrime ? travers les Ages»
[5]
, состоявшем из десяти боев в антураже различных периодов эволюции холодного 
оружия. Для поднятия интереса публики к каждому эпизоду была написана небольшая 
пьеска, главной из которых стал combat aux armes courtoises
[6]
между Жаком де Лаленом и Томасом Ке, о которых позже вы прочитаете подробнее. 
Сцена была роскошно оформлена: знаменитый древний союз фехтовальщиков — 
гентское Братство святого Михаила — одолжило свой стяг для украшения шатра 
своего «доброго рыцаря». На сцене находилось сотни две человек. Состоялся 
жестокий бой на двуручных мечах и еще один, красиво вплетенный в пьеску, на 
менее известных «близнецовых рапирах» — ночной бой эпохи Людовика XIII между 
двумя господами, вооруженными рапирой и плащом. Сюжет таков: группа друзей не 
нашла лучшего способа развлечься, чем посмеяться над приказом о запрете дуэлей, 
выпущенным этим не самым блестящим монархом. Но они забыли при этом о главе 
церкви! Друзья бросили жребий, кому предстоит драться: вытянувшие его были 
столь горды, что у них хватило наглости взяться за дело прямо под фонарем, на 
котором висел запрещающий дуэли указ кардинала Ришелье. Они искусно сражались, 
и ни один из них не получил ранения к тому моменту, как на сцене появилась 
городская стража. Стражники мгновенно арестовали драчунов и препроводили их в 
тюрьму. Остальное осталось «за кадром» — ведь нравы ужасного Ришелье были 
хорошо известны! А завершалось представление сражением трех миньонов, 
великолепных питомцев Генриха III, с троицей столь же изысканных бойцов из 
партии герцога Гиза, известного как «Меченый», из которых лишь двое остались в 
живых.


Но наша английская публика мало видела подобных поединков, хотя они украсили бы 
любую костюмированную пьесу, где по ходу действия положено сражение. Редким 
примером такого рода послужила сцена, где мисс Эсме Берингер в роли Ромео 
(сыграв его именно таким, каким задумал Шекспир — молоденьким мальчиком, а не 
джентльменом на пятом десятке), умело обращаясь со своей длинной рапирой и 
кинжалом, отправила Тибальта к праотцам с помощью passata sotto
[7]
! Столь же грациозно она провела молниеносный бой с Парисом в склепе, убив его 
в честном поединке (а не зарезав ножом, как мы часто видели в других 
постановках), не дав ему ни единого шанса даже попросить пощады! Год или два 
спустя мистер Три с друзьями продемонстрировали, что могли вытворять мушкетеры 
с рапирами, плащами и кинжалами, показав на сцене Квадрата практически все 
приемы из арсенала Капо Ферро и Альфиери.

Изучая различные системы ближнего боя, нет смысла обращаться к совсем уж седой 
древности и истории несуществующих цивилизаций. Доспехи, щиты, мечи и копья, 
которыми сражались ассирийцы, египтяне, греки и римляне, имели некоторые 
различия, но способ их использования оставался практически неизменным вплоть до 
Средних веков. Так что в качестве отправной точки нам следует взять не ранее 
чем XV век, начиная с которого мы насчитываем не менее пяти различных периодов, 
каждый из которых характеризуется преобладанием характерного типа холодного 
оружия и наличием неких интересных сражений.
Мы не собираемся утомлять читателя техническими подробностями или сухими 
лекциями по историческому фехтованию хотя бы потому, что это уже сделано до нас 
и, вздумай мы заняться тем же, мы поневоле превратились бы в плагиаторов, а 
судьба уличенного в плагиаторстве плачевна. Укради он лишь заголовок — и 
указующий перст покроет его позором, а если он позволит себе чересчур увлечься 
цитированием, то тут уже попахивает преследованием со стороны закона. Нет, 
плагиатом мы заниматься не будем! Мы покажем, какое оружие использовали в 
древности; представим джентльменские поединки закованных в броню рыцарей XV 
века, которые вели жестокие поединки в честь прекрасных дам; предоставим 
возможность лицезреть смертный бой за рыцарскую честь и ужасные, отвратительные 
судебные поединки простолюдинов, в ходе которых, как считалось, сам Господь 
помогал невинному победить, а всему миру — узреть, кто прав. В этом нам поможет 
бессмертный Шекспир. Мы вернемся во времена длинной испано-итальянской рапиры; 
увидим, как честные рыцарские поединки на турнирной арене сменились кровавыми 
тайными стычками на удаленных полях или в укромных рощицах, в которых победа 
столь часто доставалась путем мошенничества и обмана! Нечестные способы 
получения преимущества превращали поединок в грязное убийство. Впрочем, такие 
поступки практиковались в то время широко и не особенно осуждались; так, 
обаятельный старый сплетник Брантом доходит даже до того, что оправдывает 
некоторых убийц, чьи деяния только что сам описал, под тем предлогом, что 
такой-то и такой-то джентльмен, хорошо знакомый ему лично, вряд ли мог на самом 
деле совершить подобное злодейство. Мы расскажем об одном деятеле, который 
явился на дуэль в кольчуге под камзолом, и о другом, который, хорошо зная 
благородство и честность своего противника, рассчитывал, что тот прибудет один, 
а сам появился на месте с группой друзей, которые все скопом набросились на 
одиночку и быстро порешили его. А ведь это были «джентльмены» времен Генриха 
Великого! Поэтому ради самосохранения каждому из дуэлянтов было необходимо 
привести с собой друга или пару друзей, а иногда и больше. Вскоре вошло в 
обычай, что все эти друзья тоже вступали в драку: первые — потому, что для того 
сюда и пришли, вторые — по собственному выбору, третьи — потому, что надо же 
как-то согреться в такое чертовски холодное утро, а четвертые — убоявшись того, 
что скажут люди, если все будут драться, а они — стоять и смотреть. 
Неудивительно, что за время правления только этого короля в подобного рода 
частных стычках полегло не менее четырех тысяч знатных французов.
Затем мы перейдем к добрым старым временам мушкетеров, о деяниях которых нам 
недавно так живо повествовал мистер Три. Представьте: четверка подобных 
джентльменов собирается на встречу с другой четверкой (напомним, из восьми 
вообще какой-либо конфликт был только у двоих!), и вдруг один из первой 
четверки не может появиться — скажем, разболелся живот, — то есть из четверых 
бойцов в строю остаются трое. Так, втроем, они идут к условленному месту, и 
навстречу им попадается некий абсолютно посторонний джентльмен, спешащий по 
своим делам. Они приветствуют его, сняв свои широкополые шляпы, и один из них 
говорит:
— Господин хороший, видите ли, мы попали в затруднительное положение: их 
четверо, а вот нас внезапно стало трое. Расклад не в нашу пользу. Не могли бы 
вы помочь нам?
По обычаям того времени незнакомец, широко взмахнув своей шляпой с роскошными 
перьями, отвечал:
— Господа, я вам крайне признателен. Вы оказываете мне честь, которой я едва ли 
достоин. Я и моя шпага полностью в вашем распоряжении.
И он отправлялся вместе с троицей и яростно дрался с человеком, которого раньше 
никогда не видел и о котором ничего не слышал. Если в итоге этот незнакомец 
возвращался домой целым, то значит, ему в тот день крупно повезло.
Но когда Людовик XIV, любивший, чтобы его именовали «Le Roi Soleib — 
«король-солнце», избавился от Мазарини и решил сам стать вести дела 
премьер-министра, он определенно решил покончить с дуэлями. Королю они очень не 
нравились — не то чтобы он что-то в принципе имел против того, чтобы его 
подданные убивали друг друга, но он предпочел бы, чтобы они погибали по 
королевской воле, а не по собственному усмотрению. Властный монарх быстро 
положил конец стычкам друзей виновников дуэли, да, собственно, стычкам и самих 
дуэлянтов тоже — для этого пришлось всего лишь повесить нескольких застигнутых 
за этим делом.

За период правления великого Людовика форма шпаги законодателей мод претерпела 
радикальные и довольно неожиданные перемены. Большая красивая рапира, вроде тех,
 какими орудовали миньоны или мушкетеры, уступила место оружию, которое 
известно нам, современным людям, как «малая» шпага. Задача сотворить для нее 
клинок, удовлетворительный во всех отношениях, оказалась для оружейников 
нелегкой, и у них ушло лет сто на достижение этак к 1770 году совершенства в 
виде легкого, элегантного, злого маленького трехгранного шила. В своем раннем 
виде лезвие малой шпаги было плоским и обоюдоострым — уменьшенным вариантом 
лезвия рапиры
[8]
. Но в таком варианте оно становилось слишком гибким, когда же его утолщали и 
делали четырехгранным, оружие становилось неуклюжим и разбалансированным, а 
владелец его вскоре утомлялся до такой степени, что шпагу приходилось держать 
двумя руками. Несколько мастеров того периода даже обучали своих учеников тому, 
как лучше это делать, — до нас дошли некоторые из подобных трактатов.

Конечно же изменения в облике оружия не могли не повлечь за собой перемен в 
способе его применения. Мастера шпаги быстро разработали систему, ставшую 
предшественницей современного фехтования. Но задачей этих мастеров было научить 
своих учеников драться, а не просто красиво переигрывать друг друга по 
академическим правилам, поэтому в их системе сохранилось много принципов 
«старого» фехтования, в частности парирование выпада левой рукой или 
использование захвата за шпагу или тело противника. С тех пор набор оружия, 
которым следовало уметь пользоваться, сильно сократился. Длинная рапира, 
меч-бастард, «близнецовые рапиры» и двуручный меч навсегда переселились на 
стены наследных замков и под стекло музейных витрин. Кинжал остался лишь в 
пользовании солдата, да и то прикрепленным к стволу мушкета, переродившись в 
штык. Меч остался на действительной службе в двух вариантах: в виде палаша — у 
военных и соискателей званий фехтовальщиков — и в виде малой шпаги у 
гражданских.
Теперь мы подходим к веку восемнадцатому. «Великий Монарх» состарился и 
ударился в религию, однако с помощью жесткой дисциплины он полностью искоренил 
дурной обычай драк между секундантами, да и для самих дуэлянтов стало опасным 
улаживать свои разногласия излюбленным методом, так что во Франции, бывшей 
некогда самой благодатной дуэльной площадкой, подобные поединки стали крайне 
редки, а когда все же имели место, то проводились в строгой тайне, и для того, 
чтобы понаблюдать за работой шпаги, нам надо обратиться к Англии. В предыдущие 
два столетия здесь не наблюдалось такого оживленного стремления к частным 
поединкам, как на материке, поскольку еще при Елизавете убийство на дуэли 
каралось повешением. Но уже во времена первых Георгов джентльмены за обедом или 
ужином все чаще стали вести себя не мудро, но весело — и сыпались насмешки, 
вскипали обиды, клинки вылетали из ножен: быть беде!
Маленькая изящная шпага с посеребренной рукоятью в XVIII веке была столь же 
неотъемлемым элементом одеяния джентльмена, как зонтик в плохую погоду — в веке 
двадцатом. Оружием граждан была малая шпага. Кроме гражданских, существовали 
военные, чье занятие — рубить и крушить врагов короля, что они и делали с 
помощью грозного колюще-рубящего оружия, врученного им государством. И наконец, 
упомянем фехтовальщиков — «гладиаторов», которые публично сражались на сцене 
исключительно за деньги. Им приходилось все время поддерживать свои навыки, и 
именно благодаря им в старой Англии сохранилось искусство владения палашом.
В XIX веке для того, чтобы лицезреть клинки в действии, нам опять придется 
переместиться во Францию. В Англии поединки с холодным оружием уступили место 
дуэлям пистолетным. Институт секундантов тоже выродился. Изначально целью их 
было достичь по возможности примирения спорщиков, но во времена поздних Георгов 
они вместо этого сплошь занимались подстрекательством и даже прямым 
подталкиванием молодых людей к тому, чтобы стреляться насмерть даже тогда, 
когда они толком и не ссорились-то. В общем, к тому времени дуэли в Англии уже, 
действительно, пора было бы запретить раз и навсегда.



Книга первая
Эпоха рыцарства



Бытует утверждение, что до XVI столетия, когда на сцене появилась рапира, 
фехтования, как такового, не существовало вообще, разве что среди 
представителей низших слоев, а сильные мира сего, благородные рыцари, презирали 
подобное занятие, полагаясь лишь на мощь своего оружия и на надежную броню 
доспехов, — так оно по большей части и было, особенно в конных сражениях, где 
бились в основном копьями. Но все же эти рыцари не пренебрегали таким видом 
амуниции, как щит, а любое целенаправленное парирование атаки тем или иным 
видом защиты следует все же считать частью фехтовального искусства, пусть и в 
зачаточном виде. А бердыш — двуручный боевой топор футов пяти длиной, который 
частенько использовали в качестве оружия пешего боя на турнирах и различных pas 
d'armes
[9]
, — явно предполагал некую систему навыков фехтовальной работы. Менее же 
зажиточным гражданам, которым рыцарская броня была не по карману, приходилось 
всячески совершенствовать личное мастерство. Их вооружение составляли чаще 
всего небольшой круглый щит и меч или дубинка, которая использовалась не только 
непосредственно на поле боя, но и при обучении владению мечом, как наша 
деревянная рапира. Кинжал или нож использовали все без исключения — и знать, и 
чернь, владению ими обучали специалисты.

Распространенными в тот период были: тяжелый двуручный меч, «полутораручный» 
меч-бастард — достаточно тяжелое оружие, с которым, тем не менее, все же можно 
было управляться одной рукой, но при этом имевшее достаточно длинную рукоять, 
чтобы левую руку можно было подключать для нанесения особо сокрушительного 
удара; обычный одноручный меч, сравнительно короткий и легкий и потому наиболее 
удобный для повседневного ношения. Все эти мечи были обоюдоострые, имели 
колющее острие и тяжелое навершие — круглый утяжелитель на конце рукояти, 
благодаря которому оружие становилось сбалансированным, а заодно и с успехом 
применимым как ударно-дробящее в ближнем бою. Помимо этих мечей, применялся 
также эсток с длинным жестким клинком, как правило острым лишь на конце, 
поскольку предназначался для пробивания латных пластин. Большая часть этих 
мечей, даже неуклюжий двуручный, относящихся изначально к XV веку, 
использовались и в дальнейшем. Так, например, Альфиери, итальянский мастер XVII 
века, посвятил последнему целый трактат.
Историк Оливье де ла Марш, чиновник при дворе Филиппа ле Бон, герцога 
Бургундского, оставил нам в своих мемуарах бесчисленное количество сведений, 
воспроизводящих с изумительной точностью детали поединков, свидетелем которых 
он был лично — как сражений насмерть, так и турнирных боев за рыцарскую честь, 
а также один случай судебных поединков, исход которых, как было принято считать,
 определял сам Господь, даруя победу правому.



Глава 1

Как лорд Тернан и испанский эсквайр
[10]
 Галиот де Балтасин бились пешими и конными за рыцарскую честь


Благословенный 1445 год. Мы при дворе доброго герцога Филиппа Бургундского. В 
те дни в обычаях у рыцарей было отправляться в дальние страны на поиски 
приключений. Так и Галиот де Балтасин, благородный эсквайр из Кастилии, 
камергер Филиппа Мариа, герцога Миланского, испросив у своего повелителя 
разрешения, которое тот охотно дал, решил на какое-то время покинуть герцогство,
 чтобы посмотреть мир и при случае покрыть себя славой с помощью копья и меча. 
Он отправился в путь с соответствующей свитой, и вот мы видим его уже в городе 
Монс, в Эно, где случилось в тот момент быть всему бургундскому двору, так что 
возможность удовлетворить свои честолюбивые стремления рыцарю представилась 
отменная. Однако именно в это время между двумя герцогами сложились весьма 
теплые отношения, так что у Галиота имелся строгий приказ от своего повелителя 
не поднимать руку на подданных герцога Филиппа, разве что по собственной 
инициативе кого-либо из последних, да и в этом случае — только с одобрения 
самого доброго герцога. Следует отметить, что поединки как с целью смывания 
кровью некоей смертельной обиды, так и просто для поднятия своего рыцарского 
авторитета разрешались только с позволения монарха или иного лица, обладавшего 
достаточными полномочиями. Когда же такое позволение выдавалось, то поединок 
оформлялся по всем турнирным правилам, со всем тщанием, которого требовал 
статус бойцов. Так, обязательным элементом турнира была арена с входами с двух 
противоположных сторон, обнесенная оградой из двух уровней перил; для боев 
верхом ее размер составлял около шестидесяти шагов в длину и сорока в ширину.



Рыцарский меч


Галиот, памятуя о полученных указаниях и опасаясь, что в Эно ему не найти 
никого, кто был бы готов оказать ему желаемую услугу, принимает решение 
отправиться за море, в Англию, где подобных проблем перед ним стоять уже не 
будет. Его представляют доброму герцогу, и тот видит перед собой доблестного 
воина в начале расцвета сил, с красивым, честным лицом и высокой, грациозной 
фигурой, сильного, как бык, и гибкого, как пантера: он из знатного рода, 
знаменит. В общем, добрый герцог встречает такого человека со всем радушием и 
обеспечивает его подобающим жильем. Однако приказы миланского господина все же 
стесняют рыцаря. Об этом вскоре узнает знаменитый рыцарь ордена Золотого руна — 
Тернан, один из любимых воинов герцога. Увлекающийся турнирами Тернан крайне 
желает поспособствовать Галиоту в осуществлении его мечты. Заручившись 
позволением доброго герцога, он повязывает на левую руку знак своей 
возлюбленной — что само по себе является вызовом всем и каждому на бой в честь 
прекрасной дамы — и посылает старшего герольда своего ордена к Галиоту с 
учтивым извещением о том, что в данном случае вызов в виде повязки на руке 
адресуется непосредственно ему и что если Галиот пожелает коснуться этой 
повязки, то есть принять вызов, то сможет найти Тернана через час после полудня 
в большом зале замка, перед лицом его высочества герцога. После такого вызова 
принявшему его предстояло определить, насколько серьезным будет предстоящий 
бой; выразить свое решение ему предстояло в момент касания повязки. Галиот 
осведомляется у герольдов об обычаях, принятых в их стране, и Туазон д'Ор 
сообщает, что в намерения лорда Тернана входит лишь рыцарское состязание, но 
окончательное решение остается за вызванным — если он сорвет повязку или грубо 
схватится за нее, то биться придется насмерть, если же он коснется ее со всей 
учтивостью, то состоится поединок за рыцарскую славу в честь прекрасных дам. 
Заручившись разрешением доброго герцога, Галиот со всей учтивостью подходит к 
лорду Тернану и аккуратно касается рукой повязки, сказав при этом:

— Noble chevalier, je touche ? vostre emprise, et au plaisir de Dieu vous 
fourniray et accompliray tout ce que je s?auray que desirez de faire, soit ? 
pied, soit ? cheval
[11]
.

Лорд Тернан приветствует выбор гостя и изящно благодарит его, обещая должным 
образом проинформировать его об оружии, которое намеревается использовать, а 
именно: в пешем бою это будут копье, эсток и боевой топор, а в конном — копье и 
меч. Добрый герцог же в это время распоряжается, чтобы бой состоялся в городе 
Аррас в апреле 1446 года, дабы дать Галиоту время съездить обратно в Милан, 
собрать доспехи и подготовиться должным образом.
Настал долгожданный день. На рыночной площади подготовлена просторная арена, 
рядом с ней — большая крытая трибуна для доброго герцога и его двора. С одной 
стороны арены возведен шатер (мы сегодня назвали бы его раздевалкой) лорда 
Тернана — большой и пышный, из синего и черного дамаста, увенчанный гербом его 
владельца и обставленный множеством знамен и вымпелов. С другой стороны — не 
менее пышный шелковый шатер Галиота. Через час после полудня добрый герцог, в 
сопровождении сына, графа Шаролуа, графа Эстампа и множества других знатных 
господ, восходит на трибуну, с белым судейским жезлом в руке, и садится на трон.
 Пропели рога, и на арену выходят восемь стражников, в доспехах с ног до головы,
 но в руках у них лишь белые жезлы: их задача — растаскивать бойцов в случае 
необходимости. Первым из рыцарей на арене появляется, как и положено бросившему 
вызов, лорд Тернан. Он верхом. Попона лошади рыцаря украшена его вышитым гербом,
 а сам он в плаще поверх доспехов. На голове лорда — шлем с поднятым забралом. 
Это темноволосый человек с густой черной бородой, весь его вид внушает уважение.
 Сопровождают его в качестве секундантов и советников лорд Божо и граф Сен-Пол. 
Он сходит с коня, кланяется доброму герцогу и проходит в свой шатер. Теперь на 
арену въезжает Галиот де Балтасин. Он тоже полностью облачен в доспехи. Галиот 
нарочито демонстрирует свое проворство, спрыгивая с коня так легко, как будто 
на нем не надето ничего тяжелее шелкового камзола. Он тоже кланяется герцогу и 
удаляется в свой шатер готовиться к поединку.
Турнир начинается с пешего боя. Вот закончились положенные ритуалы, и 
распорядитель турнира идет в шатер к Тернану за копьями, которые тот должен был 
приготовить для сражения. Два копья абсолютно одинаковы, и распорядитель несет 
их Галиоту на выбор. В три часа поет рог, и бойцы выходят из шатров, полностью 
облаченные в доспехи, с опущенным забралом. Тернан медленно наступает, держа 
копье обеими руками. Галиот работает в более оживленной манере — он держит 
оружие одной рукой, действует им играючи, как будто оно не тяжелее стрелы 
лучника; один-два раза он подпрыгивает в воздух, и видно, что броня ему не 
помеха. Бой начинается столь яростно, что Галиот ломает наконечник копья о 
нагрудную пластину панциря Тернана, а последний в свою очередь наносит такой 
удар в голову Галиота, что крепление забрала шлема не выдерживает и открывается.
 Подбегают стражники с белыми жезлами и заставляют бойцов разойтись на 
несколько шагов. Когда амуниция приведена в порядок, они вновь сходятся; 
процедура повторяется после того, как у копья Тернана отломался наконечник, а 
копье Галиота переломилось пополам. Оговоренное количество ударов нанесено, и 
бойцы расходятся по шатрам — критерием для завершения каждого боя является 
обмен определенным количеством ударов.
И вот они снова сходятся, на этот раз — с длинными жесткими эстоками. Из другой 
истории мы узнаем, сколь ужасно это оружие в смертельном бою, но не будем 
забывать — наши бойцы сейчас сражаются лишь за рыцарскую честь (как мы иногда 
по-дружески фехтуем в зале).
Галиот снова первым выбирает себе оружие из предложенной пары, и бой начинается.
 Лорд Тернан, известный щеголь, сменил свою накидку, надетую поверх доспехов, 
на другую, с золотым шитьем. Прикрываясь круглым щитом, он наступает и вновь 
наносит столь жестокий удар, что шлем его противника опять не выдерживает и 
открывается; но, когда они снова сходятся, Галиот протыкает наручь Тернана и 
срывает ее с руки — она остается нанизанной на меч. Мастера снова приводят 
доспехи в порядок. Сойдясь в третий раз, оба бойца ломают друг о друга 
наконечники клинков. Им приносят новые мечи. Теперь Тернан работает уже 
осторожнее, и ему удается нанести Галиоту поистине ошеломляющий удар; тот 
пошатнулся, но, оправившись, отвечает столь мощным колющим ударом в рукавицу 
противника, что она сгибается пополам, и зрителям кажется, что запястье рыцаря 
или сломано, или вывихнуто; к счастью, травма не серьезна. Бойцы расходятся по 
своим шатрам, и Тернан пользуется короткой передышкой для того, чтобы в 
очередной раз переодеться. Распорядитель турнира раздает сражающимся по боевому 
топору; это два одинаковых боевых топора около пяти футов длиной; острого 
наконечника на них нет, так как было заранее обговорено, что в этом бою 
предстоит обмен лишь рубящими ударами. Галиот свирепым натиском атакует 
противника, Тернан делает шаг назад и в тот момент, когда атакующий подается 
вперед, наносит ему мощный удар по затылку шлема. Галиот вновь пошатнулся, 
однако опять приходит в себя и осыпает Тернана таким градом ударов, что тому 
приходится отступить на четыре-пять больших шагов. За схваткой наблюдают очень 
внимательно, и, как только нанесено необходимое количество ударов, добрый 
герцог выбрасывает свой белый жезл, объявляя таким образом окончание поединка. 
Стражники разводят бойцов, те поднимают забрала и, не выпуская из рук топоров, 
предстают перед герцогом, который выражает похвалу их доблести и отправляет 
отдыхать.
Однако турнир на этом не окончен — ведь вскоре предстоят еще конные бои с 
копьем и мечом. Днем, подходящим для завершения состязания Галиота и Тернана, 
добрый герцог назначил понедельник, 2 мая 1446 года. Чуть позже полудня герцог 
и его придворные занимают свои места, восемь стражников выезжают на арену на 
лучших конях, какие только нашлись в герцогских конюшнях, и вновь у каждого в 
руке прочный белый жезл. Первым на арену выезжает Тернан в полном боевом 
облачении, естественно, что и он сам, и его конь с ног до головы в великолепных 
украшениях, в гриву и хвост последнего вплетены золотые нити. Тернан кланяется 
герцогу и занимает свое место на краю арены. Теперь появляется Галиот де 
Балтасин на мощном боевом коне, покрытом попоной из бычьей кожи. На наголовнике 
и нагрудном доспехе коня огромные стальные шипы. Распорядитель турнира, заметив 
шипы, указывает на них герцогу, который, на правах хозяина, посылает главного 
герольда к Галиоту с сообщением о том, что в герцогстве использование такого 
оружия недопустимо; Галиот приносит учтивые извинения, и вызвавшие протест шипы 
снимают с конского доспеха. Он салютует герцогу и занимает место напротив 
Тернана. Распорядитель турнира берет предоставленные инициатором боя копья и 
мечи и предлагает Галиоту на выбор. Выбор сделан, рога протрубили, бой 
начинается. Рыцари быстро сближаются, сжав в руках копья. Меч Тернана висит в 
ножнах на поясе, как положено; но Галиот уже обнажил свой меч и держит его 
наготове в левой руке вместе с поводьями. По тому, как они сближаются, видно, 
что Тернан намеревается поразить противника копьем, а крепко сидящий в седле 
Галиот явно рассчитывает на сшибку коней, в которой ему неплохо помогли бы те 
самые, вышеупомянутые шипы. Бойцы сталкиваются с ужасным грохотом, и конь 
Тернана отшатывается назад. К несчастью для Тернана, застежка ремня, на котором 
висел его меч, лопается от удара, и рукоять меча выскальзывает из ножен на круп 
коня. Нельзя, правда, сказать, что боец остается совсем уж безоружным, 
поскольку меч не выпал из ножен полностью, а ножны еще более-менее держатся на 
самом рыцаре; он пытается достать оружие, но не дотягивается. Воспользовавшись 
этим, Галиот обрушивает на соперника град ударов лезвием, острием и рукоятью 
меча. Тернан отбивается, как может, своей латной рукавицей, пришпоривает коня, 
заставив его подпрыгнуть, в результате чего меч Тернана выскальзывает из ножен 
и падает наземь. Вот теперь он совсем обезоружен, и приходит черед вмешаться 
стражникам. Они вручают рыцарю потерянный меч. Теперь Тернан переходит в 
наступление; он наносит два мощных удара по шлему противника, а затем проводит 
колющий удар в суставное сочленение доспеха Галиота, но поддетая под панцирь 
кольчуга оказывается вполне надежной, и травмы удается избежать. К этому 
моменту оговоренное число ударов оказывается уже нанесенным, и добрый герцог 
выбрасывает свой белый жезл, прекращая тем самым схватку. Бойцов подводят перед 
очи правителя, он хвалит их за умение и храбрость, приказывает обняться и 
расстаться друзьями, завершив тем самым их поединок, прошедший столь яростно и 
завершившийся столь благородно, что заслужил внесения в древние хроники.



Глава 2
Как добрый рыцарь Жак де Лален и английский эсквайр Томас Ке сражались боевыми 
топорами

Изо всех придворных воинов герцога Филиппа Бургундского доблестью своей более 
всех известен был рыцарь Жак де Дален, чьи деяния подробно описал Джордж 
Кастеллан, главный герольд ордена Золотого руна. Он, как и Галиот де Балтасин, 
возжелал отправиться за пределы своей страны, чтобы там снискать себе славу. 
Получив на то позволение своего сеньора, он отправился в Шотландию в 
сопровождении своего дяди, мессира Симона де Ладена, лорда Монтиньи и 
бретанского эсквайра по имени Эвре де Мериаде. Король Яков II принял гостей с 
почестями. В их честь был организован турнир, где противником Ладена стал 
Джеймс Дуглас, а противником Симона — лорд Хаге; Мериаде тоже достался какой-то 
противник. Закончился бой, основным оружием в котором был боевой топор, в 
пользу Лалена и его соратников.
После этого они отправились в Лондон и явились ко двору. Восседавший на троне 
не самый блестящий монарх Генрих VI не только оказал гостям весьма прохладный 
прием, но и строго запретил кому-либо из своих подданных принимать их вызов. 
Бургундцы, разочарованные таким обращением, решили как можно быстрее покинуть 
Англию, но почти у трапа корабля их нагнал молодой английский эсквайр Томас Ке, 
которого во время недолгого визита гостей не оказалось при дворе. Он выразил 
сожаление, что с таким благородным и знаменитым рыцарем, как шевалье де Лален, 
обошлись столь бесцеремонно, и пообещал в течение шести недель получить 
разрешение и самому приплыть на материк, чтобы принять их вызов, выразив при 
этом надежду, что бой будет происходить перед глазами и под личным руководством 
самого герцога Филиппа.
Ликование поднялось при дворе доброго герцога, а тем паче в душе храброго 
Лалена, когда от английского эсквайра пришла весть о скором прибытии с целью 
сразиться на тех условиях, которые предлагал мессир Жак, а именно: каждый будет 
в тех доспехах, к которым привык, биться соперники будут пешими, оружием станут 
секира и меч; бой будет продолжаться, пока один из соперников не упадет наземь.
Мессир де Лален тут же направился к своему сюзерену за герцогским разрешением 
на сей ратный подвиг; разрешение было милостиво дано, и по приказу герцога на 
рыночной площади Брюжа начали строить арену для турнира со всей роскошью, 
подобающей его участникам.



Секира Томаса Ке


Настал решающий день; старая рыночная площадь была расцвечена вымпелами и 
знаменами, в окнах всех домов торчали разодетые зеваки. Посреди площади 
находилась сама арена — огороженное пространство для будущего боя, с двух 
противоположных сторон которого высились шатры участников. По периметру арены 
были выстроены крытые трибуны для особо привилегированных зрителей; в центре их 
помещался герцогский трон. Сам герцог появился в сопровождении блестящей свиты 
из знатных людей, благородных рыцарей и эсквайров со множеством прекрасных дам.
Мессир Жак, узнав о прибытии двора, тотчас же появился на арене в сопровождении 
двух своих дядюшек, лорда Креки и лорда Монтиньи (того самого Симона де Лалена, 
который сопровождал его в Шотландии) и множества друзей. Поклонившись герцогу, 
он вернулся в свой шатер. Затем на арене показался английский эсквайр в 
сопровождении двух рыцарей, которых герцог, по традиции, уполномочил выступать 
в роли его секундантов, а скорее, советников. Поприветствовав его высочество, 
англичанин удалился в свой шатер облачаться в доспехи.



Оружие Жака де Лалена


В подобных случаях было принято тщательно изучать оружие, с которым сражающиеся 
собираются выйти на бой; бердыш англичанина вызвал некоторый спор — его форма 
была несколько более опасной, чем было принято на подобных турнирах. Он имел 
широкое лезвие, с обратной стороны — тяжелый боевой молот, очень длинный шип в 
продолжение древка и острый стальной вток. Оружие Лалена представляло собой 
комбинацию молота, клевца в виде клюва сокола и короткого шипа в продолжение 
древка. Даже сам мессир Жак обратил внимание на неравенство оружия, но Томас Ке 
так настойчиво просил оставить ему этот топор, который, по его словам, он 
специально вез из Англии, что Лален, руководствуясь благородством и добрым 
характером, снял все возражения.

Завершились традиционные ритуалы открытия турнира, соперники вышли из своих 
шатров; из них более роскошным был шатер Лалена, украшенный тридцатью двумя 
знаменами и гербами всех родов, с которыми рыцарь находился в родстве. Туловище 
самого Лалена было полностью заковано в доспехи, но на голове у него был лишь 
небольшой саллад 
[12]
без забрала и латного воротника, так что лицо и шея его были полностью открыты. 
Единственным оружием Лалена был его боевой молот, который он держал близко к 
корпусу обеими руками за середину, готовый как атаковать, так и защищаться и 
тем и другим концом оружия. Томас Ке, напротив, вышел в прочном стальном шлеме 
с закрытым и хорошо закрепленным забралом, и по его манере держать оружие было 
видно, что он рассчитывает на сокрушительные удары боевой частью секиры. 
Вдобавок Ке был еще и опоясан мечом.

Бой начался. Мессир Жак наносит мощный укол наконечником своего топора в 
забрало шлема противника, но пробить его не удается; в ответ Ке обрушивает град 
ударов лезвием, молотом и шипом, откровенно целясь в незащищенное лицо Лалена. 
Однако мессир Жак — подвижный боец, он уворачивается и лавирует, и наконец 
свирепый натиск соперника ослабевает. Открытый ворот Лалена позволяет ему 
дышать свободно, и он получает некоторое преимущество перед противником, 
полузадохнувшимся в тяжелом шлеме с плотным забралом. Фламандец, используя свой 
шанс, наносит прямо по шлему Ке пошатнувший того удар и, не останавливаясь, 
проводит серию сокрушительных ударов, несомненно способных сломить более 
слабого соперника. Но Томас Ке — отважный рыцарь крепкого сложения, немало 
поглотивший доброго британского мяса и эля; натиск фламандца лишь заставляет 
его умерить пыл, и теперь он защищается более осмотрительно до тех пор, пока 
мессир Жак не пытается вновь пробить забрало втоком своего оружия. Ке парирует 
этот удар движением снизу вверх, и по случайности длинный шип в продолжение 
древка его топора попадает Лалену в запястье в том месте, где на рукавице нет 
брони, и протыкает руку насквозь. Однако бой на этом не заканчивается, ведь ни 
один из противников еще не упал. Добрый рыцарь отдергивает раненую руку, из 
которой хлещет кровь, тщетно пытаясь схватить ею оружие. Он поднимает руку и 
трясет рукавицей в надежде хоть как-то унять кровотечение. Тогда Лален зажимает 
боевую часть бердыша под мышкой левой руки и древком отбивается от удвоенного 
натиска английского эсквайра. И тут фортуна, наконец, улыбается ему: Ке 
замахивается двумя руками для нанесения сокрушительного удара, и Лалену удается 
поразить его в подмышку через щель в доспехах; ухватившись правой рукой за 
затылок англичанина, он дергает его вперед, тот теряет равновесие в своих 
тяжелых доспехах и с грохотом валится на землю, причем клювообразное забрало 
его шлема так глубоко втыкается в землю, что встать без посторонней помощи он 
уже не может. Добрый герцог Филипп присуждает Лалену победу, и на этом 
заканчивается одно из самых живописных сражений в истории боевого топора.



Глава 3
Как двое портных бились насмерть дубинами и щитами

Представление о храбром рыцарстве окончено, занавес опущен. Что ж, спешите к 
началу следующего действия! Это будет уже не ярко украшенная рыночная площадь 
старого Брюжа с выстроенными на ней крытыми трибунами, полными прекрасных дам и 
сопровождающих их рыцарей. Нет, мы перенесемся в привилегированный город 
Валансьен. Место, правда, тоже общественное, но вот происходящее столь мрачно и 
неприглядно, что женщинам и детям смотреть на это не стоит. Кто же главные 
действующие лица? Это не добрые рыцари сражаются за сердца своих прекрасных дам 
и собственную рыцарскую честь. Сегодня бойцами выступают люди низкого звания, 
двое простых портных, которые даже не умеют владеть мечом и вынуждены решать 
спор с помощью оружия столь же низкого, как и они сами. А биться им предстоит 
насмерть, поскольку в те времена твердо верили, что сам Господь в таких случаях 
вмешивается в исход поединка и невиновному погибнуть не даст. И снова рассказ 
ведет старый Оливье.
Среди всех «свобод», коими награждали достойных бюргеров Валансьена императоры 
и графы Эно, было одно достаточно примечательное право. Любой из горожан, будь 
то благородный муж или простолюдин, кому не посчастливилось ненароком убить 
кого-нибудь при самообороне, мог добиться отказа от преследования со стороны 
суда, заявив, что то был честный бой, и выказав готовность подтвердить свою 
правоту в судебном поединке. После такого заявления суд обязан был прекратить 
дело, и никто больше не имел иного права преследовать обвиняемого, кроме как 
приняв вызов на бой. Оружие для подобного боя тоже предписывалось весьма 
любопытное — деревянная дубинка и деревянный же щит, формой напоминающий щит 
крестоносцев, то есть почти треугольной формы. Такое вооружение предписывалось 
всем, вне зависимости от знатности и статуса; единственной привилегией 
благородных господ было право надевать щит на руку острым концом вниз, в то 
время как простолюдинам следовало надевать его острым концом вверх.
Мы снова находимся в присутствии августейшего герцога Филиппа, который собрался 
навестить свои фламандские владения, где его преданные валансьенские подданные 
приготовили для него настолько редкий сюрприз, что даже столь могущественный 
князь такого наверняка еще не видел.
Случилось так, что некий портной по имени Мао поссорился с одним парнем, чье 
имя до нас не дошло. От слов быстро перешли к драке, в которой Мао убил своего 
противника. Ссора происходила без свидетелей, победитель изложил свою версию 
произошедшего, и все бы сошло ему с рук, но тут за дело взялся родственник 
погибшего, злопамятный Жакотан Плувье. Он и распустил слух, что то была не 
честная драка, а злодейское убийство. В конце концов Плувье добился судебного 
разбирательства, официально обвинив Мао в убийстве и заявив о своей готовности 
отстаивать собственную правоту в судебном поединке с дубинкой и щитом. И истец, 
и ответчик были тут же арестованы. Содержали их, естественно, отдельно друг от 
друга, тщательно охраняли и хорошо кормили, чтобы в предстоящей битве они были 
в состоянии показать собравшейся толпе достойное зрелище.
И день настал. Добрый герцог Филипп, вместе со своим сыном графом де Шароле, 
присутствует здесь, но он, хоть и сюзерен, не судья сегодняшнему поединку. Эта 
обязанность по древней хартии возлагается на первых людей города — мессира Гиля 
де Арши, лорда Бейлиньер, провоста, и месье дю Жардана, мэра города, на которых 
возложены также и все обязанности по проведению этого необычного зрелища.



Одежда и оружие простолюдинов на судебном поединке


На рыночной площади возведена арена, толпа охочих зевак собралась немалая, так 
что Николя дю Жардану, командующему стражей, нелегко поддерживать порядок. В 
случаях таких серьезных боев, как сегодня, зрителям запрещается подавать знаки 
или сигналы, которые могут оказаться адресованными одному из бойцов, так что 
никому на площади нельзя ни слова сказать, ни кашлянуть, ни чихнуть под угрозой 
строгого наказания. Когда же достойный Николя видит, что кто-то вот-вот 
преступит запрет, он уже тут как тут со своим огромным жезлом и кричит: «Блюсти 
тишину!» Любителей пошуметь быстро успокаивает этот окрик, а нужда в этом 
немалая, ведь собравшиеся все сплошь на стороне своего земляка Мао.
Арена имеет необычный вид. Она не квадратная, как обычно, а круглая, и вход на 
нее только один. На арене стоят лицом к лицу два стула, покрытые черной тканью. 
На один из них садится вошедший первым Мао, а за ним сразу же входит и Жакотан 
Плувье.
Вид обоих бойцов тоже необычен. Головы их обриты, ноги — босы, ногти как на 
руках, так и на ногах аккуратно подстрижены, а костюм обоих составляет одеяние 
из дубленой кожи, столь тесно обтягивающей тело, руки и ноги, что создается 
впечатление, что его на наших героев не надевали, а прямо на них же и сшивали. 
Вот появились и слуги закона в сопровождении священника, в руках его большой 
молитвенник, на котором он заставляет обоих поклясться в справедливости своих 
заверений: сначала Мао клянется, что убил своего соперника в честном бою, а 
затем Жакотан клянется полностью в противоположном. Обоим приносят щиты, 
которые они надевают острой частью вверх; поле щитов выкрашено в красный цвет, 
и на них изображен крест святого Георгия. Бойцы получают дубинки из прочного 
дерева — обе абсолютно одинакового веса и размера. Теперь бойцы требуют 
принести им три положенные вещи: сало, золу и сахар. Вносят две большие корзины,
 полные топленого сала, которым бойцы обмазывают свои обтягивающие кожаные 
одеяния. Затем приносят две корзины золы, с помощью которой оба очищают от сала 
руки, чтобы не выскальзывали дубинки и щиты. И последнее — каждому вкладывают в 
рот кусок сахара, чтобы не так хотелось пить.
Стулья унесены, представители закона покидают арену, на которой остаются только 
два бойца лицом к лицу, и мэр, встав со своего сиденья, восклицает: «Пусть же 
каждый исполнит свой долг!» Бой начинается, сражающиеся набрасываются друг на 
друга. Мао, видя, что размером и весом он несколько уступает противнику, 
пускается на хитрость. Он набирает пригоршню песка, которым усыпан пол арены, 
швыряет Плувье в лицо и сразу же после этого ударяет того дубинкой по лбу, 
отчего по лицу Жакотана течет кровь. Однако в целом это лишь разъяряет сильного 
и крепкого Плувье, и он в таком бешенстве набрасывается на соперника, что тот 
вскоре падает наземь, а Жакотан прыгает на него, вырывает ему глаза, добивает 
сокрушительным ударом по голове и в завершение поднимает тело Мао на руки и 
перебрасывает через ограждение под ноги палачу, который живо вздергивает тело 
на виселицу, заранее приготовленную для побежденного.
Вюльсон де ла Коломбьер пишет, что в Европе и Франции на судебных поединках 
подобного рода вооружение простолюдинов ограничивалось одними дубинками, 
поскольку щит, элемент доспехов, несущий на себе геральдическую запись 
владельца, считался вдвойне благородным атрибутом, который не пристало марать 
рукам плебеев. При Эдуарде III такого рода бой состоялся между Амоном ле Старе 
и Вальтером Блоуберном, вполне заурядными персонажами, ворами, не поделившими 
добычу. Сохранился рисунок, изображающий этот бой; копия этого рисунка украшает 
фронтиспис «Призывов короны» Зельденского общества. Изображенные на рисунке 
бойцы вооружены особого вида дубинками, щитов у них нет. Что касается исхода 
боя, то Амон был повержен и тут же повешен.
Подобную сцену описывает и Шекспир во второй части «Генриха VI» (акт II). 
Хеллиуэлл пишет, что сцена эта основана на реальных событиях, что прототипами 
действующих лиц были оружейник Уильям Катур и его подмастерье Джон Дейви и что 
арена для этого боя была подготовлена должным образом, обойдясь казне в 10 
фунтов 8 шиллингов 9 пенсов, что в те времена было немалым. Шекспир 
переименовывает оружейника в Хорнера, а его подмастерье — в Питера Туза и 
переносит место действия в зал правосудия, заменив оружие сражающихся на палки 
с привязанными к ним мешками с песком. Думается, что это было сделано 
исключительно в интересах удобства сценической постановки, ибо менее всего 
вероятно было бы, чтобы такое событие происходило в замковом зале — арены 
всегда строились на открытом пространстве, — а замена тяжелой дубинки на мешок 
с песком должна была послужить снижению риска травм для актеров. В пьесе 
сражение обретает комические черты, поскольку поклонники оружейника настолько 
напоили его хересом, лиссабонским крепким пивом, что тот стал уже практически 
недееспособен, и после недолгой драки, в ходе которой выпивоху шатает по всей 
арене, подмастерье наносит ему солидный удар, от которого тот падает наземь и 
признает свою вину. Конец Хорнера был типичен, поскольку бухгалтерские записи 
гласят: «…и заплачено за шест, гвозди и построение виселицы на Лондонском 
мосту…»
Речь короля в конце сцены хорошо передает, насколько глубоко была 
распространена вера в божественное вмешательство в поединок:


Убрать изменника от наших взоров!
Смерть показала нам его виновность,
И праведный Господь открыл пред нами,
Что прав и невиновен тот бедняга,

Которого хотел он умертвить
[13]
.






Глава 4
Как добрый рыцарь без страха и упрека бился на турнире эстоком против испанца 
Сотомайора и поразил его

Байярд! Какие благородные ассоциации вызывает это имя! Это вечный герой, 
славный и своей храбростью в бою, и учтивостью в лагере и в замке, и 
набожностью, и щедростью, и патриотизмом. Если хотите, чтобы мальчик вырос 
истинным рыцарем, потребуйте от него клятвы «быть, как Байярд» — и больше 
ничего от него требовать не придется.
Заря XVI века. Самый романтический период в истории холодного оружия — от 
атрибута закованных с ног до головы в броню рыцарей до смертоносных рапир 
разодетых в шелка миньонов.
В 1503 году французский король Людовик XII ведет войну с испанским на тот 
момент правителем Неаполя, и добрый Рыцарь без страха и упрека — один из самых 
верных его помощников. В его распоряжении — крепость Монервино, откуда наш 
герой в один прекрасный день принимает решение сделать вылазку, во время 
которой наголову разбивает встретившийся ему отряд испанцев, не потеряв при 
этом ни одного из своих людей. Правда, человек пять-шесть из его отряда ранены 
да пара лошадей погибла, зато в итоге всей операции он захватил несколько 
пленников, в том числе — самого испанского командующего, дона Алонсо де 
Сотомайора. По пути домой Рыцарь узнает о благородном происхождении своего 
пленника и по возвращении поселяет того в одну из лучших комнат в замке, да 
вдобавок еще и предоставляет ему достойную одежду из собственного гардероба, со 
следующими словами:
— Милорд Алонсо! Пленные сообщили мне о вашем происхождении из знаменитого рода,
 а кроме того, — что еще более возвышает вас в моих глазах — вы известны своим 
мастерством в обращении с оружием. Поэтому я не буду обращаться с вами как с 
пленником, если вы поклянетесь мне не покидать замка без моего на то разрешения.
 В его пределах вы будете наслаждаться полной свободой. Замок просторен, и вы 
сможете развлекаться здесь, как только пожелаете, а мы с моими рыцарями будем 
только рады вашей компании, до тех пор пока вы не договоритесь о том, чтобы вас 
выкупили — поверьте, я не буду выдвигать обременительных требований.
Сотомайор ответил:
— Благодарю вас за учтивость и клянусь честью, что не покину этого замка, не 
получив от вас позволения.
Однако слова своего он не сдержал и, как мы увидим, впоследствии дорого 
поплатился за обман.
Испанский дворянин вот уже дней пятнадцать-двадцать живет в Монервино в 
ожидании, пока за него внесут выкуп в тысячу крон; обращаются с ним и его 
товарищами весьма гостеприимно, и бродит он по всему замку безо всякого намека 
на контроль. Однажды он заговорил с одним албанцем — жадным малым, падким на 
искушения:
— Послушай, Теоде, окажи мне одну услугу, и я обещаю тебе, что до конца дней 
моих ты не будешь ни в чем нуждаться. Пребывание здесь вводит меня в тоску, тем 
более глубокую, что я не получаю известий от своих; если бы ты смог привести 
мне завтра с утра лошадь, я бы легко сбежал отсюда и часа через четыре был бы 
уже со своими друзьями. Я возьму тебя с собой, подберу тебе достойное занятие, 
да к тому же отсыплю тебе пятьдесят золотых дукатов.
Как бы жаден ни был Теоде, просто так он согласиться не может.
— Я слышал, что вы дали клятву нашему господину, и, если вы так поступите, он 
разгневается на вас; а с нашим господином лучше не шутить!
На это дон Алонсо ответил:
— Я не нарушу клятвы: я договорился, что меня выкупят за тысячу дукатов, и я 
тотчас же доставлю эти деньги твоему господину.
— Что ж, — обрадовался негодяй, — хорошо, тогда завтра на рассвете я буду ждать 
у ворот замка с двумя конями; как только ворота откроют, вы выйдите как будто 
прогуляться, там и сядете на коня и ускачете прочь.



Эсток


Спевшаяся парочка осуществляет свой план, как и было задумано, но вот добрый 
Рыцарь, которого не назовешь засоней, с утра пораньше спускается во двор 
крепости и ищет дона Алонсо, но никто его не видел, только привратник возле 
ворот, да и то было еще на рассвете. Объявляют тревогу, бьют в колокол, 
начинаются поиски по всему замку, но нигде так и не находят ни Сотомайора, ни 
Теоде-албанца. Разгневанный Байярд обращается к одному из своих людей, ла 
Баску:
— Сейчас же собирайся, возьми с собой еще девять человек, скачите по дороге в 
Андрию и, если найдете нашего пленника, верните его живым или мертвым; если 
поймаете паршивого албанца, тащите и его, чтобы вздернуть на крепостной стене в 
назидание другим.
У дона Алонсо между тем случилась неприятность: подпруга его седла лопнула, и 
ему приходится спешиться и заняться починкой. Тут и появляются ла Баск и его 
весельчаки; предатель Теоде, прекрасно понимая, что попадись он, то и с жизнью 
можно расстаться, пришпоривает коня и уносится в сторону Андрии, до которой 
остается всего пара миль. Испанец тоже пытается удрать верхом, но падает вместе 
с седлом, и его захватывают, сажают на коня и возвращают в Монервино, где он 
предстает перед добрым Рыцарем, и тот говорит:
— Ну что же, милорд Алонсо? Вы честью поклялись мне, что не покинете замка без 
моего на то позволения, и вот как вы держите свое обещание? Благородные люди не 
ведут себя таким образом, и я больше не могу вам доверять.
Дон Алонсо пытается объяснить, что он не хотел ничего дурного, что он прислал 
бы выкуп в течение самое большее двух дней, а бежал лишь оттого, что слишком 
долго не получал известий от своих. Эти жалкие попытки оправдаться приводят 
доброго Рыцаря в пущую ярость, и он приказывает запереть испанца в башне и 
держит его там две недели, правда, без кандалов или каких-либо еще 
дополнительных неудобств, предоставляя еду и питье, на какие грех жаловаться. К 
концу этого срока прибывает выкуп, и, к изумлению Сотомайора, добрый Рыцарь 
делит деньги между своими людьми, после чего отпускает пленника.
По возвращении в Андрию дона Алонсо ожидает великолепный прием со стороны 
собратьев по оружию, поскольку в испанской армии и вправду не было воина, 
которого ценили бы выше, чем его. Алонсо сильно переживает обстоятельства 
своего пленения, а друзья утешают его, как только могут, утверждая, что, в 
конце концов, все иногда побеждают, а иногда проигрывают и что стоит 
возблагодарить Провидение, поскольку он вернулся живым и здоровым. Героя дня 
расспрашивают о добром Рыцаре — что это за человек? какой образ жизни ведет? 
как он обращался со своим пленником? Дон Алонсо отвечает:
— Клянусь честью, друзья мои, нет в мире более отважного рыцаря и более 
требовательного к себе человека, чем он. Все время, свободное от ратных дел, он 
проводит за молодецкими играми со своими воинами — борьбой, прыжками, метанием 
шеста и тому подобным. Что же до его щедрости, то и в этом никому его не 
превзойти, ибо, когда прибыл за меня выкуп, я собственными глазами видел, как 
он разделил все деньги между своими людьми, а себе не оставил ни кроны. Но вот 
что касается обращения со мной, то тут его люди вели себя неподобающе, не знаю 
уж, по его приказу или по своей воле. Они были гораздо грубее, чем следовало бы,
 и этого я никогда не забуду и не прощу.
Одни из друзей дона Алонсо, зная добрую репутацию Байярда, удивляются такому 
рассказу, другие отмахиваются со словами «да ладно, кому нравится жить в плену»,
 а третьи доходят в своих рассуждениях до того, что Алонсо небось сам виноват в 
таком отношении к себе; в общем, в гарнизоне Андрии теперь появилась 
благодатная тема для разговоров, и имя доброго Рыцаря нередко упоминается не в 
лучшем контексте, о чем ему самому и докладывает воин, вернувшийся из плена.
Добрый Рыцарь в ошеломлении от подобных известий созывает своих людей и говорит 
им:
— Господа! Дон Алонсо, как видите, жалуется своим друзьям-испанцам, что я 
обращался с ним неописуемо плохо; вы же все знаете, как было на самом деле, — 
сдается мне, ни один военнопленный не испытывал по отношению к себе более 
доброго отношения, чем наш недавний гость до тех пор, пока не посчитал уместным 
нарушить данную мне клятву и бежать. Если бы я вдруг понял, что обидел его 
каким-то образом, то предпринял бы все возможное, чтобы загладить свою вину. Но 
теперь же, клянусь, я напишу ему письмо о том, что хоть я и страдаю сейчас от 
малярии, но готов доказать свое благородство по отношению к нему в честном 
поединке, пешем или конном — на его усмотрение.
Вот письмо написано, и лорд ла Палисс, которого друзья именуют ла Луне, 
доставил его в Андрию. Дон Алонсо, ознакомившись с письмом и ни с кем не 
посоветовавшись, пишет резкий ответ, гласящий, что он не из тех, кто берет свои 
слова обратно, и что он принимает вызов на бой. Время и место боя дон Алонсо 
назначает через две недели в пределах двух миль от замка Андрия либо, по 
желанию противной стороны, в любом другом месте. Добрый Рыцарь выбирает в 
секунданты ла Луне и своего старого товарища Беллабра.
Настает назначенный день, и лорд ла Палисс в сопровождении, как и было 
оговорено, двух сотен вооруженных воинов выводит под уздцы на поле боя 
превосходного скакуна, на котором восседает Рыцарь, весь в белом в знак 
смирения. Однако дона Алонсо все нет, и ла Луне отправляется поторопить его. 
Тот осведомляется, в каком виде ждет его добрый Рыцарь, и, услышав ответ: 
«Верхом на коне», возмущенно бросает:
— Как это? Ведь уговор был, что он выбирает поле, а я — оружие! — забыв и о том,
 что поле-то на самом деле выбрал тоже он, и о правилах поведения, 
приличествующих подобному случаю. — Идите и сообщите ему, что мы будем 
сражаться пешими.
На самом деле дон Алонсо, к тому времени успевший узнать побольше о своем 
противнике, вообще не возражал бы против отмены боя. Он надеялся, что добрый 
Рыцарь откажется сражаться, сославшись на малярию, или будет настолько ослаблен 
болезнью, что это даст Сотомайору преимущество. Когда доброму Рыцарю сообщают 
ответ Алонсо, он на секунду задумался, потому что только утром у него был 
очередной приступ, но затем ответил с храбростью льва:
— Ла Луне, друг мой, все же поторопите его, ибо с Божьей помощью отстою я 
сегодня свою честь.
Все занимаются подготовкой арены боя, не обнося ее на этот раз ограждением, а 
лишь обложив по периметру крупными камнями. На арену выезжает добрый Рыцарь в 
сопровождении лордов ла Палисса, Амберкура, Фонтрея и многих отважных 
командиров; все они молятся о том, чтобы Господь был милостив к их бойцу. Дон 
Алонсо понимает, что боя не избежать, и также выходит на арену с многочисленной 
свитой, занимает свое место на поле и посылает Байярду на выбор то оружие, 
которым собирается сражаться сам, — это эсток и кинжал вместе с латным 
воротником и стальным шлемом. Добрый Рыцарь не колеблясь выбирает себе комплект,
 но, когда все уже готово, он опускается на колени и возносит молитву, в конце 
которой кланяется и целует землю. Встав, он осеняет себя крестом и направляется 
к противнику легким шагом, словно находясь у себя во дворце в обществе 
прекрасных дам. Дон Алонсо выходит ему навстречу и задает вопрос:
— Лорд Байярд, что вам от меня нужно?
Наш герой отвечает на это:
— Отстоять свою честь.
Без дальнейших церемоний они резво кидаются друг на друга, обмениваясь мощными, 
резкими ударами, один из которых легко ранит испанца в лицо, после чего тот 
бьется уже осторожнее и тщательнее прикрывает голову. Обратив на это внимание, 
добрый Рыцарь проводит хитрую комбинацию: когда дон Алонсо поднимает оружие для 
нанесения удара, он также поднимает свое для защиты, но, когда противник, 
проведя бесплодную атаку, открывается, Рыцарь не опускает своего оружия, а с 
силой колет в самый центр латного воротника противника; удар его столь силен, 
что пробивает крепчайшую сталь доспеха и входит пальца на четыре в горло 
испанца. Сотомайор чувствует, что ранен смертельно, но пытается побороть своего 
соперника, и оба они падают наземь; Байярд мгновенно достает кинжал и, 
приставив его к ноздрям поверженного противника, призывает того сдаться. Но 
испанец уже мертв. Его секундант, дон Диего де Киньон, восклицает: «Лорд Байярд,
 его больше нет! Вы победили». Добрый Рыцарь чрезвычайно опечален — он отдал бы 
сто тысяч крон, будь они у него, за то, чтобы победить своего противника, не 
убивая; тем не менее, увидев в своей победе руку Божью, он вновь преклоняет 
колени и смиренно благодарит Господа, после чего, по обычаю, собственноручно, 
за ноги, утаскивает убитого с арены сражения. Дону Диего он говорит:
— Как вам известно, я имею право распорядиться им как пожелаю, а я желаю 
передать его вам. И право же, я предпочел бы отстоять свою честь с иным исходом.

Испанцы под скорбный плач уносят тело своего бойца, а французы под звуки труб и 
рогов провожают своего героя в замок доброго лорда ла Палисса — так завершился 
бой, пуще прежнего увенчавший имя великого Байярда славой человека 
необыкновенной храбрости и благородной души.



Глава 5
Как барон Д'Агерр сражался с лордом Фендилем мечом-бастардом, и что из этого 
вышло


Коллекционеры и прочие знатоки холодного оружия немало спорили о том, как же 
орудовали мечом-бастардом. Недавно этот спор был наконец-то разрешен в Обществе 
любителей старины, когда в очень редкой книге «Школа благородной науки 
фехтования» Джозефа Суэтнама, мастера фехтования елизаветинской эпохи, было 
обнаружено следующее описание: «Меч-бастард есть меч, чуть более короткий, чем 
длинный меч, но все же более длинный, чем короткий меч». Вюльсон де Коломбьер 
тоже упоминает два меча, используемые в бою, о котором мы поведем речь: «Deux 
esp?es bastardes, pouvans servir ? une main et ? deux, les gardes d'icelles 
faites ? une croisette seulement, et pas d'asne ouvert»
[14]
. Именно его знатоки обозначали как «полутораручный меч», но слово это — явно 
современное изобретение. История д'Агерра и Фендиля частично приводится по 
Коломбьеру, который, очевидно, основывался на proc?s verbal
[15]
, а частично — по «Discours sur les Duels»
[16]
известного уже нам старого сплетника Брантома.

В самом начале правления Генриха II при его дворе произошел страшный скандал, в 
ходе которого пострадала честь Клода д'Агерра, барона Вьена ле Шастеля. 
Причиной скандала стали несколько замечаний в его адрес со стороны Жака де 
Фонтена, лорда Фендиля, молодого человека, которого знакомые считали полоумным 
задирой. Обвинения, высказанные им, были столь серьезными, что смыть их можно 
было лишь кровью. Все усложнилось произошедшей дракой, в ходе которой Фендиль 
повалил д'Агерра наземь ударом по уху. Посоветовавшись с друзьями, оба 
участника ссоры обратились к королю за разрешением на смертельный поединок. 
Генрих II, в ту пору сильно расстроенный недавней гибелью своего друга 
Шастеньере в поединке с де Жарнаком, в котором король сам выступал судьей, 
поклялся, что не разрешит более подобных поединков, однако спорщики нашли себе 
более покладистого правителя в лице герцога де Бульона, который и предоставил 
им такую возможность.



Меч-бастард


Бой назначен на 28 августа 1549 года в Седане, ответственными за подготовку к 
нему назначены четверо чиновников — месье де Лупи, месье де Мирмон, месье де 
Мебриш и месье де Сисьо. В предрассветный час назначенного дня прибывает 
инициатор боя д'Агерр в сопровождении своего секунданта Видама Шартрского и 
двух сотен воинов. Облаченный в свои цвета, алый и белый, он проходит в шатер, 
воздвигнутый возле предназначенного для него входа на арену боя, где и будет 
ожидать, пока его не пригласят на выход. Фендилю приказано быть готовым в 
течение часа после прибытия соперника. Тот демонстративно велит подготовить 
виселицу и костер для тела д'Агерра: по законам и обычаям того времени 
побежденный, живой или мертвый, переходит в полное распоряжение победителя, и 
тот может делать с ним что угодно. Однако выходить на бой Фендиль медлит, 
похоже несколько струсив, и друзьям д'Агерра приходится идти с жалобой, требуя, 
чтобы Фендиля признали проигравшим за неявкой со всеми вытекающими из этого 
последствиями, очевиднейшим из которых был тот факт, что виселица и костер 
будут использованы для него самого. Так что Фендиль наконец появляется на поле 
боя в сопровождении своего секунданта герцога Неверского и тридцати-сорока 
наемников, одетых в его цвета, белый и зеленый, и проходит в свой шатер. 
Облачившись в доспехи, оба соперника выходят на турнирную арену и усаживаются в 
противоположных концах ее. Каждого из них заставляют поклясться, что его 
заявления честны, а заявления противника — ложь и что он будет сражаться только 
своими силами, не заручаясь никакой колдовской помощью, доверяя свою судьбу 
руке Божьей и крепости своего оружия. Фендилю приносят на выбор оружие, и его 
секундант герцог Неверский выбирает один из двух предложенных мечей-бастардов, 
которые можно держать как одной, так и двумя руками. Рукояти их — простые 
крестовины с pas d'asne, не прикрытыми кольцами или контргардами, а клинки — 
широкие и тяжелые, с обоюдоострым лезвием и острым концом; оба секунданта берут 
в руки по такому же мечу на случай, если кто-нибудь из сражающихся сломает свое 
оружие. Сами бойцы пока сидят на своих местах.
На арену входит герольд и объявляет:
— Именем моего лорда-повелителя я объявляю приказ всем присутствующим: когда 
начнется бой, все должны соблюдать тишину, воздерживаясь от разговоров, кашля 
или чихания, и не подавать никаких знаков, будь то рукой, ногой или глазами, 
которые могут нанести вред или придать преимущество тому или иному из 
сражающихся. Далее я запрещаю всем и каждому, именем моего лорда-повелителя, 
под угрозой пыток и казни заходить за ограду арены или каким-либо иным образом 
вмешиваться в ход боя, что бы ни происходило, без разрешения на то моего 
лорда-повелителя и распорядителей турнира.
Пропели трубы, и герольд кричит:

— Laissez les aller, laissez les aller, laissez les aller, les bons combatans!
[17]

Оба соперника встают со своих мест, первым — д'Агерр, сосредоточив взгляд на 
секунду на противнике, а затем — возведя очи горе и поцеловав перекрестье меча; 
за ним то же самое проделывает и Фендиль, и они быстрым шагом начинают 
сближаться. На мгновение останавливаются, но тут же продолжают наступать, 
направив острия мечей друг на друга. Д'Агерр атакует своего противника так 
яростно, что практически прижимает к ограде, которой в данном случае служат не 
деревянные перила, а натянутые шнуры — если ему удастся вытеснить соперника за 
линию ограждения, то он будет признан победителем; но Фендиль выворачивается и 
наносит противнику сильный удар по бедру. Широкий и тяжелый меч рассекает в 
ноге огромную рану, из которой кровь хлещет так обильно, что д'Агерр понимает, 
что может вскоре лишиться сил. Тогда он отбрасывает меч, будучи искусным борцом 
(известно, что в те времена нельзя было считаться полноценным воином, не владея 
искусством борьбы), бросает противника наземь, удерживая его на земле, 
стаскивает с него шлем и бьет врага тяжелым шлемом по голове и по лицу; 
соперник уже весь в крови, но тут шлем выскальзывает из рук рыцаря, и он 
остается без оружия, силы покидают его. Но тут внимание судьи, распорядителей 
турнира, секундантов и всех прочих отвлекает непредвиденное событие: трибуны, 
сооруженные для привилегированных зрителей, полные знатных дам и благородных 
рыцарей, пришедших полюбоваться кровавым зрелищем, с треском обваливаются, и 
все они валятся вниз вперемешку с обломками. Стоны раненых и вопли испуганных 
создают такой шум, что больше ничего не слышно; остальные же зрители 
разрываются между желанием досмотреть бой и стремлением помочь несчастным. 
Воспользовавшись моментом, друзья кричат д'Агерру:

— Jettez lui du sable dans les yeux et la bouche!
[18]

При других обстоятельствах они поплатились бы за это жизнью. Слабеющий барон 
решается пойти на такую уловку. Он набрасывает Фендилю в лицо столько песка, 
что тот едва не задыхается, а сам кричит при этом:

— Rends moy mon honneur, rends moy mon honneur, ne me tiens tu pour homme de 
bien?
[19]

На что Фендиль в отчаянии отвечает:

— O?y, o?y, je te le rends de bon coeur, et te tiens pour homme de bien, tel 
que tu es
[20]
.

Распорядители турнира, секунданты и прочие тут же передают признания Фендиля 
судье, который объявляет его побежденным силой оружия и виновным в 
лжесвидетельстве. Герольды снимают с него доспехи и выбрасывают его через 
ограждение, как человека, недостойного выйти с арены самостоятельно, а д'Агерр, 
после того как ему перевязали рану, под звуки труб и барабанов с триумфом и 
почестями удаляется в свой шатер.



Глава 6
Двуручный меч

В отличие от меча-бастарда, которым можно было сражаться, держа его как одной, 
так и двумя руками в зависимости от ситуации, двуручный меч был столь 
громоздким, что и дюжему детине трудно было с ним управляться, так что его 
всегда приходилось держать обеими руками. В длину меч был футов шести от 
навершия до острия. Обоюдоострый, как и большинство мечей того времени, он имел 
гарду в виде длинного перекрестья, зачастую с двумя кольцами — по одному с 
каждой стороны. На расстоянии примерно фута от гарды вверх тяжелое широкое 
лезвие было снабжено двумя «зубцами», защищавшими руку в тот момент, когда 
приходилось смещать перехват с рукояти на нижнюю часть лезвия, участок которого 
от поперечин до зубцов часто покрывали кожей. Ножен для таких мечей, кажется, 
не делали — бойцы носили их обнаженными, положив на плечо. Меч такого огромного 
веса доверяли только самым крупным и сильным бойцам, которых часто отбирали в 
эскорт знаменосца.

Имелась своя система фехтования двуручным мечом, основанная, как утверждает 
Джордж Сильвер, на системе боя «коротким шестом удобной длины» — иначе говоря, 
посохом пилигрима, который обычно имел форму ледоруба и размеры, 
соответствующие физическим характеристикам своего владельца. Эту систему 
довольно подробно раскрыли Джозеф Суэтнам (1617) и Джордж Сильвер (1599), чьи 
работы недавно вышли под редакцией капитана Сайрила Мэттью. Для обучения 
фехтованию двуручным мечом использовались учебные стальные мечи. В Британском 
музее хранится весьма любопытный и интересный манускрипт
[21]
XV века, где приводится подробное описание упражнений для обучения владению 
двуручным мечом.


В предположительном
[22]
переводе на современный язык
[23]
в нем говорится следующее:

О пользовании двуручным мечом

Первые упражнения и введение в предмет двуручного меча:

Первое упражнение начинается с вертикального удара с шагом назад, за ним — два 
круговых движения мечом — три шага вперед и столько же обратно; конец 
упражнения знаменуется ударом сверху по диагонали по ногам противника.
Второе упражнение — два удара сверху вниз и два по диагонали, по локтям 
противника, и опять же два круговых движения, как было указано выше — три шага 
вперед и столько же обратно.
Третье упражнение — прыжок вверх с вертикальным ударом по щеке противника, два 
двойных круговых движения мечом на уровне головы стоя на месте и один двойной 
удар с шагом — три шага вперед.
Четвертое упражнение — двойной режущий удар, за ним — два двойных круговых 
удара, каждый с отходом назад обеими ногами.
Пятое упражнение — режущий удар над головой, усиленный шагом. Заставьте 
противника отступить серией круговых ударов по голове и завершите упражнение 
двумя режущими движениями клинка с двумя короткими подшагами.
Шестое упражнение — удержание стойки на протяжении трех коротких отшагов прочь 
из зоны поражения.
Седьмое упражнение — скользящий по клинку противника отбив удара, парирование 
удара над локтем с отшагом назад и удар по ногам.
Восьмое упражнение — режущий отбив удара, отскок обеими ногами одновременно и, 
в продолжение, ответный режущий удар с двумя шагами вперед.
Первичная цель всех этих упражнений — приучить бойца к синхронным и 
скоординированным действиям рук и ног.

Дополнительные упражнения по использованию двуручного меча:

Первое — обманный широкоамплитудный режущий удар по нисходящей, а затем — три 
мулине с режущим движением в другую сторону.
Второе — режущий вертикальный удар на основе короткого подшага и мощный режущий 
выпад с прыжком вперед.
Третье — два режущих удара по локтям.
Четвертое — два удара по полудуге с двумя подшагами, вертикальный удар с шагом 
и режущий удар, за которым следует решительный удар через три шага, с 
дальнейшим уколом в нижний уровень, потом — двойной рубящий удар и мощный удар 
из широкой стойки.
Пятое — выпад с режущим ударом, шаг назад, вертикальный удар тыльной стороной 
клинка и вновь аналогичный выпад, рубящий удар с шагом и колющий удар на 
опережение, два полурежущих удара с шагами, два отшага и завершающий 
сокрушительный удар.
Шестое — два вертикальных режущих движения с ломаным полурежущим движением, 
затем меч опускается к ногам так, чтобы первой опускалась разноименная рука.
Седьмое упражнение и первое для принятия меча начинается с трех длинных рубящих 
ударов в верхний уровень и трех — в нижний, длинный шаг во внутреннем 
направлении, большой шаг с двойным вертикальным ударом, нога идет с прерванным 
полурежущим движением, меч управляется от ног.
Восьмое упражнение и второе для опускания меча на пол — два режущих удара, 
вертикальный удар и три — с шагом, с прерванным режущим ударом, опуская наземь 
разноименной рукой.
Девятое упражнение, оно же — второе для принятия меча: три рубящих удара с 
каждой стороны из защитной стойки, затем парирование с шагом и двойной удар 
из-за головы с одновременным движением руки и ноги, режущее движение из стойки 
и меч к ногам.
Десятое упражнение и третье для положения меча наземь — рубящий удар по 
конечностям и с шагом и прерванный режущий удар по щеке, а затем — двойной 
режущий удар с остановкой клинка около головы, затем внутрь с подпрыгиванием, 
стремительный вертикальный удар и прихват, в конце упражнения — положить меч 
наземь разноименной рукой.
Одиннадцатое упражнение и третье для принятия меча — прыжок с мечом в руках на 
уровне лица с прерванным мулине внутрь с шагом, наклоном к крестовине меча, 
длинный вертикальный удар плашмя по спине, двойной прыжок назад и двойной удар 
на максимальную длину; по два таких удара на каждый шаг, завершить дорожку 
четырьмя длинными ударами, развернуться с длинным двойным ударом и с этим шагом 
другой рукой поднять меч на правое плечо и нанести резкий удар, после которого 
положить меч в ногах.
Парные упражнения с двуручным мечом

В первом упражнении с двуручным мечом следует подойти к противнику на 
расстояние в три фута, с храбрым и легким сердцем, в единую четверть
[24]
и, пропустив единую четверть с ударом в нее, нанести удары по противнику внутрь 
и наружу, следя за тем, чтобы руки и ноги действовали согласованно.

Второе упражнение — двойной удар по четвертям с шагом, двойной удар по 
четвертям сверху вниз с шагом и сильный удар вверх.
Третье упражнение — загребающими шагами подойти к противнику, нанести два удара 
по четвертям, после обманного удара большим прыжком быстро сократить дистанцию 
до партнера таким образом, чтобы длинный клинок его оружия мешал эффективной 
защите, и нанести два нисходящих диагональных удара.
Четвертое упражнение — два полукруга. Колющий удар с разворотом в четверть, 
рубящий удар вверх и захват, от которого зависит вся последующая защита. Это 
упражнение необходимо делать в обе стороны, чтобы полноценно отработать защиту.
Пятое упражнение — полукруг задней ногой, два рубящих удара в обе стороны и 
вход с высокой передней ногой; потом нанести удар в четверть, повернув меч 
таким образом, чтобы он обеспечивал защиту, и снова нанести два удара — 
вовнутрь и наружу; следите за тем, чтобы ноги, руки и глаза действовали 
скоординированно; это действие считается рискованным, потому что приходится 
поворачиваться к противнику спиной.
Шестое упражнение — три колющих удара на обеих ногах и рубящий удар в большую 
четверть, шаг с открытой спиной — и яростный рубящий удар вверх.
Седьмое упражнение состоит из трех последовательных колющих ударов сначала с 
шагом вперед, а затем — с шагом назад, в единую четверть, после которых следует 
большой прыжок с добивающим колющим ударом.

Двуручный меч
[25]

Решивший двуручным мечом овладеть [постичь полный спектр техники]
Должен и вблизь, и вдаль в оба глядеть [уметь работать и на ближней, и на 
дальней дистанции]
И внутрь, и наружу, ястребом налетая, [искусно наносить как колющие, так и 
рубящие удары в открытые участки]
Одиночными, двойными и полуударами врага пугая, [одиночные или двойные атаки и 
порезы с пол-руки запугают противника]
Два круга и полуудар, громко крича, — [нанесите два круговых удара и один 
рубящий с пол-руки с боевым кличем]
Это вам первое упражнение для двуручного меча. Связав его меч, ты быстрее всего
[быстро нейтрализуйте его оружие] Двумя четвертями и кругом остановишь его 
[нанесите два рубящих удара и один круговой, и вы его остановите]
Загреби его с хорошим прыжком [нанесите рубящий удар, затем нанесите хлесткий 
амплитудный удар, держа меч одной рукой]
И бросайся вовнутрь (не шагать широко!), [сделайте шаг вовнутрь и нанесите 
рубящий удар вниз, не делая больших шагов]
Ударяй же по четверти сбоку от вас [нанесите удар в момент быстрого прохождения 
мимо него]
И хватай за броню, коль выдастся шанс, [переходите в ближний бой и произведите 
захват за одежду или доспехи, если представится такая возможность]
Сходись и руби с обеих сторон, [переходите не ближнюю дистанцию так, чтобы 
можно было нанести удар как слева, так и справа]
Круг, полукруг, и что будет потом, [нанесите круговой удар, полукруговой и 
смотрите, что произойдет]
Четыре четверти, круг, и бейте напролом! [бейте в любую из четырех областей, 
нанесите круговой удар и бейте в любое открытое место] Захват за доспехи, а 
лучше — залом, [схватите его за доспехи и произведите залом руки] Пытайся, 
пытайся, со всем прилежаньем! [продолжайте попытки, пока не получится] Удар 
сверху вниз, не теряя вниманья! Прыжок, круговой, еще ближе на пядь, [атакуйте 
в прыжке и возвращайте меч по кругу, сближая в это время дистанцию]
Противнику важно собраться не дать, [набрасывайтесь на него со всей яростью, не 
давая ему отступить в стойку]
На ходу бей в четверть, куда указал, [атакуйте на переходе] Сам же, подвисая, 
ни шагу назад! [используйте подвисающую защитную технику] Бей в левую ногу на 
самой земле | атакуйте стопу противника] И рукой своей правой соберись извне 
[перейдите в стойку половины меча] Снова бей врага, не давая дышать, 
[возобновите атакующие действия] И следи за ним, чтобы удары поймать [и следите 
за его атаками, чтобы попытаться поймать на встречном движении]
Круговых, загребающих, рубящих, как топор, Остановок, уколов пошел перебор, 
[применяйте все перечисленные действия] В прыжках и ударах, в мельканье клинка
Пусть глаз не обманет, не дрогнет рука! [наносите нужные удары в нужное время] 
Трус может заранее кровью истечь, Глядя, как летит в него вражеский меч. [не 
бойтесь получать удары] Пусть сердце не дрогнет, не даст отворот, [не убегайте]
Ведь враг твой не знает, что его ждет. Ударом ответь ему, и опять: Вниз, 
круговой, и замри, чтобы ждать, [нанесите вертикальный удар сверху вниз, 
круговой и перейдите к ожиданию]
Не надо грустить, коль немного задет, [не расстраивайтесь, если получите легкую 
рану] Порой результат такой, что лучше нет. [иногда возможность нанести 
ответный удар очень даже стоит того]
Один круговой, и еще — сверху вниз, [нанесите круговой удар и вертикальный 
сверху вниз] Двойной — мимо черепа не промахнись! [нанесите два удара, целясь в 
голову] Круговой, после — режущий, стойка опять [нанесите круговой и режущий 
удары и вернитесь в стойку]
И атакой стремительной с места согнать, [наступайте на противника, заставляя 
его отступать] Все это запомнив, ты знаешь теперь И бой, и игру, и ученье, 
поверь. В сем суть фехтованья познает герой для смертельного боя или цели иной.
Как сэр Патрик Гамильтон сражался с французским рыцарем и победил его. И как 
итальянец Рокко был вынужден биться с Остином Бэггером и был тяжело ранен
Линдсей из Пискотти рассказывает нам об одном французском рыцаре, которого 
именует «сэр Джон Кокбьюис». Жил этот рыцарь в XV веке, как и уже известный нам 
Жак де Лален. Однажды он, как и многие другие его собратья, отправился в 
странствия в поисках приключений и славы, получив в конце концов желаемое в 
ходе поединка с сэром Патриком Гамильтоном. Это был не бой насмерть, как 
некоторые из здесь описанных, а сражение за рыцарскую честь и любовь прекрасной 
дамы. Нам этот бой интересен тем, что в нем использовался двуручный меч.

Изложение Пискотти не столь богато интересными подробностями, как повествования 
ла Марша, Брантома, д'Одигера и Коломбьера, но общее представление о схватке он 
воспроизводит — предоставим же ему слово
[26]
.

«Явился в Шотландию французский рыцарь по прозванию сэр Джон Кокбьюис и 
возжелал сразиться с местными лордами и баронами. Но никто не воспринял его 
вызов с такой охотой, как сэр Патрик Гамильтон, сильный в ту пору телом и 
способный молодой человек. Не будучи столь опытным и искусным, как его соперник,
 он, однако, не испытывал недостатка в силе, упорстве и храбрости. Встретились 
рыцари на турнире под эдинбургской крепостной стеной, облаченные в доспехи, 
верхом на огромных лошадях. По сигналу рожка они с жаром бросились в бой, 
сломали друг о друга копья и тут же взяли новые с намерением продолжить 
поединок. Но лошадь сэра Патрика заартачилась, так что сэр Патрик Гамильтон был 
вынужден спешиться. Он приказал подать ему двуручный меч и предложил французу 
сразиться пешими, приведя в качестве решающего аргумента утверждение о том, что 
лошадь — слабое оружие в случаях, когда решаются мужские споры. Итак, оба 
продолжили бой пешими, осыпая друг друга сокрушительными ударами, и бились 
долго без решающего перевеса с чьей-либо стороны. Наконец, сэр Патрик Гамильтон 
мужественно набросился на француза и подсек ему колени. Как только француз упал,
 король подбросил над крепостной стеной шляпу и приказал судьям и стражникам 
развести бойцов. Герольды объявили победителем сэра Патрика Гамильтона».



Двуручный меч



Джордж Сильвер приьодит любопытное описание боя между неким синьором Рокко, 
учителем фехтования, приехавшим в 1569 году в Англию, и англичанином по имени 
Остин Бэггер, который имел репутацию неплохого бойца и «честного малого», но не 
был ни в коей мере профессионалом. Вот как звучит история в изложении Сильвера
[27]
:

«Этот синьор Рокко приехал в Англию, чтобы учить искусству фехтования знатных 
господ и придворных. Так, он заставлял их носить свинцовые вкладки в башмаках, 
чтобы постоянно тренирующиеся ноги были проворнее в бою. Этот учитель 
фехтования тратил огромные деньги на аренду прекрасного дома на Уорвик-Лэйн, 
который называл своим колледжем, не желая представляться просто владельцем 
школы фехтования. В его школе были развешаны доспехи всех благородных мужей, 
бывших его учениками, здесь же находились их рапиры, кинжалы и боевые рукавицы. 
Имелись в этом зале и скамейки со стульями, чтобы благородные ученики могли 
рассесться вокруг, внимая своему учителю. Обычно он не брал учеников, не 
способных платить по двадцать, сорок, пятьдесят или даже по сто фунтов. Зная 
обо всем, что нужно благородному человеку, учитель фехтования нашел в своем 
колледже место и для большого квадратного стола, покрытого зеленым сукном, в 
богатом золотом обрамлении. На столе всегда стоял изящный письменный набор, 
отделанный малиновым бархатом, — чернильница, пресс, порошок для просушки 
бумаги, воск для печатей и конечно же свитки отличнейшей позолоченной бумаги, 
готовой послужить благородным мужам материалом для писем, которые те могли 
отослать своим управляющим, чтобы самим спокойно предаваться фехтованию, не 
заботясь о делах. А для того чтобы все могли следить за временем, в углу зала 
висели часы с огромным циферблатом. В школе была еще одна комната, которую сам 
учитель называл «внутренней школой», где находилось много оружия и где он 
обучал секретным техникам боя избранных учеников. При дворе Рокко очень любили.



Двуручный фехтовальный меч


И жил-был неподалеку некий Остин Бэггер, честный парень, не обладавший особым 
умением, но имевший доблестное сердце истинного англичанина. Как-то раз, 
веселясь со своими друзьями, он похвастал, что сразится с синьором Рокко, и 
действительно пошел к его дому в Блэкфрайерсе и стал кричать:
— Синьор Рокко, вы считаете себя самым хитрым в мире со своим оружием, вы 
заявляете, что можете любого англичанина поразить уколом в любую точку, вы 
приехали сюда из-за моря, чтобы учить благородных и знатных англичан сражаться,
 — так вот, вы просто трус! Выходите из дома, если не боитесь, я пришел 
сразиться с вами!
Синьор Рокко, выглянув в окно, увидел, что задира стоит на улице с мечом и 
круглым щитом-баклером наготове, схватил свой двуручный меч и, выскочив из дома,
 набросился на Остина Бэггера. Тот храбро оборонялся, прорвался в ближний бой, 
повалил учителя фехтования подножкой, рубанул по ягодицам и почти забил 
поверженного ногами, причинив тяжелые увечья. Однако по доброте душевной Остин 
не стал убивать своего противника, а бросил лежать и ушел. Это был первый и 
последний реальный бой синьора Рокко, если не считать случая на Квин-Хит, где 
ему пришлось обнажить рапиру против лодочника, что не спасло его от избиения 
веслами и скамейками, но в тот раз количество его противников давало им 
преимущество еще большее, чем давал ему двуручный меч перед мечом и баклером 
Остина Бэггера».



Глава 7
О мече и баклере, и как сьёр де Жарнак сражался на турнире с лордом Шастеньере 
и поразил его

В таких боях использовался чаще всего обоюдоострый меч, какой носили в те 
времена на поясе, как пешком, так и верхом, а средством защиты служил, как 
правило, «кулачный щит» баклер — небольшой круглый щит дюймов одиннадцати 
диаметром, с единственной ручкой посередине, которую сжимали в кулаке. Эти 
предметы были в ту пору постоянными спутниками типичного английского 
джентльмена в его повседневных делах, и они же служили ему добрую службу во 
внезапных стычках в тавернах и на улицах, которые были нередкими в то бурное 
время. Но на более серьезных, заранее планируемых турнирных боях использовался 
щит большего размера, диаметром в два фута. Он тоже именовался «баклером», вне 
зависимости от его размера, в случаях, когда был снабжен единственной ручкой; 
если же к предплечью он крепился двумя стальными прутьями или кожаными ремнями, 
то такой щит называли «мишенью» или рондашем. Он закрывал кисть и предплечье, 
но, хотя ввиду своего большого размера защищал также и значительную часть 
корпуса, в бою был менее удобным, а значит, менее предпочтительным для 
активного, умелого бойца, чем малый щит.
В 1547 году при дворе короля Франциска I были заметны двое молодых людей. 
Коломбьер утверждает, что они были ровесники и в той местности, откуда приехали,
 жили по соседству. Обоих произвели в свое время в пажи королю, а затем его 
величество принял их на рыцарскую службу, как когда-то их отцов. Они всегда 
были вместе, и отношения их нельзя было назвать иначе, нежели братскими. Одним 
из них был Франсуа де Вивонн, лорд Шастеньере, младший сын Андре де Вивонна, 
главного сенешаля Пуакту. Им восхищались, уважая и ценя не только за то, что он 
был фаворитом короля Франциска, а впоследствии короля Генриха II, но и за его 
природную красоту, хорошие манеры и величественную стать, а тем больше — за 
добросердечность, неукротимый дух и опыт в ратном деле. Второго звали Ги де 
Шабо, это был старший сын Шарля, лорда Жарнака, Монлье и Сен-Олае. Король 
Франциск настолько благоволил ему, что называл «Гишо», выражая тем самым свое 
особенное к нему расположение. При дворе он был известен как сьёр де Жарнак. 
Титул «сьёр» во Франции, по-видимому, означал старшего сына благородного дома, 
как в Шотландии — «мастер».
Дружба этих молодых джентльменов неожиданно прерывается из-за опрометчивого 
поступка Вивонна, передающего королю скандальную сплетню, в которой 
затрагивается честь Жарнака, а еще больше — честь леди, уже почти что связанной 
с ним узами брака. Франциск в эту сплетню не верит, но, к сожалению, считает ее 
веселой шуткой, вполне уместной для того, чтобы поддеть Жарнака. Однако тот не 
видит в этом ничего смешного и с возмущением требует судить Шастеньере за 
клевету. Более того, он публично заявляет, что кто бы ни запустил слухи про 
него и леди, тот подавится собственными словами, как последний мерзавец, и 
обещает позаботиться, чтобы Шастеньере понял, к кому относится эта угроза. Тот 
в свою очередь возмущен обвинением в клевете и настаивает на скорейшем поединке 
с молодым Жарнаком, будучи уверенным в том, что способности и опыт бойца 
обеспечат ему скорую победу. Он подает королю Франциску прошение, чтобы тот 
разрешил им биться насмерть на судебной арене. Жарнак же, со своей стороны, 
тоже рвется в бой, дабы с оружием в руках защитить свою гордость и честное имя 
прекрасной дамы. Но Франциск, чувствуя, что часть вины за ссору лежит на нем 
самом, наотрез отказывает юношам в их просьбе. Впрочем, проходит не так много 
времени, как король умирает, и на смену ему приходит Генрих II. Шастеньере не 
забыл ссоры и вновь подает прошение уже новому королю, чтобы тот позволил им 
уладить дело в судебном поединке. Тот, понимая, что никак иначе спорщиков не 
рассудить, поскольку никаких свидетельств истинности или ложности давнишней 
сплетни уже не найти, дает свое соизволение на бой, распорядившись, чтобы бой 
прошел в его присутствии через тридцать дней, и предупредив, что побежденный и 
все наследники его тела будут разжалованы, лишены благородных званий и всех 
дворянских прав и привилегий.



Обоюдоострый меч


Итак, у недругов есть месяц на подготовку. Шастеньере, полный уверенности в 
собственных силах — ведь он не только известный воин, но и борец столь искусный,
 что во всей Бретани не найдется ни одного борца-профессионала, который мог бы 
против него выстоять, — не особенно заботится ни о тренировках с оружием, ни о 
выполнении религиозного долга. Случайно оказавшись рядом с церковью, он 
спокойно проходит мимо — мысль о посещении мессы не приходит ему в голову. 
Жарнак же, напротив, становится не только завсегдатаем церквей и монастырей, 
где он повсюду просит добрых людей молиться за себя, но и прибегает к услугам 
искусного итальянского учителя фехтования по имени капитан Кайцо, который, судя 
по тем наставлениям, которые давал своим ученикам, являлся, должно быть, 
адептом заветов известного Ахилла Мароццо, чьи работы были опубликованы 
несколько лет назад. Вскоре мы увидим, какие плоды принесло обучение у капитана.

По решению короля Генриха бой должен состояться 10 июля 1547 года на должным 
образом подготовленной арене в Сен-Жермен-на-Лее, где находилась резиденция его 
величества. Старый лорд Жарнак, которому сообщили о поступке его сына, весьма 
им доволен и открыто заявляет, что если бы юноша не решился на выяснение 
отношений, то он сам бы сразился с Шастеньере. Эти слова крайне воодушевляют 
молодого Жарнака, который в должное время уже прибыл в Сен-Жермен в 
сопровождении своего секунданта, гран-эсквайра месье де Буази. Прибыл и его 
противник, а с ним граф Омаль. Арена возведена рядом с парком Сен-Жермен, 
согласно указаниям констеблей, распорядителей и адмирала Франции, которые 
находятся рядом с королем. Герольд оглашает обычное в таких случаях требование 
к зрителям: никто из присутствующих не должен подавать никому из соперников 
знаков, которые могли бы обеспечить тому преимущество.
Лорд Шастеньере, уверенный в собственной победе, уже даже произвел некоторые 
приготовления: построил неподалеку от арены роскошный шатер, в котором был 
приготовлен великолепный банкет, куда уже заранее пригласил короля и весь двор, 
чтобы должным образом отпраздновать свою грядущую победу во славу венценосного 
повелителя. Для этого празднества он заимствовал у своих друзей все, что только 
те могли предоставить, — золотую и серебряную посуду, доспехи для развешивания 
на стенах, ковры и гобелены.



Поединок Шастеньере и Жарнака. Рисунок «Удар Жарнака», автор Вюльсон де ла 
Коломбьер


Вот появляется инициатор поединка в сопровождении секунданта и 300 своих людей, 
одетых в его цвета — алый и белый. Под звуки барабанов и труб они ведут 
Шастеньере ко входу на арену, где граф Омаль заводит рыцаря в шатер, разбитый 
по правую руку от королевской трибуны. Теперь он не выйдет отсюда до самого 
начала поединка. За ним появляется и ответчик — Жарнак со своим секундантом и 
отрядом поддержки числом человек в 120. Помимо секунданта, каждому из бойцов 
полагается взять себе «доверенных лиц» из числа друзей, чей долг — оценивать 
его потребности и всячески помогать ему, не нарушая правил поединка. Со стороны 
бросившего вызов — сиры Сансак, Монлюк, Орейль, Фрегоз и граф Берлиншьер, а со 
стороны принявшего его — сиры Клерво, Кастельно, Карруж и Амбльвиль.
Жарнак, как лицо, принявшее вызов, имеет право выбора оружия и защиты в 
предстоящем поединке. Выбранные им нагрудник, пара боевых рукавиц, кольчужная 
рубаха, большой стальной баклер и легкий шлем морион были приняты 
противоположной стороной без возражений, поскольку составляли обычное 
вооружение благородных господ того периода. Но далее, по совету хитроумного 
Кайцо, он называет довольно редкий доспех для левой руки — «брассард», 
прикрывающий руку от плеча до локтя и не имеющий гибкого сочленения, так что 
рука в нем остается все время прямой, что не мешает прикрываться щитом, но 
делает совершенно неприменимой борцовскую технику захватов и бросков. Друзья 
Шастеньере возражают против использования брассарда на том основании, что это 
не общепринятая деталь доспеха, но высокомерие и гордыня не позволяют спорить 
ему самому. Вот теперь у Жарнака и его партии появляется надежда на 
благополучный исход. Надевая вышеупомянутый брассард на руку Шастеньере, 
оруженосец Жарнака чуть-чуть прищемляет руку рыцаря, и тот гневно восклицает:
— Ты мне за это ответишь после боя!
На что оруженосец спокойно отвечает:
— То, что останется от вас после того, как с вами разделается мой хозяин, меня 
вряд ли сможет испугать.
Так оно и случилось. Более того, уже за три часа до начала поединка по Парижу 
прошел слух, что Шастеньере убит, а лукавый Кайцо слонялся среди ожидающих 
поединка зрителей и принимал ставки на то, что это произойдет еще до захода 
солнца.
Вот герольд еще раз провозглашает запрет на вмешательство в ход поединка, после 
чего секундант вводит инициатора боя на арену, а вслед за ним появляется и 
второй участник, посылая на выбор по два экземпляра оружия для сражения. Это 
два одноручных меча, обоюдоострых и хорошо заточенных, два больших кинжала, 
которые можно повесить в ножнах на правом боку, и два маленьких кинжала, 
которые можно заткнуть за голенище ботинка, как это делают горцы; Шастеньере 
выбирает по одному предмету из каждой пары. Теперь каждый из участников боя 
должен поклясться на Евангелии, что его дело правое, а дело его противника — 
неправое и что ни на нем, ни на его доспехах нет никаких колдовских чар, 
призванных повлиять на исход боя.
Церемония окончена, бойцов разводят в противоположные концы арены. Выходит 
герольд, бойцы встают, секунданты покидают их, и герольд провозглашает начало 
схватки.
Бойцы начинают сближаться. Беспорядочными шагами несется Шастеньере со свирепым 
выражением лица; спокойно и уверенно движется Жарнак, как учил его Кайцо. После 
обмена мощными ударами Жарнак смещается в сторону, наносит противнику обманный 
удар в голову, и, когда тот поднимает щит, защищая голову и открывая тем самым 
ноги, Жарнак вытягивает руку с мечом так, что кончик меча оказывается за левым 
коленом соперника, и быстрым возвратным движением взрезает тому нижнюю часть 
бедра. Этот несильный порез ошеломляет Шастеньере, и не успевает он 
пошевельнуться, как Жарнак повторяет движение уже с большей силой, и лезвие его 
меча прорезает ногу соперника вплоть до кости, рассекая все — сухожилия, сосуды,
 мышцы… Шастеньере падает наземь, а Жарнак, подойдя вплотную, громогласно 
требует:
— Верни мне мое доброе имя и проси пощады у Господа и короля за свое злодеяние!
В полной уверенности, что встать раненый уже не сможет, Жарнак подходит к 
королевской трибуне с вопросом, признан ли он теперь отстоявшим свою честь, в 
каковом случае он готов с удовольствием выдать Шастеньере королю. 
Раздосадованный поражением своего любимца, король хранит молчание. Упавший тем 
временем пытается встать на ноги, чтобы наброситься на Жарнака, но последний 
наставляет на него острие меча с криком: «Не двигаться, убью!» — и Шастеньере 
снова падает со словами: «Так убей же!» Король, после недолгого обсуждения, 
соглашается принять раненого, чья репутация в таком случае остается нетронутой, 
ибо он не сдался, но вынужден благодарить победителя за милосердие. После этого 
друзья могут подойти к раненому и оказать первую помощь; хирург перевязывает 
его рану, но тот настолько расстроен поражением после всей своей похвальбы, что 
срывает все повязки и в итоге умирает.
Ну а что же роскошный шатер и великолепный банкет? Блюда, гобелены, все эти 
украшения, которые ссудили погибшему друзья? Неожиданное поражение и смерть 
великого Шастеньере, как удар грома, обрушились на короля, придворных и всю 
почтенную публику, собравшуюся насладиться захватывающим зрелищем того, как два 
благородных господина будут резать друг друга. Все пришло в смятение — 
простолюдины потоком хлынули через арену, снося ограждения и трибуны, шатер 
Шастеньере мгновенно наполнился народом — кто-то жадно пожирал заготовленные 
для благородных господ деликатесы, кто-то срывал гобелены и хватал ковры, а 
самые везучие покидали площадь с золотыми и серебряными кубками и сосудами в 
руках, и, когда на сцене, наконец, запоздало появились блюстители порядка, 
банкетный шатер представлял собой груду рухляди, спасать было уже нечего.
Впоследствии сложилось мнение, что подрез, нанесенный Жарнаком, был не совсем 
честным приемом, поэтому любой подрез мечом ноги, а в широком смысле — вообще 
любой «скользкий» прием стали называть coup de Jarnac — «удар Жарнака». Это, 
конечно, клевета на честное имя Ги де Шабо, который никак не являлся 
изобретателем приема — ведь техника эта входила в арсенал всех тогдашних 
учителей фехтования, которые в большинстве своем были, как и Кайцо, итальянцами.
 Их глава, генерал Ахилл Мароццо, в своем известном труде — первом из ряда себе 
подобных, обладающих практической ценностью, — весьма страстно отстаивал 
целесообразность использования такого приема, аргументируя это тем, что задняя 
часть бедра — практически единственное открытое место закованного в доспехи 
бойца и что наилучший способ атаки данного участка — именно тот, что избрал 
Жарнак. Мы располагаем записями и о других дуэлях, где с успехом применялся 
подобный прием. В том же 1547 году в поединке двух английских джентльменов, 
Ньютона и Гамильтона, один из них был ранен в бедро; схватка их была во всех 
подробностях похожа на бой Жарнака и Шастеньере, так что приводить ее описание 
здесь было бы утомительным повтором.
Во время правления великого герцога Гиза некий гасконский дворянин по имени 
Провильон, не умевший держать язык за зубами, позволил себе несколько замечаний,
 в высшей степени обидных не только для кого-то конкретно, но и для всего 
итальянского народа. Оказавшийся рядом итальянский дворянин, высокий парень и 
хороший боец, счел своим долгом покарать наглеца и силой меча отстоять честь 
своей нации. Он бросил болтуну вызов. Секундантом Провильона стал месье де 
Пьенн, а его противника — Паоло Джиордано. Они вышли на арену и по завершении 
стандартных церемоний начали поединок. Итальянец нанес французу такой сильный 
удар поперек бедра, что тот свалился наземь и поспешил отречься от своих 
нелицеприятных замечаний в адрес земляков победителя. Итальянец великодушно 
даровал сопернику жизнь, но тот уже и так был наказан, ибо остался калекой до 
конца своих дней. Так что, по правде говоря, Жарнака винить не в чем, напротив, 
стоит похвалить его за мастерство, с которым он сумел применить то, чему его 
учили.



Глава 8

Древний обычай проведения поединков перед лицом короля
[28]


«Если при рассмотрении дела Истца в Суде перед Констеблем Истец не сможет 
доказать правоту своего Иска, не сможет подтвердить с помощью Свидетелей или 
любым другим образом правоту своих Требований, то Он имеет право предложить 
другой способ доказательства правоты своих притязаний к Ответчику — а именно 
Силой собственной Персоны. Если Ответчик согласится отстоять свою Честь 
подобным образом, то Констебль, как заместитель Короля по вопросам, касающимся 
вооруженных боев, имеет власть решить дело поединком, назначив для него время и 
место, дав Сторонам на подготовку не менее сорока дней, если только они сами по 
обоюдному согласию не попросят назначить более близкую дату.
Приняв решение о судебном поединке, Констебль укажет обоим оружие, которое они 
будут использовать, а именно — боевую Рукавицу, длинный Меч, короткий Меч и 
Кинжал, после чего Истец и Ответчик выбирают подходящих Заложников, наличие 
которых призвано обеспечить Появление Сторон на месте поединка в указанное 
время — когда Солнце будет находиться в соответствующем градусе, — и удержать 
обе Стороны от каких-либо насильственных или вредоносных действий в отношении 
друг друга, как самостоятельных, так и совершаемых с помощью друзей или иных 
Доброжелателей, в период до назначенного времени.
Король выберет Поле для осуществления Дуэли, которое должно быть шестидесяти 
футов в длину и сорока-в ширину. Покрытие его должно быть твердым и прочным, 
без камней, а Церемониймейстер озаботится тем, чтобы его обнесли надежной 
Оградой.
В ограде должно быть две двери, одна с Восточной стороны, другая — с Западной; 
высота каждой из них должна быть не менее семи футов, так чтобы Конь не мог 
через такую дверь перепрыгнуть; при каждой двери должен находиться Привратник.
В день Поединка Король должен сидеть в Кресле на своей Трибуне, а в подножии 
Трибуны должны быть размещены сиденья для Церемониймейстера и Констебля; оттуда 
они прикажут Заложникам Истца и Ответчика выйти на Арену и признать себя 
пленниками Короля до тех пор, пока не войдут Истец и Ответчик и не принесут 
Клятвы.
Истец, придя к Полю, должен подойти к Восточной двери в полном вооружении, 
назначенном Судом, и дожидаться там, когда подойдет Констебль и введет его 
внутрь.
Констебль спросит его, кто он такой, прибывший с оружием к этой арене, какое 
имя он носит и зачем пожаловал.
Истец ответит: «Я, Такой-то оттуда-то, Истец, явился конно и оружно к дверям 
этой арены и требую впустить меня, чтобы мог я доказать правоту своих 
притязаний к Такому-то оттуда-то и вернуть свободу моим Заложникам».
После этих слов Констебль поднимает Забрало шлема, убедившись тем самым, что 
Явившийся действительно Истец, распахивает Дверь и приглашает того войти в 
сопровождении Советчиков вместе со своим Снаряжением и прочими необходимыми 
Предметами. Его подведут к Королю, а затем проводят на положенное Место, где он 
и будет дожидаться появления Ответчика.
Затем Истец обратится к Констеблю и Церемониймейстеру с просьбой освободить 
Заложников, и Констебль с Церемониймейстером сообщат Его Величеству, что 
поскольку Истец собственной Персоной явился на Арену, чтобы доказать правоту 
своего Иска, то по Закону его Заложники должны быть отпущены, и, получив 
королевское позволение, Констебль отпускает Заложников.

Если в назначенное время Ответчик не явился на свою защиту, Король отдает 
приказ Церемониймейстеру призвать того, Церемониймейстер отдает приказ своему 
Помощнику, а Помощник — герольдмейстеру Юга, если место действия находится на 
территории Кларенсьё
[29]
; если же герольдмейстер Юга отсутствует, в его роли выступит герольд 
Кларенсьё; если же Поединок проводится севернее реки Трент, на территории 
герольдмейстера Норрой, то Церемониймейстер призовет его, в случае же его 
отсутствия один из его герольдов начнет вызывать Ответчика:

«О да, о да, о да! Такой-то оттуда-то, Ответчик, приступи же к делу, которое ты 
должен сегодня свершить, дабы освободить своих заложников в присутствии Короля, 
Констебля и Церемониймейстера и защитить себя от требования Такого-то Оттуда-то,
 Истца, признать тебя виновным!»
Если же Ответчик и после этого не появится, его следует таким же образом 
повторно вызывать трижды по всем четырем углам арены, только на этот второй раз 
он именуется Вышеупомянутым. По окончании призывания Герольд провозглашает: 
«День прошел!»
И в третий раз, по прошествии получаса после Трех Часов Пополудни, Герольд, по 
приказу Констебля, должен призвать его так:
«Такой-то оттуда-то, Ответчик, не марай свою честь и приступи к делу, которое 
ты должен сегодня свершить; время уже давно прошло, полчаса потрачено, выходи 
на арену и подвергнись подобающему риску, иначе ты опоздаешь!»
Когда обе Стороны явятся на место, в Судебном Журнале Констебля будет сделана 
запись о порядке, времени и образе боя, о том, конными или пешими они будут 
биться, и будет подробно описано их вооружение, цвет и сбруя их лошадей — по 
крайней мере, будет отмечено, если что-то в убранстве лошадей потребует замены.
После этого Констебль осведомится, не соизволит ли Его Королевское Величество 
назначить кого-либо из своих Дворян в Арбитры.
Констебль приставит к Истцу двух Рыцарей — Арбитров, чтобы те проводили его во 
время исполнения судебных ритуалов, а также смотрели за тем, чтобы он не 
применял Чар, Магии и прочего колдовства, пока не принесет Клятвы. Такая же 
пара должна быть приставлена и к Ответчику.
Затем Констебль попросит Соизволения Его Величества на то, чтобы бойцы принесли 
клятву, а потом — на то, чтобы Констебль и Церемониймейстер ввели их на Арену, 
вызовет Истца с его Арбитрами и потребует от Арбитров, чтобы они выяснили, 
имеются ли у их подопечного какие-нибудь заявления, и если имеются — чтобы тот 
их изложил, поскольку после этого момента никакие заявления приниматься не 
будут.
К этому моменту рядом с Констеблем уже будет стоять Писарь с Библией, Констебль 
прочтет Истцу по записям Судебного Журнала весь Иск, и скажет:
«Ты, Такой-то оттуда-то, признаешь свой Иск и свою жалобу, изложенную мне в 
Суде; положив правую руку на Библию, ты должен поклясться, что твой Иск 
справедлив по всем пунктам, от первого до последнего слова, и что твое 
Намерение доказать свои претензии к Такому-то оттуда-то справедливо, так помоги 
тебе Господь».
После этой процедуры Истца уводят стоять на свое Место, и теперь уже приходит 
очередь Ответчика поклясться по всей форме в правоте своего дела.
Эту первую клятву следует приносить коленопреклонным, но с соизволения 
Констебля и Церемониймейстера можно и стоя.
Затем Констебль через Церемониймейстера вызовет к себе Истца и приведет его ко 
второй Клятве, после которой тот, если Констебль отпустит, может вернуться на 
Место и уже сесть.
«Такой-то оттуда-то, положа второй раз руку на Библию, ты должен поклясться, 
что выйдешь на бой не иначе как ровно с тем снаряжением, что назначено мной, 
Констеблем, и Церемониймейстером — коротким Мечом, боевой рукавицей, длинным 
Мечом и Кинжалом, что нет у тебя никакого ножа, другого острого оружия или 
Устройства, большого или малого, или Камня, травы или иного преимущества, 
никаких чар и иного колдовства, силой которых ты рассчитывал бы получить 
перевес над Соперником, который будет защищать себя на этой Арене, и что не 
рассчитываешь ты ни на что, кроме Господа, самого себя и своей Правоты; и 
помоги тебе Бог».
Его снова проведут на свое место, и таким же образом проведут на клятву и 
обратно Ответчика.
После этого Констебль и Церемониймейстер призовут к себе обоих, Констебль 
назовет Истца и Ответчика по имени и скажет им:
«Сожмите друг другу правую руку, и я гарантирую, что ни один из вас не будет 
более так безрассудно свирепо удерживать другого из-за той причины, что привела 
вас к поединку».
Они возложат левые руки на Библию, и Констебль произнесет:
«Обязую тебя, Такой-то оттуда-то, Истец, верой твоей и правой твоею рукой, 
которую сжимает рука соперника твоего Такого-то оттуда-то, приложить все усилия 
и использовать все возможности для того, чтобы доказать свои притязания к 
Такому-то оттуда-то, твоему сопернику Ответчику, и вынудить его Предать себя в 
твои руки с просьбой о Пощаде или убить его своими руками прежде чем ты 
покинешь эту Арену, в тот День и Час, когда это назначено тебе Констеблем и 
Церемониймейстером; и помоги тебе Бог».
Тот же самый ритуал будет проделан и с Ответчиком, после чего обоих разведут по 
местам, и Арбитры обеих сторон покинут Арену.
После того как обе стороны приведены к клятве, Герольд по Приказу Констебля и 
Церемониймейстера трижды провозгласит «о да!» и объявит:
«Мы, Констебль и Церемониймейстер, именем Короля приказываем каждому, вне 
зависимости от сословия и состояния, не приближаться к Арене на расстояние 
ближе четырех футов, не произносить ни слова, ни звука, не подавать условных 
знаков, ни выражением лица, ни чем-либо иным не помогать ни одной из сторон — 
Такому-то оттуда-то и Такому-то оттуда-то, Истцу и Ответчику, получить 
преимущество над другим. Нарушение будет караться телесным наказанием и 
конфискацией имущества».
Далее Констебль и Церемониймейстер указывают место, откуда Герольдмейстер и 
Герольды могут без помех наблюдать происходящее на Арене, поскольку теперь они 
должны обслуживать ход поединка и по мере необходимости вмешиваться в него. 
Если одному из бойцов станет плохо или он захочет съесть или выпить что-либо из 
принесенного с собой, именно Герольды должны оказать ему помощь.
Если Истец захочет поесть или попить, он должен сперва заручиться согласием на 
то Ответчика, каковое согласие через Герольдмейстера должно быть передано 
Констеблю и Церемониймейстеру, которые обратятся к Королю, сообщив ему о 
желании Истца и согласии Ответчика, и спросят королевского соизволения. Если 
Истцу или Ответчику потребуется сделать что-либо еще, то Герольды должны 
оказать помощь.
После этого Констебль и Церемониймейстер очистят Арену ото всех, кроме Рыцаря и 
двух Оруженосцев из свиты Констебля и Помощника, Рыцаря и двух Оруженосцев из 
свиты Церемониймейстера. Все перечисленные должны быть в доспехах с копьями без 
железных наконечников в руках, чтобы с помощью этих деревянных копий разделять 
и растаскивать бойцов по приказу Короля.
Рыцари и Оруженосцы не должны иметь при себе ни Мечей, ни Ножей, ни Луков, ни 
Кинжалов, находясь на Арене.
Люди из свиты Констебля должны лечь на землю в одном углу Арены, люди из свиты 
Церемониймейстера — в другом, ибо никому не разрешается стоять на Арене, кроме 
Констебля и Церемониймейстера.
В отсутствие Короля на его месте следует сидеть Констеблю и Церемониймейстеру, 
а Помощнику — находиться вместо них на Арене.
Но в присутствии Короля Констебль занимает место на сиденье перед Королем на 
Арене как представитель Короля и приказывает своему Помощнику сопровождать 
Истца, а Церемониймейстер, или его Помощник, с подобным же тщанием сопровождает 
Ответчика. Со своего места у подножия трона Констебль громогласно объявляет: 
«Пусть принимаются, пусть принимаются за дело!»
С этими словами Истец, подойдя к Ответчику, должен наброситься на него со всей 
силой, а Ответчик — защищаться как можно осторожнее.
Констебль и Церемониймейстер, или их Помощники, должны хорошо слышать и видеть 
все происходящее, поскольку если один из бойцов заговорит, или выкажет 
какой-либо иной признак того, что готов признать себя неправым, или если Его 
Королевское Величество скажет «Эй!» или подаст иной сигнал, то люди Констебля и 
Церемониймейстера с помощью своих копий должны разделить Истца и Ответчика и не 
давать им бросаться друг на друга, пока Король не даст команды отпустить их или 
пока Констебль не оповестит о королевском соизволении, произнеся: «Отпустите их,
 так желает Король!»
Несмотря на то что Констебль указал Ответчику определенное время для явки, тем 
не менее, если он явится позже назначенного времени, это не должно привести к 
признанию его виновным, если не прошло полчаса после трех Часов, будь то 
случайное опоздание или намеренное.
Но вот Истец, инициатор всего суда, должен быть на месте точно вовремя, по 
первому призыву Констебля, в противном случае его заложники лишаются своих прав.

Истца и Ответчика обыщут Констебль и Церемониймейстер, проверив, чтобы Оружие и 
Доспехи их были признаны годными и чтобы не было на них никакого 
предосудительного Механизма или Устройства, в случае обнаружения такового его 
следует изъять; ведь во имя Благоразумия, Цивилизованности и Закона Оружия ни в 
коем случае нельзя допускать Мошенничества в делах столь высокой важности.
Одеяние Истца и Ответчика выбирается ими по взаимной договоренности; однако 
Констебль должен удостовериться, что доспехи и прочая защита одинакова у обоих 
бойцов.
Если один из бойцов желает сражаться более коротким Мечом, длина которого 
меньше определенной Стандартом, это не обязывает второго также применять более 
короткий Меч; но если же в день поединка оказывается, что установленный для 
данного боя Стандарт длины меча меньше, чем длина мечей, о которой Стороны 
договорились заранее, то любой из бойцов имеет право потребовать оружие, 
отвечающее не предварительной договоренности, а Стандарту, и второй тоже обязан 
будет в таком случае выйти с оружием длины, определенной Стандартом.
Во время боя Констебль и Церемониймейстер должны прислушиваться к Королю. Если 
Его Величество пожелает отдать Приказ растащить бойцов, чтобы те могли 
отдышаться, или с какой-либо иной целью, то они обязаны позаботиться об этом, 
таким образом, чтобы в Момент Прерывания оба бойца находились в равном 
положении, ни один из них не Сдавался и не находился в руках другого.
Констебль и Церемониймейстер не позволяют бойцам шептаться или вести частные 
разговоры, поскольку они — Наблюдатели, и только они фиксируют каждое Слово 
бойцов.
Если причиной Поединка послужила Измена, то поверженный будет по приказу 
Констебля и Церемониймейстера разоружен, его угол Арены — сломан в знак 
презрения, и самого его, пристегнув к Коню, выволокут с того места, где он был 
сломлен, и отрубят ему голову, или повесят за шею, или совершат аналогичное 
действие с его телом по местным законам.
В обязанности Церемониймейстера входит сопровождение тела до места 
окончательной Казни и личное наблюдение за ее ходом; это положение в равной 
степени относится как к Истцу, так и к Ответчику — во имя Сознательности, 
Равенства и Полевого Закона. Если поверженным оказывается Истец, потерпев таким 
образом поражение в попытке доказать собственную правоту, он подвергнется той 
же каре, что и Ответчик.
Но если причина иная, нежели Измена, то поверженный силой своего Противника 
оставит на Арене свое оружие и будет выведен к месту своей казни, 
устанавливаемой местными законами, и это также в равной степени относится как к 
Истцу, так и к Ответчику, как и вышеизложенное, только его не выволокут, а 
выведут, и ограда Арены не будет сломана, кроме как в случае поединка из-за 
обвинения в Измене.
Но если же причина Поединка — лишь брошенный Вызов и Поединок состоялся по 
милостивому позволению Короля, Констебля и Церемониймейстера, то тот, кто 
признает себя побежденным, будет разоружен, разжалован и выброшен за ограду 
Арены, не понеся более никакого наказания.
Если Королю будет угодно взять управление в собственные руки и приказать 
Сторонам помириться и забыть свой спор, то Констебль должен взять Истца, а 
Церемониймейстер — Ответчика, обоих должны подвести к Королю, и Король через 
Констебля огласит им свою волю.
В этом случае их должны вывести вместе в одни из Ворот Арены, причем рядом и 
одновременно, чтобы никто не мог сказать, что Такой-то покинул Арену раньше, а 
Такой-то — позже, поскольку Решение Спора было произведено самим Королем.
Суть этого положения в том, что нельзя допустить, чтобы честь одного из 
прервавших Поединок по Слову Короля пострадала больше, чем честь второго; а по 
Древним Догматам и Мнениям считается, что честь покинувшего Арену первым 
страдает, ибо поле боя осталось за последним.
Ограда Арены должна быть двойной, дабы было где находиться Слугам Констебля и 
Церемониймейстера и Королевским Стражникам, откуда они могли бы наблюдать, 
чтобы не было никаких возмущений, волнений или иных действий, направленных 
против проходящего Поединка, назначенного Судом, или против Его Королевского 
Величества, Закона и чести Оружия. Эти люди должны быть в полном боевом 
облачении.
Констебль и Церемониймейстер могут привести с собой на Поле столько людей, 
сколько считают нужным, и на свое усмотрение вооружать или не вооружать их.
Королевские Стражники должны охранять Двери и Ворота Арены, не пуская никого, 
когда прикажут Констебль и Церемониймейстер.
Констеблю отходят Кони, Оружие и Доспехи Сторон, все, что Стороны принесут на 
Арену, кроме того оружия, которым они будут сражаться. Также полностью все 
оружие и доспехи поверженной Стороны отходят Констеблю.
Церемониймейстеру отходит только Арена, Ограда, Трибуны и прочие сооружения, 
построенные для данного Зрелища».

О том, что преступник может вести поединок следующим порядком
[30]

Некий Джон Лиис, будучи Обвиненным в преступлении и призванным к ответу, 
признался в них в тюрьме Кингс-Бенч и в ходе признания сообщил о наличии у него 
сообщника — организатора преступления, некоего Ричарда Герберда. Оный Герберд, 
будучи призванным к ответу, отрицал свою причастность к преступлению. Для 
решения этого вопроса Судом был назначен, как то дозволено Законом, поединок. 
Датой поединка был назван день 3 мая, местом — Тотхилл.

Установленный законом распорядок таков, что в первую очередь обе стороны должны 
вооружиться — за свой счет, без железа и без длинных предметов, затем — их 
головы должны быть выбриты, они должны выйти босиком и без перчаток, у каждого 
должна быть деревянная Палка, загнутая с обоих концов, и Палки эти должны быть 
одинаковой длины. Также у обоих должен быть четырехугольный Щит
[31]
, и более никакой защиты.

Представители Правосудия Кингс-Бенч должны сидеть отдельно на некоем подобающем 
возвышенном месте, в своих мантиях и чепцах, как в самой тюрьме во время Суда 
Двенадцати, дабы наблюдать за поединком и вынести свой приговор, одинаковый для 
любого, кто окажется поверженным, будь то тот или другой.
Для поединка должным образом следует подготовить Арену; ответственным за поле 
является церемониймейстер или его помощник.
Перед началом поединка следует сделать объявление о том, чтобы никто, кроме 
двоих бойцов, не смел шевельнуться или издать какой-либо звук или крик, 
способный помешать поединку.

Объявление, провозглашаемое на дуэлях:
«Судья приказывает именем Короля, чтобы никто из присутствующих, вне 
зависимости от звания и сословия, не смел подавать ни обвинителю, ни 
обвиняемому знаков звуком или словом, из-за каковых тот мог бы получить 
преимущество над другим. И чтобы никто не двигался и все сидели на своих местах.
 И чтобы все держали свои палки и оружие при себе, не давая возможности 
обвинителю или обвиняемому воспользоваться чьим-либо оружием или другими 
оказавшимися в зоне досягаемости предметами, под страхом пыток, конфискации 
Земель, Шатров, вещей и Скота, тюремного заключения или денежного штрафа — на 
выбор и по желанию Короля».


Клятва, приносимая на дуэлях:
«Клянусь Правосудию, что я сегодня не ел и не пил, что нет у меня с собой ни 
кости, ни Камня, ни травы, ни… колдовских чар и амулетов для уменьшения силы 
Господня слова и усиления диаволова, и что дело мое правое, так да поможет мне 
Господь со всеми святыми, и на этой Библии…»

О разжаловании изменников-рыцарей и дворян
Мы рассмотрели историю нескольких поединков, наблюдали за триумфом победителей 
и, возможно, сочувствовали побежденным. Все это были либо церемониальные бои за 
прекрасных дам и рыцарскую честь, либо бои насмерть, призванные решать частные 
ссоры. Прежде чем попрощаться с эпохой рыцарства, стоит уделить немного 
внимания и тому, как осуществлялось правосудие над теми отступниками-рыцарями, 
которые нанесли тяжкие оскорбления своему сюзерену или законам правосудия и 
морали. Представители власти судили их и выносили приговор, как правило 
смертный; однако, прежде чем попасть в руки палача, приговоренные должны были 
пройти через публичное разжалование — лишение поместья, рыцарского звания и 
всех привилегий, которыми они до того обладали. Церемония разжалования была 
мрачна и ужасна, чему мы сейчас и будем свидетелями.
Собирается суд, состоящий из двадцати-тридцати безупречных рыцарей или 
эсквайров. Рыцаря-изменника предают этому суду. Герольдмейстер или герольд 
оглашает обвинение, перечисляя все подробности преступления и приводя 
свидетельства. Суд, выслушав обе стороны и должным образом посовещавшись, 
признает подсудимого виновным и предписывает, чтобы прежде казни его публично 
разжаловали из рыцарей и дворян и лишили всех прежде полученных знаков отличия, 
после чего ответчика возвращают в тюрьму.
Для должного исполнения приговора воздвигают два помоста лицом друг к другу. На 
одном из них — ковры, гобелены и роскошные сиденья, он приготовлен для рыцарей 
и эсквайров, составляющих трибунал; среди них — герольдмейстер и герольды с 
помощниками, они облачены в свои геральдические камзолы с гербами. Второй 
помост — из грубой древесины, с шестом на краю, ближайшем к судьям, — 
предназначен для казни преступника; на шесте — его гербовый щит, вымазанный 
черным и перевернутый. Судьи занимают свои места, из темницы выводят 
приговоренного, заставляют подняться на подготовленный для него помост и встать 
на колени перед трибуналом. Он в полном боевом облачении, при всех своих 
орденах и регалиях. По обеим сторонам помоста восседают двенадцать священников 
в стихарях. Герольд зачитывает решение суда, и священники начинают читать 
заупокойную всенощную полностью, делая после каждого псалма паузу, во время 
которой герольды снимают с приговоренного часть доспехов. Начинают со шлема, 
который при этом поднимают вверх, громко объявляя:
— Поглядите же на шлем предателя и бесчестного рыцаря!
После этого шлем разбивают на кусочки, и священники начинают следующий псалом. 
Подобным образом рыцарь лишается латного воротника или золотой цепи, боевых 
рукавиц, панциря, меча, позолоченных шпор и прочих деталей доспехов. В конце 
концов его гербовый щит снимают с шеста, на котором он был выставлен, и 
разламывают на три части с помощью молота или любых других пригодных для этого 
инструментов; по завершении священники поднимаются и поют над головой 
несчастного 109-й псалом, «Deus laudem meam ne tacueris», содержащий 
определенные проклятия в адрес предателя.



Церемония разжалования


Поскольку в ритуал подготовки к принятию рыцарского звания входило омовение для 
очистки тела и ночное бдение в церкви для очистки души, то вода, только теперь 
грязная, является частью и церемонии разжалования. Помощник герольда подходит с 
ведром позорной жидкости; герольдмейстер трижды требует назвать имя 
повергаемого рыцаря, и помощник герольда называет его полным именем с 
упоминанием всех титулов. На это герольд отвечает помощнику, что того обманули 
и что названный им является на самом деле бесчестным предателем. Чтобы доказать 
правоту своих слов собравшемуся люду, он громогласно требует огласить мнение 
судей, старший из которых отвечает, что по приговору присутствующих здесь 
рыцарей и эсквайров постановлено, чтобы названный предатель был за свои 
преступления лишен своего благородного титула и приговорен к смерти. С этими 
словами помощник герольда выливает содержимое своего ведра на голову 
осужденному. Судьи спускаются со своего помоста и, надев траурные мантии, 
следуют в церковь. Осужденный тоже покидает свой помост, но не сам и не по 
лестнице, по которой на него восходил: его обвязывают под мышками веревкой и 
стаскивают наземь, кладут на траурную повозку, накрывают ритуальным покровом, 
как будто он уже мертв, и в таком виде везут в церковь. Священники отпевают 
несчастного заживо, а затем он попадает к провосту, который передает его палачу,
 а тот быстро завершает положенное по приговору. Герольдмейстер и герольды 
объявляют детей и наследников покойного, рожденных после совершения им 
преступления, также разжалованными, лишенными звания и недостойными носить 
оружие и участвовать в турнирах, служить в армии, при дворе и иных собраниях 
благородных господ, под страхом пыток или публичной порки кнутом в голом виде, 
как людей дурной крови.




Книга вторая
Эпоха рапиры



Глава 9
Рапира и ее спутники

О смерти синьора де ла Шастеньере больше всех сожалел не кто иной, как сам 
король Генрих II. Он дал разрешение на поединок, в котором спорщикам отказал 
его предшественник, и его присутствие подтолкнуло обоих бойцов к тому, чтобы 
довести свою ссору до горького конца. Убитый рыцарь был близким другом королю, 
и тот так горевал о произошедшем, что поклялся никогда более не разрешать 
подобных поединков, — и сдержал свое слово. Именно поэтому Фендиль и д'Агерр из 
истории о мече-бастарде вынуждены были отправиться в земли герцога де Бульона, 
чтобы получить разрешение на схватку.
В рыцарские времена поединки происходили только на турнирных аренах; разрешение 
на их проведение никогда не давалось в случае, если ссора была пустячной, а 
правом давать такое разрешение обладал только монарх или, в крайнем случае, 
правитель провинции, обладавший вице-королевской властью. Обставлялись такие 
поединки, как мы уже видели, роскошно и торжественно, и относились к ним столь 
серьезно, что иногда на них даже не пускали детей и женщин. В общем, если 
какие-то двое брали на себя смелость обойти закон и устроить дуэль без 
позволения, то это считалось изменой высшей степени, поэтому такое случалось 
крайне редко. Но опрометчивая клятва Генриха II изменила положение: немало 
благородных рыцарей обращалось к королю с просьбой разрешить им уладить свои 
противоречия добрым старым способом — но все получали отказ, так что им 
приходилось нарушать волю и эдикты короля, а вместе с ними — и законы страны. 
Так место турнирных поединков заняли массовые дуэли. Противники выезжали в леса 
и поля, когда в сопровождении секундантов, а когда и без них, что создавало 
массу возможностей для злоупотребления — часто это было поддевание одним из 
бойцов кольчуги под камзол, ведь дрались уже не в доспехах, а в обычной одежде; 
бывало и такое, что один из участников предстоящего боя, страшась его, подсылал 
своих людей, чтобы те в засаде поджидали его противника и нападали на него по 
дороге. Возможность попасть в такую засаду вскоре привела к тому, что обе 
стороны стали являться к месту дуэли в сопровождении кучки друзей и сторонников,
 в результате чего злоупотребления увеличились, и благородных дворян стало 
погибать еще больше. Но и в такой обстановке немало было примеров проявления 
рыцарской любезности и почти христианского великодушия.



Дуэль без правил


Время с середины XVI до середины XVII века характеризовалось наибольшим 
разнообразием оружия, используемого бойцами из высших классов. Позже огромный 
бронебойный топор практически исчез из употребления, хотя некоторые из 
авторитетных учителей XVII века и включали его наряду с двуручным мечом в 
список оружия, с которым должен быть знаком любой желающий считаться 
полноценным воином. Так что оставался двуручный меч, меч-бастард, и более 
удобный как в ношении, так и в бою одноручный или короткий меч, который со 
времен Генриха VIII существовал в двух основных разновидностях — с закрытой 
рукоятью и «рапирного» образца; обе имели корзинчатый эфес. Существовали еще 
парные рапиры, известные в Англии как «близнецовые». Это были скорее не рапиры, 
а короткие шпаги; носить их следовало в одних и тех же ножнах, рядом друг с 
другом; такой набор был крайне неудобен, так что пользовались ими мало, и 
исторических записей об их применении до нас дошло немного. Кинжал 
использовался в основном как дополнительное защитное оружие; как 
самостоятельное оружие его применяли разве что по горячке внезапно вспыхнувшей 
ссоры, хотя Брантом и повествует об одном случае дуэли на паре кинжалов по 
предварительной договоренности. Из оборонительной амуниции можно назвать 
щит-баклер, кинжал, плащ, большую боевую рукавицу и обычную перчатку. Но самым 
типичным для того времени оружием являлась длинная испано-итальянская рапира, 
со своими обычными спутниками — плащом или кинжалом.
На эту рапиру следует обратить особое внимание. Она появилась не в результате 
внезапного озарения, а в итоге длительного совершенствования. Происходила она 
от крестообразного меча рыцарских времен, при работе которым бойцу приходилось 
для усиления хвата класть указательный палец на верх поперечины; этот 
незащищенный палец часто оказывался травмированным, и для его защиты над 
крестовиной стали делать дополнительную защиту в виде изогнутой полоски металла,
 иногда для симметрии помещая на крестовину по одной такой полоске с каждой 
стороны. Дополнительных элементов защиты пальцев и кисти становилось все больше,
 в том числе стальные кольца, и в конце концов постепенно появилась знакомая 
нам изящная «стреловидная» форма эфесов второй половины XVI века с поперечиной, 
pas d'asne и контргардами.
В XVII веке «стреловидный» эфес, пройдя через ряд вариаций, обрел свою 
совершенную форму — чашеобразную, которая служила руке замечательной защитой с 
учетом того, каким образом использовалось оружие; кинжал же стали снабжать 
прочной треугольной (сужающейся книзу) защитной полосой, которая обеспечивала 
безопасность руки не хуже.



Рапира с семью кольцами


В нередких в то время личных ссорах доспехов на противниках уже не оказывалось, 
они сражались в одних рубашках, а с учетом смертоносности такого оружия, как 
рапира, возросла необходимость в обретении качественных навыков фехтования. 
Искусство это, в том виде, в каком преподавали его итальянские мастера, 
расцвело пышным цветом. Рапиры сами по себе были длинными и неудобными, редко 
когда длина их составляла менее четырех футов от хвостовика до острия, а бывало,
 что и превышала пять футов; атакующие действия были не слишком стремительными 
и уж никак не могли представлять собой сложные движения, и, когда противники 
сражались только на рапирах, от колющих ударов они спасались перемещениями и 
уходами, а не парированием собственным оружием. Перемещениями, о которых идет 
речь, были более или менее быстрые, в зависимости от ситуации, шаги вперед, 
назад или в сторону (так называемые «траверсы»). Самым популярным средством 
обороны был кинжал; технически защитных действий им насчитывалось три или 
четыре, и все они были крайне просты; для атаки противника его практически не 
использовали, разве что войдя в плотный контакт. Такие поединки на рапирах с 
кинжалом выглядели, пожалуй, самыми романтичными и живописными за всю историю 
фехтования. Иногда вместо кинжала использовался плащ — его в два слоя 
наматывали на левую руку и отмахивали его свисающим концом уколы противника, а 
в некоторых случаях и метали таким образом, чтобы или обернуть им самого 
соперника целиком, или запутать его оружие. Научиться подобным методам ведения 
боя было очень легко. Суэтнам утверждает, что за несколько уроков 
пятнадцатилетнего мальчика можно было научить обороняться против любого 
мужчины; и мы действительно знаем об одном мальчике указанного возраста по 
имени Чарльз Сефтон, который более чем постоял за себя в бою против своего 
собственного учителя.



Рапира со стреловидным эфесом


По правде говоря, период рапиры был временем самых вспыльчивых нравов за всю 
историю: мужчины столь трепетно относились к своей чести, что готовы были 
драться насмерть по любому поводу, а то и без него — просто по легкомыслию и 
ради удовольствия. Современник того оживленного периода, Шекспир, дает нам 
некоторое представление о типичных конфликтах, бытовавших в те времена, приводя 
слова Меркуцио, обращенные к Бенволио (надо сказать, единственному более-менее 
миролюбивому человеку во всей пьесе «Ромео и Джульетта»):

«Милый мой, ты горяч, как все в Италии, и так же склонен к безрассудствам и 
безрассуден в склонностях. Ведь ты готов лезть с кулаками на всякого, у кого на 
один волос больше или меньше в бороде, чем у тебя, или только за то, что 
человек ест каштаны, в то время как у тебя глаза каштанового цвета. Голова у 
тебя набита кулачными соображениями, как яйцо — здоровою пищей, и, совершенно 
как яйцо, сбита всмятку вечными потасовками. Разве ты не поколотил человека за 
то, что он кашлянул на улице и разбудил твою собаку, лежавшую на солнце? Разве 
ты не набросился на портного, осмелившегося надеть новую пару до Пасхи, или на 
кого-то другого за то, что он новые башмаки подвязал старыми лентами?»
[32]




Дуэль на рапирах с плащами


А ведь речь идет об образце миролюбия того времени!



Кинжал для учебного фехтования


Жители XVI века готовы были принять за вызов любой брошенный на них взгляд, как 
повествует о том в своей «Практике» Винченцо Савиоло. Предоставим ему слово:
«Что же произошло с врожденной галантностью благородных мужей древности? Есть в 
том вина и некоторых недостойных людей, которую я не могу не порицать — выходя 
на улицу, эти люди взяли себе в привычку окидывать всех проходящих мимо таким 
взглядом, словно они хотят оценить и запомнить их; многие из тех, на кого 
подобным образом смотрели, не могли оставаться спокойными, и это стало опасным. 
Ведь может статься, что тот, на кого брошен изучающий и оценивающий взгляд, 
может в силу подозрительности своей натуры, или какой-нибудь личной тайны, 
приписать такому взгляду какие-то одному ему известные причины. И может 
разгореться нешуточная ссора, поскольку тот, на кого смотрели, спросит, чем он 
обязан такому взгляду, а тот, кто смотрел, может ответить резко или грубо, и 
оба придут в ярость, и ситуация станет опасной. Я сам видел замечательный 
пример подобного конфликта, когда проезжал через город Триест, находящийся на 
краю области Фриуле в Италии. Два брата, один из которых был весьма уважаемым 
офицером, а второй — храбрым и достойным солдатом, шли по улице, и несколько 
местных молодых господ подвергли их не слишком учтивому осматриванию посреди 
улицы. Офицер с братом восприняли это как бесцеремонность и любезно 
поинтересовались, не встречались ли они с этими господами раньше и знакомы ли 
они. Те ответили «нет»; на следующий вопрос о том, почему же вы тогда столь 
пристально на нас смотрите, один из наглецов дал ответ «глаза есть, вот и 
смотрим», а другой добавил «все вопросы к воронам, почему они нам их до сих пор 
не выклевали». Короче, слово за слово, и перешли к делу, ибо что сказано языком,
 то должно подтвердить руками: завязалась яростная драка, брат офицера был убит,
 двое из местных — ранены, а остальные — бежали, причем самый искусный боец из 
них оказался раненым в ногу и убежать не смог, был арестован и вскоре 
обезглавлен. Его очень любили в городе, но никто не помог ему избежать смерти, 
к которой его привели безумная самоуверенность и плохая компания».
В те бурные времена самым мудрым советом было «ни с кем не спорить». Много 
голов полетело из-за возражений, ведь любое, самое ничтожное слово поперек 
полоумному горячему парню воспринималось как наглая ложь, а рапиры в те дни 
очень непрочно сидели в ножнах… Более миролюбивыми и здравомыслящими людьми 
были придуманы и напечатаны правила о возражениях, где подробно расписывалось, 
в каком именно случае встречи с «наглой ложью» следует драться, а в каких — не 
следует. Там присутствовало понятие «Безусловное Обвинение во Лжи», которая 
была определенно подходящей причиной для драки, да и в наше время, когда 
обществом заправляют юристы, привела бы к появлению на руках лжеца наручников; 
но в благословенные времена королевы Елизаветы наручники были вещью неизвестной,
 а подобные споры решались с помощью ее величества рапиры.
Так, к примеру, некий Джон заявлял некоему Джеймсу:
— Ты сказал, что я в битве при Монконтур забыл присягу и трусливо бежал, так 
вот, я отвечаю на это, что ты солгал! — и мог добавить, дабы еще более 
прояснить свои намерения: — И язык твой подобен рукам вора!
Это — пример четкого и энергичного возражения, и Джеймсу теперь положено 
вызвать Джона на поединок, чтобы своими руками доказать правоту своих слов.
Помимо «Безусловного Обвинения во Лжи», имелось еще «Общее Обвинение во Лжи» — 
это когда утверждение произнесено «в общем», без указания на конкретное лицо, 
например: «Кто бы ни говорил, что я не верен своему сюзерену, тот лжет!» На 
подобное утверждение никто не обязан отвечать вызовом, потому что возможно, что 
об этом говорили все подряд, а сражаться со всеми подряд было бы неумно.
Затем следует «Условное Обвинение во Лжи». «Условным Обвинением во Лжи мы 
называем обвинение, которое будет действительно при некоем условии, например 
заданном в утверждении типа: «Если ты назвал меня вором, ты тем самым солгал, 
если назовешь меня вором впоследствии, ты тем самым солжешь, и сколь часто ты 
произносил или произнесешь такие слова, столь часто и солгал или солжешь». 
Такое «Условное Обвинение» часто вызывает споры и сомнения, поскольку оно не 
может считаться действительным, пока не проверено условие, иными словами — пока 
не засвидетельствовано, что описанные слова действительно были произнесены. 
Поэтому во избежание двусмысленности ситуации всем благородным господам 
рекомендуется воздерживаться от утверждений, классифицируемых как Условное 
Обвинение во Лжи».
И завершает список «Пустое, или Глупое, Обвинение во Лжи». «Принято считать, 
что тот, кто обвиняет другого во лжи, не важно, сколь обоснованно, получает 
право выбора оружия при поединке. Вследствие этого недалекие люди ежедневно 
говорят массу глупостей, так что люди только и слышат от них: «Если ты скажешь, 
что я не честный человек, то врет твой язык!» — глупость чего очевидна. Или 
еще: невежественные забияки могут заявлять так: «Если кто-нибудь говорил обо 
мне дурное, он лгал; если же кто-то будет отрицать, что говорил — он тоже 
лжет!» Такие вздорные речи следует считать Пустым и Глупым Обвинением во Лжи, 
способным вызвать лишь смех. Вот еще пример Пустого Обвинения: Саймон, встретив 
Льюиса, заявляет: «Доставай оружие, и я докажу, что ты — лжец и негодяй; если 
же не достанешь — то ты тем более негодяй!» Или так: «Если ты. скажешь, что я 
тебе не ровня, то солжешь!» Такое обвинение во лжи не имеет под собой основания 
и, следовательно, заслуживает только насмешек».



Глава 10
О некоторых неблагоприятных последствиях указа Генриха II

Как месье де Соёлль отправился в одиночку сражаться с месье Девесом, и что с 
ним произошло
Месье де Соёлль женился на мадемуазель Дюпон, красивой молодой леди из 
Лангедока. Несколько дней спустя после свадьбы ему пришлось покинуть дом и 
отправиться ко двору за неким благодеянием от короля. Рановато было для 
новоиспеченного мужа покидать свою молодую жену, но дело не терпело 
отлагательств, и он возложил на своего шурина Дюпона обязанности по присмотру 
за домом и женой. Оказалось, что у этого молодого человека гораздо лучше 
получалось обнаруживать уже произошедшие неприятности, чем предотвращать их. У 
Соёлля был сосед по имени Девес, бывший ему самым близким другом, постоянно 
навещавшим его, и не прекративший являться в гости с отъездом самого Соёлля. 
Девес был молод, красив, богат и обходителен; леди тоже была молода, красива и 
полна очарования. Остальное можно додумать самостоятельно.
Соёлль возвращается домой. Дюпон рассказывает ему о своих открытиях, и 
разражается бурная семейная сцена. Соёлль бросается на поиски Девеса, 
добирается до его дома к обеду и застает его вместе с отцом и дюжиной друзей в 
тот момент, когда они собирались сесть за стол. Все обнимаются с вновь 
прибывшим, особенно горячо — Девес-младший, и гость присоединяется к трапезе, 
которая проходит самым приятным образом. Вот она закончилась, и Соёлль уводит 
Девеса в сад. Там, на одной из аллей, он вдруг говорит:
— Я приехал драться с тобой насмерть; я припас пару шпаг и кинжалов в укромном 
месте, куда мы сейчас и отправимся.
— Со мной? — изумляется Девес. — Ты, должно быть, шутишь? Я с удовольствием 
сразился бы с твоими врагами, но не с тобой, своим ближайшим другом!
— Ну нет, — отвечает ему Соёлль, — ты меня не обманешь! Или я убью тебя, или ты 
убьешь меня!
— Как это? — восклицает Девес. — Даже безо всякой ссоры? Я не понимаю, что 
происходит?
— Просто я так хочу, — отрезал гость.
Тут в голове у Девеса мелькнула черная мысль.
— Просто ты так хочешь? Ну что ж, не могу тебе отказать. Но сегодня мы драться 
не будем. Здесь полно моих друзей, и, если мне посчастливится победить, могут 
подумать, что не обошлось без их помощи; лучше пришли мне письмо и сообщи в нем 
место и время — я буду там к твоим услугам.



Рапира со стреловидным эфесом


Удовлетворившись таким решением, Соёлль возвращается домой и на следующий день 
через слугу отсылает письменный вызов. Положившись на честность Девеса, он 
прибывает на встречу в одиночку. Девес уже поджидает его на условленном месте, 
но не один, а с группой друзей, которые набрасываются на несчастного; один из 
них протыкает Соёлля сзади с такой силой, что клинок рапиры ломается, и обломок 
остается в теле раненого, которого бросают истекать кровью. Однако рана 
впоследствии зажила, хотя здоровье Соёлля полностью так и не восстановилось. 
Узнав об этом, Девес приходит в ужас и совершает еще одно коварное покушение. 
Но тут об обоих случаях узнает король и в гневе изгоняет Девеса из армии, где 
тот числился кавалерийским корнетом. Это разжалование — страшный удар для 
виновного, который тем самым получает репутацию недостойного человека, с 
которым никто из благородных не скрестит более шпаги. Соёлля же впоследствии 
сумел полностью излечить один итальянский хирург, с которым они случайно 
познакомились на Монпелье.
Как капитан Матас пощадил Ашона, и как Ашон отплатил за благородство

Король Франциск II однажды отправился на охоту в Венсеннский лес. В его свите 
были, помимо прочих, два рыцаря — некий Ашон, молодой придворный фаворит, и 
капитан Матас, человек несколько эксцентричный в поведении и в одежде, но 
наряду с тем — храбрый солдат, верой и правдой служивший своему королю во всех 
войнах, за что его высоко ценили, несмотря на все его странности. На охоте эти 
двое что-то не поделили и решили драться. Вот они потихоньку отстают от своих 
спутников, выбрав себе расположенный неподалеку крутой холм, забираются на него 
и принимаются выяснять отношения с помощью рапир. Опытный вояка Матас 
обрушивает на соперника столь мощный натиск, что оружие быстро вылетает у того 
из рук; однако в силу великодушного расположения духа и нежелания прослыть 
mangeur de jeunes gens
[33]
командир отпускает посрамленного со словами:

— Ступайте же, молодой человек, и поучитесь лучше держать оружие в руках, да 
остерегайтесь впредь бросаться на таких людей, как я. Я прощаю вас, ведь вы еще 
так молоды, и давайте теперь обо всем забудем. Поднимите свою шпагу.
Произнеся это, Матас поворачивается к своему коню, собираясь сесть на него и 
вернуться к остальным, но тут вероломный Ашон, чью жизнь он только что пощадил, 
подбирает выбитую шпагу, бросается вслед Матасу и протыкает его насквозь, так 
что тот падает замертво.
Смерть Матаса вызвала всеобщее сожаление, поскольку это был храбрый воин, но 
герцог Гиз очень разозлился на убитого за то, что он так невысоко оценил свои 
воинские навыки и свое везение, заставившие противника сдаться ему на милость, 
что счел, гордец, допустимым оставить побежденному жизнь, которой тот и 
воспользовался для того, чтобы тут же убить великодушного победителя. 
Итальянские специалисты по этикету дуэлей придерживались в те времена того же 
мнения, что и Гиз, советуя добрякам, не желающим лишать побежденного противника 
жизни, оставлять его в таком случае, как минимум, лежащим на земле с 
покалеченными руками и ногами во избежание какого-либо злодейства с его стороны,
 а кроме того — полоснуть его по лицу так, чтобы оставить уродливый шрам на 
вечную память. Матасу стоило бы прислушаться к этим советам.
Как месье де Милло сразился с бароном де Вито и бесчестно убил его
Хоть бесчестное убийство барона де Вито и служит плохой репутацией его 
противнику, но и сам барон представлял собой личность не особенно симпатичную, 
отличаясь, по свидетельствам современников, во всем, что касалось проявлений 
жестокости. Как-то раз в Тулузе он встретился с бароном де Супе, чрезвычайно 
самоуверенным молодым человеком, который имел неосторожность недооценить де 
Вито. Тот был человеком щуплым, и де Супе, который, наоборот, имел богатырские 
размеры, посматривал на него сверху вниз во всех отношениях. Как-то раз за 
ужином они поругались по какому-то банальному поводу, и де Супе позволил себе 
швырнуть канделябром противнику в голову. Рассвирепев, коротышка схватился за 
меч и готов был драться прямо там, но его удержали друзья Супе, которых было 
там гораздо больше, чем его собственных, поэтому он просто покинул дом. Но, 
выйдя, спрятался и стал ждать с мечом наготове, а когда вышел ничего не 
подозревающий Супе, бросился на него и проткнул насквозь. Тело де Вито бросил 
там же, на дороге, что было, надо сказать, делом опасным, ведь в Тулузе как раз 
в тот период законы соблюдались строго, да и влиятельных друзей и родственников 
у убитого в городе оказалось предостаточно, так что, попадись де Вито им в руки 
— наказание было бы неизбежным. Однако тут его спас низкий рост — он переоделся 
девушкой и неопознанным проскочил через городские ворота, таким образом, по 
словам своего обожателя Брантома, «храбро избежав смерти».
Вскоре после этого с ним снова происходит не менее похвальная история. На этот 
раз гнев де Вито пал на некоего Гонельо, любимчика короля, и вполне заслуженно 
— ибо тот, по слухам, жульнически убил младшего брата нашего героя, 
пятнадцатилетнего юношу, которому прочили большое будущее. И вот яростный барон,
 узнав, что убийца с тремя друзьями держит путь к себе в Пикардию, поскакал 
вслед в сопровождении лишь одного своего друга — молодого Бусико, догнал 
преследуемого на равнине возле Сен-Дени и сразу же убил безо всяких церемоний. 
Король, очень любивший Гонельо, был в бешенстве, и, поймай он барона, тому 
пришел бы конец. Но наш достойный рыцарь успел сбежать в Италию и так и не 
вернулся до того самого дня, когда злой рок свел его с Милло, у которого было 
достаточно причин ненавидеть барона, чтобы сразу же бросить ему вызов.
Вот два противника встречаются в сельской местности под Парижем, с ними — 
секунданты, призванные следить за тем, чтобы ни на одном из противников не было 
скрытых доспехов или магических амулетов для обретения нечестного преимущества. 
Оба разделись до рубашек, секундант Милло подходит к барону, а секундант барона 
— к Милло, тот расстегивает рубашку и показывает, что под ней ничего нет. 
Дуэлянты становятся в стойку и обмениваются серией быстрых ударов, после 
которых острие рапиры барона оказывается погнутым. Но погнуться оно могло и об 
эфес шпаги противника; тогда де Вито мгновенно наносит два укола сопернику в 
грудь так, что тот отскакивает шага на три-четыре, но больше никакого эффекта 
удары не оказывают. Де Вито начинает что-то подозревать и принимается атаковать 
«эстрамасонами».
Эстрамасон, как называет этот удар Брантом, — это необычный отвесный удар, 
наносимый в голову, но не с целью прямо проткнуть ее, а проколоть голову сверху 
вниз, от лба до подбородка. Милло парирует эти удары, что можно уверенно 
сделать шпагой и кинжалом одновременно, подняв их кверху и скрестив близко к 
рукоятям — так называемое «двойное» парирование, и, воспользовавшись 
предоставленной возможностью, тут же наносит барону мощный колющий удар в 
корпус, а за ним — еще один, и еще, и еще, и приканчивает противника, не дав 
ему даже попросить пощады. Барон поубивал много народу, в том числе — отца 
Милло, и недруги говорили, что победы свои де Вито одерживал нечестно, с 
помощью жульничества. Милло об этом знал и прибег к советам некоего синьора 
Ферроне, итальянца из Асти, который обучил его не только фехтовальным приемам 
своих соотечественников, но и другим, не столь рыцарским по природе, приемчикам 
тоже. Итальянцы в то время считались самыми хитрыми и мстительными в 
цивилизованном мире, придерживаясь убеждения, что за предательство и обман 
благородный человек вполне вправе отплатить тем же и это нисколько не запятнает 
его чести. Милло глубоко воспринял эти уроки и хорошо подготовился к встрече с 
бароном перед тем, как послать ему вызов. Он заказал себе легкую кирасу, 
которую можно было бы носить прямо на голое тело; она была столь искусно 
сделана и окрашена, что случайный наблюдатель — а секундант Вито был, похоже, 
каким-то уж совсем случайным — решил бы, что перед ним живая плоть. Так, с 
помощью этого трюка месье де Милло отмстил за убийство своего отца.
Как месье де Сурдиак сразился с месье де ла Шасне-Лалье и убил его с помощью 
жульничества
В период мрачного правления Генриха II, 31 марта 1579 года, в Париже, на 
острове Лувье на Сене, состоялась дуэль между месье де Сурдиаком, молодым 
лордом Шастонефом, и месье де ла Шасне-Лалье, который незадолго до того служил 
охранником молодого лорда.
Какой-то сплетник нашептал Сурдиаку, что его бывший охранник распространяется о 
нем нежелательным образом, и Сурдиак тут же отреагировал вызовом. Сам Сурдиак — 
молодой энергичный парень, а рвется в драку с мужчиной, как минимум, средних 
лет, чтобы не сказать пожилым, что само по себе нехорошо; однако в оговоренный 
день они все же встречаются в сопровождении секундантов. Однако, как это часто 
бывает, слухи о предстоящей дуэли разошлись, и по обеим сторонам реки собралось 
множество людей всех сословий, чтобы насладиться зрелищем. Сурдиак спрашивает 
своего противника, правда ли, что тот отпускал о нем столь недостойные 
замечания, и ла Шасне отвечает:
— Клянусь честью благородного человека, я никогда ничего подобного не говорил.
— В таком случае, — говорит Сурдиак, — я полностью удовлетворен.
— А я — нет, — отвечает ему старший. — Из-за тебя мне пришлось ехать сюда, я 
настроен драться, да и что скажут все эти люди, которые собрались здесь вокруг, 
по обеим берегам, когда увидят, что мы явились сюда с рапирами и кинжалами 
просто для того, чтобы немного поболтать? Это запятнает наши репутации. Так что 
приступим к делу!
И вот они раздеваются до рубашек и, понадеявшись на честность друг друга в 
части отсутствия какого-либо жульничества, начинают бой на рапирах и кинжалах. 
Оба — опытные бойцы, и какое-то время продолжается безрезультатный обмен 
ударами, уколами и парированиями, пока наконец ла Шасне не наносит мощный удар 
над рукой — imbroccata — прямо в середину корпуса Сурдиака, и этот удар, ко 
всеобщему удивлению, не оказывает вообще никакого действия. JIa Шасне 
восклицает:
— Негодяй! Ты еще и в доспехах! Но ничего, я тебя и по-другому достану!
И с этими словами он принимается метиться в голову и горло и наносит такой 
яростный боковой удар рапирой (те первые рапиры имели острые лезвия), что, не 
успей Сурдиак уклониться корпусом, быть бы его горлу перерезанным. Однако же он 
остается невредим и удваивает натиск, протыкая в конце концов тело ла Шасне. Но 
вряд ли эту победу можно назвать триумфальной, ведь ни для кого не представляет 
сомнения, что победитель явился на бой, мошеннически поддев под одежду потайной 
доспех.
Как месье де Ромфор сразился с месье де Фреденем, как пытался смошенничать, и 
как это ему не удалось
Случилось это в Лимузане, а нам все стало известно со слов Брантома. Жила-была 
некая дама непонятного сорта, в чьем доме частыми гостями были два господина — 
месье де Ромфор и месье де Фредень. Как часто бывает в случаях с подобными 
дамами, оба горячих молодых парня стали страшно ревновать друг к другу. Первым 
начинает Ромфор и доверяет свою беду некоему господину, чье имя не называется, 
указывается лишь, что у него была репутация «честного малого», несколько 
разгильдяйского, правда, характера.
Этот друг Ромфора передает Фреденю вызов с предложением встретиться в некоем 
уединенном месте и там выяснить отношения наедине безо всяких секундантов или 
иных свидетелей, за исключением слуг, которые будут удерживать лошадей. Так они 
и встретились, только вот Ромфор решил, так сказать, подстраховаться: в ливрею 
слуги он одел все того же своего бесценного друга, договорившись с ним, что 
если придется туго, то тот бросит лошадей на произвол судьбы (успеется потом их 
поймать) и придет на помощь, чтобы разделаться с бедным Фреденем вдвоем. Вот 
дуэлянты подбирают подходящее место для боя, довольно далеко от коновязи, а 
слуги не спеша бредут за ними. Фредень оглядывается и тут же узнает спутника 
своего противника. «Ага! — думает он. — Тут дело нечисто. Надо действовать 
внезапно!» И, будучи лучшим фехтовальщиком, чем рассчитывал Ромфор, он в два 
движения укладывает своего соперника замертво, не успел сообщник последнего 
даже сообразить, что пора идти на помощь. Преданный слуга Фреденя подвел лошадь 
гораздо ближе к полю боя, чем осторожный лжеслуга Ромфора, так что победитель 
мгновенно влетает в седло и мчится на растерянного господина, который тут же 
бросается прочь, оставив Ромфора на произвол судьбы. Фредень не устраивает 
погони, удовольствовавшись советом вдогонку беглецу убираться ко всем чертям. 
Сам же он с победой возвращается домой, слуга его несет оружие безобидного 
теперь Ромфора, а победитель долго хвастается всем своей победой и тем, как он 
прогнал с поля лжеслугу, чье имя, как мы можем только догадываться, он не 
постеснятся раскрыть.



Глава 11
Как восхитительный Криштон сразился с итальянским храбрецом на рапирах и 
поразил его и как впоследствии сам был убит с помощью обмана

Об этом сэр Томас Уркухарт в своем труде «Самоцвет» рассказывает так:
«Теперь же я поведу речь о Криштоне, надеясь не обидеть наивного читателя, и 
опишу великодушный поступок, совершенный им при дворе герцога Мантуа не только 
к собственной чести, но и к вечной славе Британского острова. Случилось это так.

Жил-был некий господин из Италии телом могучий, проворный и энергичный, а 
характером — дерзкий, злобный и воинственный. И был он столь искусен в ведении 
боя, что одолел всех известных мастеров и учителей фехтования в Италии, вынудив 
их своими неотразимыми ударами, рубящими и колющими, признать себя победителем. 
Завоевав себе таким образом репутацию, он решил, что пора взяться и за 
зарабатывание денег. С этой целью наш фехтовальщик сменил учебную рапиру на 
боевую, прихватил с собой полный кошель денег (примерно фунтов в четыреста в 
пересчете на английские) и отправился в путешествие по Испании, Франции, Италии 
и всем остальным краям, где можно было встретить самых горячих и жестоких 
дуэлянтов. Появляясь в городе, где имелась надежда на встречу с местным героем, 
который был бы готов сразиться с заезжим выскочкой, наш итальянец храбро везде 
бросал такой знаменитости вызов с предложением сразиться на арене на главной 
рыночной площади города с условием, что тот поставит на себя не меньшую сумму, 
чем сам итальянец, а победитель боя получит весь призовой фонд. Немало 
храбрецов из разных стран приняли его предложение, не побоявшись рискнуть 
жизнью и состоянием, но до встречи с Криштоном его преимущество над всеми 
соперниками оказывалось столь очевидным, а судьба его противников — столь 
плачевной, что те из них, кому повезло остаться в живых (пусть и истекая 
кровью), были просто счастливы, что потеряли лишь деньги и репутацию. В конце 
концов он возвращается домой, нагруженный золотом и увенчанный славой за счет 
посрамления всех этих иностранцев, которых итальянцы зовут «трамонтани». По 
дороге наш боец по привычке завернул в город Мантуа, где местный герцог 
удостоил его своего покровительства и приставил к нему охрану. Сам же 
фехтовальщик и здесь оповестил весь город, как и везде до того — барабанным 
боем, звуками рога и объявлениями, которые разместил на всех главных воротах, 
столбах и колоннах города, — о своем намерении сразиться на рапирах с любым, 
кто осмелится принять его вызов и сможет поставить на кон сумму в пять сотен 
испанских пистолей против такой же, которую ставит он сам, с условием, что 
победитель получает все.
Вызов недолго оставался без ответа. Случилось так, что в это же время при дворе 
Мантуа находились сразу трое из самых выдающихся рубак в мире, которые, услышав 
про возможность быстро и легко срубить (как они решили) пять сотен пистолей, 
чуть не передрались между собой за право первого поединка с пришельцем, и 
только вмешательство придворных герцога заставило их с помощью не оружия, но 
жребия определить, кто из них выйдет в бой первым, кто — вторым, а кто — 
третьим, если ни первому, ни второму не повезет победить.
Тот, кому выпало счастье принять бой первым, без дальнейших проволочек явился 
на арену, подготовленную для боя, где под звуки рога его поджидал противник. 
Бойцы взялись за дело, бой начался жарко, но вскоре тот, кому выпало первым из 
троицы сразиться, первым же и отправился на тот свет, упав навзничь с пробитым 
горлом.
Это, однако, ничуть не смутило двух оставшихся, и на следующий день на бой 
вслед за первым вышел второй — и выступил с тем же успехом, получив смертельный 
укол в сердце.
Тем не менее, третий все так же рвался в бой, как и два дня назад, и на 
следующий день он, собравшись с духом, смело вошел на арену и какое-то время 
искусно и энергично сражался, но в итоге ему повезло не больше, чем двум 
предыдущим бойцам, — он пропустил удар в живот и в течение двадцати четырех 
часов испустил дух. Как можно себе представить, эти бои представляли собой 
прискорбное зрелище для герцога Мантуа и всего города. Победоносный вояка, 
гордясь столь прибыльными как для его репутации, так и для кошелька победами, 
целых две недели триумфально расхаживал по улицам Мантуа, не встречая никакого 
сопротивления. Когда о происходящем узнал неизменно Восхитительный Криштон, 
только что прибывший ко двору Мантуа (впрочем, он был как раз отсюда), он не 
мог ни есть ни пить, пока не послал пришельцу вызов, чтобы смыть позор трусости,
 павший на дворян Мантуа. В вызове заезжему чемпиону предлагалось явиться на 
все ту же арену, где он убил уже троих, к девяти утра следующего дня и 
сразиться с Криштоном перед лицом всего двора Мантуа. Кроме того, в вызове 
говорилось, что есть при дворе Мантуа люди не менее храбрые, чем итальянец, и 
что для пущего задора Криштон добавляет к объявленной сумме в пять сотен 
пистолей еще тысячу, ожидая того же и от гостя, чтобы победителю достался 
действительно стоящий приз. Вызов мгновенно принят, и в оговоренное время оба 
дуэлянта уже на месте, каждый выдает по пятнадцать сотен пистолей и выбирает 
себе по одной рапире из двух предложенных — одинаковой длины, веса и качества. 
По сигналу, которым послужил выстрел из большой пушки, бойцы, словно два льва, 
набросились друг на друга на глазах у герцога, герцогини, благородных господ и 
дам, вельмож и всех достойных мужчин, женщин и девушек города. Храбрый Криштон, 
сойдясь с противником, сначала ушел в оборону, стремясь скорее измотать 
соперника. Столь искусно и ловко он отражал удары и корпусом уходил от 
серьезных ударов, не обращая внимания на финты, что казалось, что он просто 
играет с противником, а тот нападает всерьез. Спокойствие, которое Криштон 
сохранял в пылу боя, как молния, озаряло сердца зрителей и делало его предметом 
любви всех итальянок; ярость же второго бойца, ставшего похожим на раненого 
медведя, способна была вселить страх в волков и испугать даже английского 
мастифа.
Оба бойца были в одних рубашках и внешне казались находящимися в совершенно 
равных условиях, но, когда итальянец удваивал усилия в яростном броске, у него 
на губах выступала пена, а дыхание становилось хриплым; шотландец же, сдерживая 
натиск, спокойно срывал все планы нападающего. Тот заставлял соперника работать 
то примами, то секундами, менять защиту терциями на защиту квартами, парируя 
удары то высоко, то низко, и выгибал тело, как только можно, в поиске уязвимых 
мест в обороне рыцаря — но все тщетно. Неодолимый Криштон, перед которым была 
бессильна любая хитрость, отражал все атаки и с невероятной ловкостью как в 
парировании, так и в перемещениях разрушал все замыслы противника. Только 
теперь в голову непобедимого доселе итальянца начала закрадываться мысль о том, 
что кто-то может превзойти и его. Несравненный же Криштон решил, что пора 
положить сокрушительный конец затянувшемуся поединку, чтобы не обмануть 
ожиданий дам и надежд герцога. Он просто перевоплотился, обернувшись из 
защищающегося в нападающего, и совершил, в защиту чести герцогской семьи и в 
воздаяние за кровь троих убитых здесь ранее, следующее: провел длинную стоккаду 
de pied ferme; отскочил и нанес еще один удар, на долю секунды зафиксировав 
клинок в теле соперника; и наконец, сделал последний шаг назад и, резко 
стартовав с правой ноги, вогнал рапиру в живот итальянца, горло и сердце 
которого уже были пробиты предыдущими двумя ударами. Таким образом он отмстил 
за трех вышеупомянутых господ, которые были убиты тремя такими же ударами. 
Итальянец, чувствуя, как жизнь покидает его вместе с вытекающей кровью, успел 
сказать только одно — что он умирает со спокойной душой, ибо принял смерть от 
руки самого храброго воина».
Джеймс Криштон был не только талантливым бойцом, но и в целом очень способным и 
образованным молодым человеком, так что неудивительно, что герцог Мантуа питал 
к нему особую привязанность, и тем более — после славной победы над заезжим 
бойцом. Видя, что Винченцо ди Гонцага, сын герцога, имеет склонность к 
литературе и искусствам, правитель приставляет Криштона к сыну в качестве 
компаньона и наставника. На беду, сам Винченцо оказался человеком злобным, 
мстительным и имел много плохих привычек.
Как рассказывает нам сэр Томас Уркухарт, после победы над итальянцем на глазах 
у всего города красавицы Мантуа готовы были пасть к ногам героя. Среди толпы 
красоток он бы и жил счастливо, но, к сожалению, нашлась среди них одна, 
захватившая гораздо больше его внимания, чем все остальные. К большому 
сожалению, и принц тоже начинает питать пристрастие именно к этой особе, в 
связи с чем у него развивается ревность к шотландцу, перерастающая в 
смертельную ненависть. Как-то раз последний возвращался от предмета своей 
страсти, по бытовавшей в то время среди итальянской знати манере играя на 
мандолине. На него набрасываются с полдюжины вооруженных бандитов, чьи лица 
тщательно закрыты масками. Криштон вынимает рапиру и кинжал и так умело 
обороняется, что вскоре двое нападающих уже повержены наземь, трое — бегут, а у 
шестого он выбивает оружие, срывает с него маску и видит принца Винченцо, 
своего молодого господина. Да, он лишь разоружил противника, да и то — 
защищаясь, а ведь мог бы и убить. Потрясенный своим открытием, он становится на 
колено и с поклоном возвращает принцу его рапиру. Винченцо, пьяный от вина, 
разъяренный своим поражением, подлый и мстительный по природе, принимает рапиру 
и тут же протыкает ею рыцаря насквозь. Так в юном возрасте двадцати двух лет 
завершилась жизнь Восхитительного Криштона.



Глава 12
О рыцарском поведении мастеров рапиры

Пожалуй, хватит о жульничествах, о злобе и предательстве. Теперь приятно было 
бы узнать о том, что не все благородные господа того времени были столь жестоки.
 Да, действительно жестокие и безнаказанные убийства капитана Матаса и 
Восхитительного Криштона, совершенные теми, кого эти рыцари только что 
великодушно пощадили, вряд ли могли подтолкнуть благородных по природе своей 
людей к тому, чтобы вести себя с побежденным противником так, как подсказывает 
сердце. Но все же в истории сохранилось немало примеров рыцарской учтивости 
победителей по отношению к побежденным, которую последние принимали с 
благодарным почтением. Узнаем же о них.
Как два капитана, Петр Корсиканец и Джованни из Турина, сражались на рапирах и 
плащах, и как великодушно они себя вели по отношению друг к другу
При дворе принца Джианнино дей Медичи состояли двое храбрых капитанов, 
именовавшихся Петр Корсиканец и Джованни из Турина. Они храбро служили своему 
повелителю во всех войнах и несколько лет жили добрыми друзьями. Но как-то раз 
между ними зародилось недовольство; они перестали доверять друг другу, и 
отношения их переросли в открытую ссору. Споры между ними стали постоянным 
делом, а поскольку ни тот ни другой ни в чем не желал признать себя неправым — 
при том что виноваты были в какой-то степени оба, — примирить их стало задачей 
поистине невозможной, хотя до физических оскорблений дело еще не дошло. Когда 
такое положение дел стало известно Джианнино, их хозяину и повелителю, то, зная 
храбрый нрав обоих, он сразу понял, что не за горами тот день, когда они 
сцепятся насмерть и погибнут оба, ибо ни тот ни другой не сдастся. Не желая 
терять двух лучших своих вассалов, он прилагает все усилия, чтобы привести их к 
согласию, однако они столь упрямы, что не стали слушаться и самого князя.
Отчаявшись, принц решил положить конец ссоре раз и навсегда. Он призывает обоих 
к себе и в последний раз пытается помирить их — разумеется, безуспешно. Тогда 
принц приказывает принести ему две рапиры одинаковой длины и веса и протягивает 
каждому из воинов по одной, после чего снимает собственный плащ, своим же 
острым кинжалом распарывает его надвое и по половине плаща вручает каждому из 
спорщиков. И в завершение — приказывает запереть их в большом пустом зале и не 
открывать дверей, пока они не уладят все свои взаимные претензии окончательно.
Вот их оставили наедине и двери заперли на замки. Но полным уединением это 
назвать сложно — за действиями противников наблюдает достаточно внушительная 
аудитория, кто — в замочную скважину, кто — в щели в дверях, а кто и 
вскарабкался на стену, чтобы заглянуть в окно. Что ж, противоречия 
действительно надо улаживать, и бойцы берутся за дело. После короткого обмена 
ударами Джованни задевает клинком лоб противника. Рана сама по себе пустяковая, 
царапина, но драться мешает очень, поскольку кровь, струясь по лицу, заливает 
глаза, так что Петру приходится постоянно вытирать ее. Джованни говорит:
— Петр Корсиканец, так не пойдет, это уже не бой. Давай сделаем перерыв, 
перевяжи свою рану.
Тот принимает предложение, как может, перевязывает рану платком, и они снова 
принимаются сражаться, еще яростнее прежнего, да так, что рапира Джованни 
вылетает из руки. Корсиканец, желая отплатить великодушием за великодушие, 
опускает клинок и произносит:
— Джованни из Турина, подними рапиру. Я не буду убивать безоружного.
Затем наши бойцы сходятся и в третий раз и так отчаянно бьются, нанося друг 
другу множество тяжелых ран, что кто-то из наблюдателей отправляется к принцу и 
умоляет его остановить бой, пока они друг друга не убили. Принц тут же входит и 
видит, что оба участника лежат на полу и сражаться уже не могут по причине 
ужасных ран и большой потери крови. Правитель зовет на помощь и приказывает 
скорее унести их. Под чутким наблюдением князя их лечат со всем тщанием, и 
через какое-то время оба полностью выздоравливают. Однако, пока они лечились, у 
них было время подумать, и по излечении оба так высоко оценили проявленное 
противником во время боя благородство, что из врагов они снова превращаются в 
друзей и в таком качестве еще долго славно служат принцу, своему повелителю.
Тщеславный капитан из Пьедмона

Брантом повествует нам о случае еще большего великодушия, почти донкихотства по 
природе своей, проявленного неким капитаном из Пьедмона по отношению к одному 
своему земляку. Эти двое годами жили в близких, дружеских отношениях, но в 
конце концов отношения их из-за какой-то ерунды стали неприязненными, а по 
обычаям того времени даже мелкие ссоры следовало улаживать тем же способом, что 
и тяжелые оскорбления чести. Они сошлись с оружием в руках, и одному из них 
повезло самому без единой царапины так тяжело ранить соперника, что тот 
оказался практически беспомощным. Замечательные клинки XVI века делали очень 
низкой вероятность того, что ранен будет только один из сражающихся; так, 
Меркуцио у Шекспира спрашивает, получив смертельное ранение от Тибальта: 
«Заколол! <…> А сам ушел — и цел?»
[34]

Но, памятуя об их давней дружбе, победитель говорит:
— Смотри! Мы так долго были почти братьями, что в глубине души я не желаю 
убивать тебя, да и кто будет меня за это винить, учитывая причину нашей ссоры? 
Так вставай же, прошу тебя, и я помогу тебе добраться до хирурга.
Раненый же оказался несколько тщеславным малым; он поблагодарил победителя 
самыми учтивыми словами, но добавил:
— Я умоляю тебя: будь же великодушен до конца! Меня бросает в ужас при мысли, 
что люди будут говорить о том, что я получил ранение и ничем не ответил на это. 
Не мог бы ты сделать так, чтобы создалось впечатление, что я тебя тоже задел, 
хотя бы слегка?
— Что ж, с превеликим удовольствием! — отвечал великодушный победитель и слово 
свое сдержал.
Он смочил левую руку кровью противника, благо что ее было предостаточно, 
положил руку на перевязь, отвел раненого к доктору, а потом на протяжении 
нескольких дней рассказывал всем общим знакомым историю, которой никогда не 
происходило. Что ж, это был поступок славного человека, и не стоит осуждать его 
за ложь, верно?
Великодушие месье де Бюсси
Луи де Клермон, лорд Бюсси, был одним из храбрейших людей своего времени. 
Как-то раз он оказался при дворе на службе брата короля. Среди его товарищей 
был некий месье де ла Ферте, доблестный воин, и схожесть характеров вскоре 
сблизила этих двоих — они становятся крепкими друзьями, каждый из которых 
многим обязан другому. Но вот между ними разгорается ссора по какому-то поводу, 
связанному с войной, в которой они в тот момент участвовали (а во времена Валуа 
ссорились люди не на словах), и вот они уже стоят лицом к лицу с рапирами в 
руках. Бюсси, не только один из храбрейших, но и один из опытнейших воинов 
князя, сумел нанести ла Ферте столь тяжелую рану, что тот может теперь лишь 
отбиваться, да и то все слабее и слабее. Заметив это, Бюсси говорит:
— Брат, по-моему, с тебя хватит. Я знаю, что ты будешь сражаться до последней 
капли крови; но рана твоя так тяжела, что ты не способен уже драться с присущей 
тебе храбростью. Нам следует отложить окончание боя на другой раз, а сейчас мне 
лучше всего отвести тебя домой, где позаботятся о твоей ране.
Месье де ла Ферте рад воспользоваться предложением Бюсси и, рассказывая друзьям 
о поединке, с трудом находит слова благодарности, достойные поступка его 
соперника. Наверное, не нужно и упоминать о том, что никакого продолжения дуэли 
конечно же не последовало и что оба дворянина стали после этого случая еще 
большими друзьями, чем прежде.
Благородство ла Фотриера
Мы в Ла-Рошели у гугенотов, при дворе Генриха Наваррского. Среди прочих здесь 
находится молодой д'Обанье, дворянин из Ангулмуа, достаточно храбрый, но 
склонный к хвастовству, чрезмерно усердный, но не самый удачный подражатель 
знаменитого Бюсси д'Амбуаза. Однако это не повод относиться к нему свысока: он 
пять лет провел в Италии и времени там не терял, а посвящал в значительной 
степени изучению оружия, в особенности — «одиночной рапиры», под руководством 
знаменитого Патерностриера. И в этом виде поединка приобрел репутацию человека 
в сто раз более опытного, чем избранный им противник — уроженец Анжу по имени 
ла Фотриер. Из-за чего эти двое поссорились, история умалчивает; они 
встречаются, как и было оговорено, в старом саду, на ограде которого расселись 
секунданты и сочувствующие, с интересом наблюдающие за происходящим. Обанье 
вооружен одной лишь рапирой, а ла Фотриер по общепринятой манере держит в одной 
руке рапиру, а в другой — кинжал. Его противник возражает против использования 
кинжала:
— Я умею драться только одной рапирой, так что нечестно было бы с твоей стороны 
пользоваться еще и кинжалом.
В ответ ла Фотриер просто выбрасывает кинжал за ограду сада. Обанье думает, что 
это обеспечит ему преимущество; однако судьба распорядилась по-другому, его 
противнику повезло: будучи гораздо слабее в фехтовании, все же после короткого 
обмена ударами он оставляет более опытного бойца на земле мертвым.
Добрая душа месье де Сурдеваля
Франциск I как-то раз послал своего любимого министра, кардинала Лотарингии, во 
Фландрию на заключение договора с императором Карлом, а с ним — и немалую свиту.
 Был в той свите один немного своевольный дворянин из Бретани по имени месье де 
Сурдеваль, и он поссорился с неким другим французским дворянином, имя которого 
история умалчивает. Решив уладить дело исключительно между собой, не беспокоя 
никого из своих друзей, они нашли тихое местечко за стенами Брюсселя, где 
располагался императорский двор. Скрестили шпаги, и храбрый Сурдеваль получает 
ранение, но в целом судьба к нему благосклонна, и ему удается нанести сопернику 
почти смертельную рану. Получилось так, что он прибыл к месту дуэли верхом, и 
хорошо, что у него был сильный конь, поскольку второй дуэлянт пришел пешком. 
Сурдеваль оказался не только храбр, но и великодушен: он поднимает поверженного 
противника, сажает его в седло, а сам садится на круп коня позади и, 
придерживая раненого, со всеми предосторожностями везет его обратно в город в 
дом хирурга-цирюльника, где пострадавший получает такой великолепный уход, что 
вскоре полностью выздоравливает. Император, прослышав о таком поступке, желает 
видеть доблестного Сурдеваля, приказывает ему явиться в большой зал дворца, 
перед лицом всего двора горячо благодарит его за великодушие и отличает героя, 
вручая ему величественную золотую цепь.
Граф де Гран-Пре и сломанная шпага
Граф де Гран-Пре был одним из самых благородных и великодушных людей, 
когда-либо служивших при французском дворе, и при этом храбростью он обладал не 
меньшей, чем его добрая шпага; что, впрочем, не спасло его от ссоры с неким 
месье де Живри. Когда они встретились на дуэли, удача изменила Живри, и его 
шпага переломилась пополам, однако он продолжил бой, не обращая на это внимания.
 Граф опустил оружие, воскликнув:
— Возьмите другую шпагу; моя вас не смеет коснуться в таких неравных условиях.
Живри не стал принимать одолжение и ответил:
— Нет, я прекрасно смогу убить вас и этим обрубком.
Однако граф наотрез отказался продолжать бой, ставший неравным, и после 
недолгих переговоров дуэлянты пришли к взаимопониманию и помирились.
Командир Левинстон отказывается от предложенного одолжения
Некий шотландский командир по имени Левинстон, бывший в свите шотландской 
королевы Мэри во время ее пребывания во Франции, добился себе должности в 
Монтагю, что в Оверне. Это был крупный сильный мужчина, любитель прихвастнуть; 
особой совестливостью он не отличался и брал взятки со всех и каждого, с 
правого и виновного, так что за два года пребывания на должности сколотил 
состояние в сто тысяч крон. Именно эта алчность и послужила причиной его смерти,
 приведя к столкновению с неким господином, которого Левинстон каким-то образом 
ущемил. Этот господин присылает Левинстону вызов, тот, хотя и выказывает 
откровенное презрение к своему противнику, несмотря на то что тот имеет 
репутацию храброго бойца и честного человека, вызов принимает. Как только 
дуэлянты берутся за рапиры и кинжалы, противник сразу же наносит Левинстону 
сокрушительный удар в корпус, сопровождая его словами:
— Друг мой Левинстон, для первого удара этого достаточно; удовлетворены ли вы?
Однако разъяренный командир отвечает только:
— Второго вы мне нанести уже не успеете, потому что я разделаюсь с вами!
— Ну, если вам мало, может, отразите вот этот? — спрашивает учтивый господин, 
нанося второй удар и добавив, как только оружие достигает цели: — Мне кажется, 
уж этого-то должно хватить, шли бы вы лучше домой и вызвали врача! — Местный 
дворянин все еще не хочет убивать шотландца, если только тот сам захочет уйти 
живым.
Но Левинстон, в ярости оттого, что его уверенно побил столь презираемый им 
человек, кричит:
— Так добей же меня, если можешь, или я уничтожу тебя!
Тут местный дворянин становится серьезным:
— Вас ничем не проймешь, вы так и будете продолжать храбриться, дерзкий вы 
человек? Тогда я вас убью.
И в два удара он укладывает шотландца наповал. И разве его можно винить? Хотя, 
наверное, лучше было бы подобных хвастунов, у которых не хватает храбрости 
поступать в соответствии со своими словами, разоружать, лишая возможности 
творить зло, и выставлять на посмешище, как они того заслуживают.
Доброта графа Клаудио
В царствование императора Карла V в Милане жил некий храбрый господин, чья 
фамилия ныне утеряна и забыта. Он настолько славился своей доблестью, 
великодушием и искусством сражаться и был всеми вокруг настолько любим, что 
называли его только по имени — граф Клаудио. В один прекрасный день граф 
отправляется на охоту, и случай выводит его на поляну, на которой крестьяне 
соорудили в свое время загон для скота, как раз в тот момент, когда четверо 
солдат решили выяснить свои отношения.
Представители обеих сторон раздеты до рубашек и уже стоят наготове с оружием 
наголо, и тут появляется Клаудио, здоровается с собравшимися и говорит:
— Господа, я умоляю вас не разбрасываться попусту столь ценными жизнями; лучше 
расскажите мне, в чем суть вашего спора, и, может быть, я помогу вам его 
разрешить.
Наверное, не надо объяснять, что, когда достойные люди собираются для того, 
чтобы как следует подраться, ничто не способно вызвать у них такое раздражение, 
как появление незваного миротворца. Так произошло и на этот раз. Собравшиеся в 
резкой форме отвечают, что это не его дело, но не возражают против того, чтобы 
он остался посмотреть на бой и, может быть, считать удары. Граф спешился со 
словами, что счел бы себя подлецом, если бы позволил им перерезать друг другу 
глотки в его присутствии, а для придания своим словам пущей значимости обнажил 
шпагу. В глазах дуэлянтов он переходит тем самым все границы, и они единогласно 
принимают решение сначала избавиться от надоедливого приставалы, а затем уже 
спокойно подраться. Соответственно, вся четверка одновременно набрасывается на 
графа, но не тут-то было! Клаудио хитро маневрирует, прикрываясь от одного 
противника другим, и так доблестно контратакует, что не проходит и минуты, как 
двое из нападающих уже лежат на земле. Граф и рад бы пощадить хотя бы двух 
оставшихся, но те, видя, что их все еще двое на одного, и слышать об этом не 
желают и набрасываются на него с пущей яростью. Горя желанием отомстить за 
жизнь уже поверженных не по его вине, Клаудио меняет стойку, как это принято у 
фехтовальщиков, искусно парирует атаку и вскоре прерывает мирское существование 
третьего дуэлянта.
Теперь он может развлечься с последним оставшимся героем, которому в конце 
концов наносит тяжелую рану, но великодушно оставляет жизнь; как можно быстрее 
граф присылает к раненому врача. Поправившись благодаря искусному уходу, 
выживший дуэлянт оказался благодарным человеком — он всем рассказывал о 
бойцовском подвиге Клаудио, восхваляя великодушие графа и объявляя о том, что 
при первой же возможности отплатит за добро. В дальнейшем он верой и правдой 
служит графу, который милостив к нему, и лишь сожалеет о том, что не удалось 
сохранить жизнь трем другим.
Как месье де Креки сохранил жизнь дону Филиппу Савойскому, и что из этого 
получилось
Причина ссоры была пустяковой: ею стал обычный шелковый шарф — по крайней мере, 
так утверждает Вюльсон де ла Коломбьер. В 1597-м и 1598 годах Генрих IV 
Французский вел войну против герцога Савойского, армией его командовал 
знаменитый Лесдигере, который, помимо прочих операций, посчитал необходимым 
захватить небольшую крепость в местечке по названием Шамуссе на реке Лизере. 
Крепость быстро пала, и все ее защитники были преданы мечу за исключением тех 
немногих, кто спасся вплавь. Среди них был дон Филипп, единокровный брат 
герцога. Он, к несчастью, не умел плавать, но трое его людей придумали, как 
спасти господина, — они скрепили вместе две бочки из-под вина, все разделись, 
дона Филиппа посадили на этот импровизированный плот, а сами поплыли, толкая 
плот в направлении безопасного места. Дон Филипп был весьма огорчен потерей 
своей одежды, поскольку из-за нее становилось ясно, что спасся он не совсем 
достойным образом.
Крепость была разрушена до основания, и месье де Креки, командовавший пехотой, 
отозвал своих людей обратно в основные части, которые осаждали Шарбоньер, 
крепость гораздо более важную. Через день или два от герцога прибыл парламентер 
с вопросом о некоем бароне де Шанивре, который был убит при взятии той крепости.
 Креки, встретившись с парламентером, показал ему шелковый шарф, по слухам 
принадлежавший к одежде дона Филиппа, которую тот бросил на берегу, и был так 
любезен, что предложил вернуть этот шарф владельцу, если это действительно он. 
Таким образом, стало ясно, что подробности бегства дона Филиппа известны не 
только самому дону и троим его спутникам, но и другим лицам, — и дон воспринял 
любезность Креки без особой радости. Замок Шарбоньер пал, а с ним — и ряд 
других городов. Армия французского генерала стала лагерем в местечке под 
названием Ле-Молетт, неподалеку от вражеской армии. Собственно, два войска 
разделяла только широкая равнина, на которой периодически вспыхивали стычки и 
которая стала заодно и дуэльной площадкой для горячих голов с обеих сторон, 
развлекавшихся бросанием друг другу вызовов.
В один прекрасный день, когда Креки и думать забыл о каком бы то ни было доне 
Филиппе, прозвучал рог, и посыльный сообщил ошеломленному командиру, что дон 
ждет его на равнине облаченный в доспехи, чтобы обменяться пистолетными 
выстрелами и тремя ударами шпаги во имя любви прекрасных дам и рыцарской чести. 
Что ж, Креки садится на коня и вместе с посыльным выезжает на поле — но 
никакого дона Филиппа там нет. Тогда он посылает своего слугу к авангарду армии 
герцога с вопросом о том, что случилось. Выясняется, что герцог, узнав о 
происходящем, запретил дону Филиппу под каким бы то ни было предлогом 
встречаться с Креки. Последний выразил посыльному свое возмущение тем, что его 
надули, в надежде, что тот передаст это дону Филиппу, а поскольку уже темнело, 
то он вернулся домой безо всяких приключений. Однако на следующий же день он 
самолично отправляет дону Филиппу вызов — и с тем же результатом, поскольку 
герцог наложил решительный запрет на любые встречи этих двоих.
Наконец воцарился мир, и с обеих сторон периодически предпринимались попытки 
все же договориться о встрече, но все они неизменно пресекались бдительным 
герцогом, который к тому времени находился уже в Шамбери. Однако 20 августа 
1598 года Филиппу все же удается ускользнуть в сопровождении одного лишь месье 
де Пюигана, одного из эсквайров его брата. Не доезжая до Гренобля, дон Филипп 
останавливается и дальше посылает своего спутника одного, чтобы тот привел к 
нему Креки. Тот рад полученному известию и сразу же выезжает, прихватив с собой 
друга, месье де ла Бюисса. Добравшись до дона Филиппа, они предлагают ему на 
выбор один из двух привезенных с собой комплектов из рапиры и кинжала. Дуэлянты 
снимают камзолы, каждого из них осматривает секундант противника на предмет 
наличия потайного доспеха или другого мошенничества, и бой начинается. 
Сражающиеся обмениваются ударами — то имброкката, то стокката, то пунта риверса,
 — но все они парируются до тех пор, пока, пройдя между шпагой и кинжалом дона 
Филиппа, клинок его противника не пробивает дону Филиппу правое легкое. Тому 
явно достаточно — он теряет много крови и слабеет; его секундант Пюиган 
объясняет Креки ситуацию, и тот считает себя удовлетворенным, забирает, как и 
было оговорено, оружие побежденного, а затем — оказывает ему всю возможную 
помощь, отвозит в Жьер, где тот пожелал остаться, убеждается, что раненый 
получит хороший уход, и, после взаимных выражений добрых и дружеских чувств, 
прощается. Теперь Креки и дон Филипп — добрые друзья, и остались бы таковыми, 
если бы не вмешательство герцога, который разительно изменил свое отношение к 
их дуэли. Обозленный тем, что дуэль состоялась, несмотря на его запрет, и 
возмущенный поражением своего родственника, он приходит в страшный гнев, 
услышав, что Креки хвастается друзьям, что, мол, «попробовал савойской 
королевской крови». Герцог посылает брату письмо, где заявляет, что не желает 
больше видеть его, пока тот не исправит положение, и что он должен снова 
бросить вызов Креки, как только оправится.
Что ж, по устранении некоторых предварительных затруднений решено, что 
следующая дуэль состоится под Сен-Андре, в Савое, неподалеку от реки Рон. Со 
стороны месье де Креки четверо уважаемых людей — сиры дю Пассаж, де Морж, 
д'Ориак и Дизимьо — ручаются, что бой будет проводиться честно и без 
вмешательства, а со стороны дона Филиппа то же самое заявляют сиры маркиз де ла 
Шамбр, барон де ла Серра, Дегей и де Монферран. В качестве секунданта дона 
Филиппа выступает месье д'Аттиньяк, а Креки — месье де ла Бюисс. Условия 
таковы: дуэлянты будут сражаться пешими, в одних рубашках, на рапирах и 
кинжалах, секунданты не должны их разводить, и от каждого из дуэлянтов на 
почтительном расстоянии должны лежать по двенадцать человек для того, чтобы 
унести его тело, если он будет убит. Секунданты каждого из дуэлянтов 
осматривают противников, чтобы убедиться в отсутствии тайного доспеха. 
Д'Аттиньяк, разумеется, прибывает к Креки, а чтобы вернуться на поле боя, им 
надо переправиться через реку в лодке. На том берегу их уже ждут дон Филипп и 
ла Бюисс, и когда прибывшие ступают на берег, последний не может сдержать 
возгласа:
— Это наш день!
— Что ж вы такого плохого обо мне мнения? — холодно вопрошает его дон Филипп.
— Что вы, о вас я прекрасного мнения, но сейчас вам предстоит иметь дело с 
самым яростным клинком во всей Франции!
Бой начался. У Креки, пожалуй, есть некоторое преимущество в плане освещения, 
но дон Филипп атакует столь стремительно, что кажется, исход схватки в пользу 
последнего неизбежен. Однако Креки очень ловок в защите и так хорошо использует 
моменты, когда противник открывается, что успевает трижды ударить его рапирой, 
не получив при этом ни царапины, и наконец протыкает соперника насквозь. Тот 
падает ничком. Креки подскакивает к поверженному и под угрозой кинжала 
призывает сдаться. Этого гордый дон Филипп позволить себе не может, но 
секундант его, д'Аттиньяк, выкрикивает от своего лица просьбу сохранить жизнь 
проигравшему, что Креки с удовольствием и выполняет. Победитель пытается 
поднять дона Филиппа с помощью ла Бюисса, а опытный хирург по имени Лион, 
которого специально привезли на дуэль, делает все, что может, — но тщетно. Рана 
оказалась столь тяжелой, что несколько минут спустя побежденный умирает.
Мучимый угрызениями совести за то, что заставил брата возобновить давнишнюю 
ссору, герцог Савойский отправляет посланника с запретом на дуэль, но тот 
прибыл лишь через два часа после того, как все было кончено.



Глава 13
О кинжале

Согласно современным представлениям, кинжал воспринимается исключительно как 
орудие тайного убийцы, а в тех странах, где им все еще пользуются, он является 
предметом обихода злодеев из низших классов. Однако в XVI веке и ранее кинжалы 
в открытую носили все от мала до велика, и это был весьма полезный атрибут 
одежды каждого. Его редко использовали как одиночное оружие в серьезных 
схватках, хотя есть несколько записей и о таких случаях, но часто, очень часто 
его выхватывали из ножен при внезапной вспышке ярости, и мастера в те времена 
не пренебрегали обучением владению этим оружием, как показывают дошедшие до нас 
труды некоторых из них — «Fechtbuch» Тальхоффера, манускрипт XV века, несколько 
лет назад воспроизведенный в Праге; «Opera Nuova» Мароццо, которую Гелли 
относит к 1517 году, и любопытная работа Иоахима Мейера, опубликованная в 
Страсбурге в 1570 году.
Работе кинжалом обучали иногда как одиночным оружием, то есть в отсутствие 
какого бы то ни было защитного дополнения, например щита или плаща, — в этих 
случаях оружие часто перебрасывали из руки в руку, а бывало, и прятали обе руки 
за спиной одновременно, чтобы противник не знал, с какой стороны сейчас будет 
нанесен удар. В других же случаях кинжал использовали в паре с защитой в виде 
плаща, щита-баклера или второго кинжала.
Кинжал того периода, о котором мы говорим, имел мощный и достаточно толстый 
клинок, грубо обобщая — около двенадцати дюймов длиной, обоюдоострый и очень 
остро отточенный. Ввиду короткой длины это было крайне опасное оружие для 
серьезных поединков, потому что его ударная дистанция оказывалась достаточно 
близкой для осуществления захватов, и бой принимал очень грязный характер, 
превращаясь в полуборьбу-полубойню. Подловив противника на вытягивании 
вооруженной руки вперед, полагалось нанести по этой руке сильный удар кинжалом, 
а затем распорядиться покалеченным врагом по своему усмотрению. Могло иногда 
случиться так, что какой-нибудь задира в таверне обнажал кинжал против 
безоружного — но и это предусмотрели мастера, обучавшие своих последователей 
различным способам обезоруживания противника, в частности рискованному приему 
хвата рукой за лезвие с последующим выкручиванием оружия; впрочем, это 
оказывалось вполне выполнимым в прочной перчатке, особенно если кинжал был не 
слишком острым, какими часто оказывались кинжалы трактирных забияк, слишком 
ленивых, чтобы следить за своим оружием. Правда, на этот случай некоторые из 
особо предусмотрительных рубак оснащали лезвия своих кинжалов зубцами, 
направленными к рукояти, и руку, опрометчиво схватившуюся за такую пилу, 
разрывало в лохмотья. Пришел черед перчаточников внедрить техническое новшество 
в ответ — им оказалась кольчужная вкладка на ладони перчаток, надежно 
защищавшая руку и заодно обламывавшая зубцы на кинжале. Или еще — специальным 
образом сделанный хитро сбалансированный кинжал можно было метать, держа за 
лезвие, так что в полете он разворачивался и по самую рукоять втыкался в 
противника. Это был известный прием, поэтому зачастую его использовали и в 
качестве обманного финта, когда у бойца выбивали шпагу, и надо было на 
мгновение отвлечь противника, чтобы получить возможность подобрать ее.



Кинжал с зазубренным лезвием


Великий любитель фехтования елизаветинской эпохи Джордж Сильвер в своих 
«Кратких инструкциях» описывает следующие приемы владения кинжалом:
«Об использовании одиночного кинжала против аналогичного оружия.
1. Прежде всего, знайте, что с этим оружием не годятся защиты или захваты, но 
против того, кто столь безрассуден, что будет пытаться нанести другому колотые 
раны в лицо или тело, вы можете использовать левую руку для сбивов в сторону 
или для выполнения подсечки после нанесения удара.
2. В бою на кинжалах вы должны использовать непрерывное движение, чтобы 
противник не имел возможности подойти вплотную или выполнить захват (ваши 
непрерывные движения лишают оппонента его правильного положения, что позволяет 
ранить его с большой степенью безопасности для вас).
3. Способ управления вашим непрерывным движением такой: держитесь вне дистанции 
удара или укола в кисть, руку, лицо или корпус противника, который будет 
напирать на вас. Если противник отражает удар или укол кинжалом, атакуйте кисть.

4. Если противник делает выпад ногой вперед, наносите удар в ту часть, которая 
первой окажется в зоне досягаемости, помня, что вы должны использовать 
непрерывное движение в своих продвижениях вперед и назад, согласно парным 
правилам.

5. Хотя бой на кинжалах является очень опасным видом боя, по причине короткой 
длины и единственности кинжала, тем не менее, если вести бой, как сказано выше, 
он будет настолько же безопасным для вас, как и с любым другим оружием»
[35]
.

Кинжальный удар Бенвенуто Челлини
Одного римского юриста по имени Бенедетто Тоббиа образ жизни сделал другом 
Бенвенуто Челлини; однако некоему Феличе, бывшему на тот момент партнером 
Челлини, он задолжал денег за какие-то купленные у него кольца и тому подобные 
побрякушки. Феличе хотел получить свои деньги, а Бенедетто предпочитал, чтобы 
они полежали у него. Из-за этого они как-то раз поругались, а поскольку Феличе 
был в тот момент с друзьями, они прогнали юриста, чем очень сильно его 
разозлили. Чуть позже он явился в магазин Челлини, почему-то решив, что 
художнику все известно о ссоре, и, когда Челлини с обычной любезностью 
поздоровался с ним, ответил ему крайне грубо.



Малый кинжал, или стилет 


— Дорогой синьор Бенедетто, — сказал ему Челлини, — почему вы так сердиты на 
меня? Я ничего не знаю о ваших разногласиях с Феличе; ради бога — вернитесь к 
нему и покончите с этим, а ко мне не приставайте, не буду я этого терпеть.
Синьор Бенедетто совсем вышел из себя и заявил, что все Челлини знал и что оба 
они, и Челлини, и его партнер, — просто пара мерзавцев. Тем временем собралась 
толпа зевак, нашедших себе бесплатное развлечение. Разозленный грубостью, 
Челлини нагнулся, набрал пригоршню грязи и бросил Бенедетто в лицо; тот 
внезапно ссутулился, и брошенное пришлось ему не в лицо, а в макушку. Да вышло 
еще так, что Челлини, сам того не ведая, зачерпнул вместе с грязью и камень с 
острыми краями, который не только оглушил Бенедетто, но и сильно порезал, так 
что тот свалился наземь без чувств, истекая кровью. Вся толпа зевак решила, что 
Бенедетто убит, и его уже хотели было поднять и унести, но тут мимо проходил 
ювелир по имени Помпео, сварливый малый, страшно завидовавший Челлини. Он стал 
спрашивать, что тут случилось, кто и кого убил. Ему ответили, что это Бенвенуто 
уложил человека одним ударом.
Помпео усмотрел в случившемся прекрасную возможность подпортить конкуренту 
жизнь. Он как раз направлялся к папе римскому по делам и, добравшись до его 
святейшества, тут же донес:
— Пресвятой отец! Бенвенуто только что убил синьора Бенедетто Тоббиа, я видел 
это собственными глазами.
Папа пришел в гнев и приказал присутствовавшему там же наместнику поймать 
Челлини и тотчас же повесить на том самом месте, где произошло убийство. Однако 
последнего успели заблаговременно предупредить, и он, позаимствовав у друга 
коня, бежал в Паломбару, под покровительство одного из своих патронов. Папа 
Климент послал также камергера, чтобы тот навел справки о синьоре Бенедетто, и 
тот вскоре вернулся с известием, что застал того за работой у себя в мастерской 
и что с ним все в порядке. Услышав это, папа повернулся к Помпео со словами:
— Ну и негодяй же вы! Уверяю вас, что вы расшевелили змею, которая еще как 
ужалит вас — и поделом!
У Челлини дела пошли столь хорошо, что он забыл и о своей ссоре с Бенедетто, и 
о злой шутке, которую сыграл с ним Помпео. Предоставим далее слово ему самому.
«Однажды, — рассказывает Челлини, — я, как обычно, надел кольчугу, вооружился 
шпагой и кинжалом и отправился туда, где мы с друзьями собрались встретиться и 
повеселиться. Пока все подтягивались, откуда ни возьмись, появился Помпео, а с 
ним еще с десяток человек, все они были хорошо вооружены. Поравнявшись с нами, 
Помпео внезапно остановился, как будто хотел меня о чем-то спросить. Друзья 
стали делать мне знаки, чтобы я смотрел в оба. Я на секунду задумался и решил, 
что если я обнажу шпагу, то в результате могут пострадать многие из тех, кто 
мне дорог и кто не имеет никакого отношения к нашей ссоре, поэтому лучше взять 
весь риск на себя. Глядя на нас, Помпео стоял так долго, что можно было два 
раза прочесть «Аве Мария», затем презрительно засмеялся, развернулся на пятках, 
сказал что-то своим спутникам, и все вместе ушли, смеясь. Мои друзья хотели 
было вмешаться, но я сказал им, что раз уж я нашел себе неприятности, то я 
мужчина и справлюсь с ними сам, и настоял, чтобы друзья против воли разошлись 
по домам. Однако один из них, мой лучший друг Альбертачио дель Бене, 
замечательный молодой человек, наотрез отказывался уходить, упрашивая разрешить 
ему отправиться вместе со мной. Я ответил:
— Дорогой мой Альбертачио! Возможно, мне уже скоро понадобится твоя помощь, но 
в этот раз я умоляю тебя оставить меня, как все остальные, потому что мне надо 
торопиться.
Помпео со своими спутниками тем временем уже ушли, я отправился в погоню и 
обнаружил, что он зашел в магазин какого-то аптекаря, где, завершив свои дела, 
о чем-то активно рассказывал, а судя по лицам слушавших, было ясно, что 
хвастался он тем, какую обиду только что мне нанес. Вооруженные друзья его тем 
временем разошлись, и подойти к нему стало проще. Я вынул свой маленький острый 
кинжал, набросился на него и ударил в грудь, а затем — в лицо, ибо я не хотел 
его убивать, а лишь изуродовать. Но от страха хвастун отвернулся, удар пришелся 
ему под ухо и свалил его замертво к моим ногам. Я перебросил кинжал в левую 
руку, а правой выхватил рапиру, приготовившись защищать свою жизнь; но ни один 
из храбрецов Помпео не удостоил меня своим вниманием — все они бросились к 
упавшему. Так что я тихо ускользнул и, встретив своего друга золотых дел 
мастера Пилого, все ему рассказал. Он ответил мне:
— В жизни не бывает ничего непоправимого. Придумаем, как тебе помочь.
И мы пошли к дому Альбертачио, который радушно меня принял, а вскоре туда же 
кардинал Корнаро прислал на мою охрану отряд в тридцать человек, вооруженных 
алебардами, пиками и аркебузами, — они проводили меня во дворец своего хозяина. 
Когда о случившемся доложили папе Клименту, он заметил:
— О смерти Помпео мне ничего не известно; зато мне известно, что у Бенвенуто 
были веские причины ударить его, — и с этими словами собственноручно подписал 
мне охранную грамоту.
Присутствовавший при этом миланец мессир Амброжьо, покровительствовавший в 
последнее время Помпео и близкий к папе человек, выразил мнение о неуместности 
проявления милосердия в данном случае, но его святейшество ответил:
— Вы не знаете сути дела, а я — знаю, и не знаете вы и о том, какие провокации 
пришлось пережить Бенвенуто. К тому же, по моему мнению, столь выдающийся 
уникальный художник, как он, должен находиться выше любых законов».
Странный бой корсиканских солдат
Об этих сильных парнях, о том, как они поссорились и решили выяснить отношения 
у барьера, нам повествует Брантом. По их уговору, доспехами в этом поединке 
должны были служить кольчуги без рукавов, надетые поверх простых рубашек, и 
стальные шлемы-морионы. Тот счастливчик, которому выпало право выбора оружия, в 
страхе перед физической силой и борцовскими навыками своего соперника, выдвинул 
необычное требование: он захотел, чтобы кинжалы, должным образом заточенные, 
были закреплены на шлемах острием вперед и чтобы помимо этого затейливого 
устройства у сражающихся больше не было оружия, кроме шпаги. Отдав должное 
принятым церемониям, дуэлянты приступили к работе. После безрезультатного, ибо 
оба были опытными фехтовальщиками, обмена мощными ударами более сильный из 
соперников ворвался в ближний бой, захватил соперника и бросил его. Однако тот, 
хоть и был более слабым, настроен был решительно. Он вцепился в противника, и 
оба упали, причем бросающий при падении ухитрился сломать руку, что значительно 
снижало его силовое преимущество. В борьбе оба потеряли шпаги, а другого оружия,
 кроме клювообразных кинжалов на шлемах, у них не осталось. Оба, как могли, 
боролись и клевали друг друга этими кинжалами, как две диковинные птицы, так 
что лица, шеи и открытые руки их вскоре оказались исколотыми и изрезанными до 
неузнаваемости. Так они терзали друг друга, напоминая скорее диких зверей, 
нежели христиан, пока не упали рядом друг с другом от усталости и потери крови, 
не в силах шевельнуть ни рукой ни ногой. В этом состоянии секунданты растащили 
их по домам, бой остался без победителя, и ни один из дуэлянтов не смог 
продемонстрировать ни доблести, ни мастерства, ни великодушия. Весьма 
прискорбно, что такой зверообразный бой вообще был разрешен, поскольку он стал 
позорным пятном на репутации такого рыцарственного явления, как дуэль.
Дуэль сира де ла Роке и виконта д'Аллеманя
Шестидесятилетний сир де ла Роке и виконт д'Аллемань, которому было где-то 
около тридцати, были близкими соседями, и это обстоятельство часто приводило к 
ссорам между ними. Сложилось так, что некоторые деревни оказались под их 
совместным управлением, то есть оба имели в этих местах равное право сеньората, 
и, собственно, портить отношения начали даже не они сами, а их управляющие.
Как раз такую сцену приводит в «Ромео и Джульетте» Шекспир. Слуги враждующих 
семейств — Монтекки и Капулетти — встречаются на улице и начинают ссориться, 
вместо того чтобы оставить это дело для своих хозяев. После недолгой 
предварительной перебранки Грегори заявляет:
«— Вы желаете завести ссору, синьор?
— Если вы желаете, синьор, то я к вашим услугам. Я служу такому же хорошему 
хозяину, как вы.
— Да уж не лучшему!

— Нет — лучшему, синьор!»
[36]

И они вступают в драку.
То же самое произошло и с нашими управляющими. Встретившись как-то раз в одной 
из таких деревень по делу, они страшно разругались из-за того, что каждый 
утверждал, что он, как представитель своего хозяина, должен иметь приоритет. 
Однако эти простолюдины не имели права носить меч, так что обошлись руганью да 
донесением каждый своему господину своей версии произошедшего.



Кинжал, какой использовали в бою на рапирах


Через некоторое время д'Аллемань, охотясь в лесу, встречается там с управляющим 
ла Роке, тоже выехавшим поохотиться.
— Эй, бейлиф, что за дела? — с укором обратился к нему виконт. — Я слышал, ты 
тут утверждаешь свой приоритет над моим человеком? Не вздумай повторить этой 
попытки или я тебе все зубы выбью!
Управляющий, не будь дураком, тут же доносит о произошедшем своему хозяину, 
добавляя, что месье д'Аллемань грозился надавать по зубам не только самому 
бейлифу, но и его хозяину, великому ла Роке. От последнего обвинения сам 
д'Аллемань яростно отпирался, уверяя, что никому, кроме управляющего, не грозил.
 И друзья ла Роке убеждают того, что вполне заслуженная угроза д'Аллеманя 
относилась только к бейлифу. Но тщетно — того теперь может удовлетворить только 
вызов виконта на дуэль. Так этот несчастный пожилой господин, давно переживший 
тот возраст, в котором годится драться на дуэлях, и так уже стоя одной ногой в 
могиле, сам приблизил свою кончину, решившись на предприятие, исход которого, 
ослепленный яростью, видел только в свою пользу. Он приобрел два кинжала и, 
встретив как-то раз д'Аллеманя на улице в Эйсе, обратился к нему:
— Вы молоды, а я стар; в бою на рапирах у вас будет передо мной слишком большое 
преимущество. Так выберите же себе один из этих кинжалов, и я требую 
сатисфакции за нанесенную мне обиду!
Д'Аллемань не отказывается от предложения. Взяв в секунданты молодого Салерня 
(секундантом ла Роке был сир де Ван), они покидают город и спускаются в ров, 
который был в то время осушен. Секунданты отходят в сторону, а ла Роке 
обращается к д'Аллеманю с призывом дать ему левую руку. Они берутся за руки и 
тут же начинают работать кинжалами: старик ударяет противника в корпус, а сам 
получает клинок по рукоять в горло и падает замертво. Сопернику же его удается 
прожить еще ровно столько, чтобы успеть разнять секундантов, которые тем 
временем тоже подрались и успели получить тяжелые ранения, после чего он 
последовал за своим противником в мир иной.
Бой на двух кинжалах
Кинжал считался оружием рыцарским, поэтому ему нельзя было отказать в праве 
быть орудием дуэли. Правда, любителей носить с собой по два кинжала было не 
больше, чем носящих по два меча, но один такой случай Брантом нам все же 
приводит.
Граф Мартинельо был великим воином, и его подвиги на войнах заслужили ему 
хорошую репутацию, однако помимо этого, увы, он был жестоким и бессовестным 
хулиганом. У него возникли какие-то противоречия с одним господином из Брешиа, 
не последним человеком в городе; граф много раз пытался вызвать его на бой, но 
тот подобного стремления не разделял и всегда уклонялся. Отчаявшись выманить 
своего противника на дуэль, граф твердо решил убить его каким угодно образом. 
Он нанял двух солдат, таких же отъявленных головорезов, как и он сам, втроем 
они заявились средь бела дня к тому господину домой и без всяких церемоний 
зарезали его. Затем тихо вышли, сели на заранее приготовленных коней и, прежде 
чем представители власти и родственники убитого успели пуститься в погоню, 
бежали в Пьедмон, где граф предложил свои услуги королю Генриху II Французскому,
 который с удовольствием их принял.
Понятно, что после происшедшего несколько человек из числа родственников и 
друзей убитого брешианина возжелали встречи с графом. Одному из них, 
итальянскому командиру, чье имя, похоже, выпало из памяти месье де Брантома, 
повезло, или, вернее, как мы увидим дальше, не повезло, такой встречи добиться. 
Она произошла на мосту над рекой По, который, похоже, специально строили для 
таких встреч. В какой-то из предыдущих стычек командир повредил себе левую руку,
 поэтому он поставил условие, чтобы оружием в бою служили кинжалы, по одному в 
каждой руке, а левые руки обоих были бы заключены в «brassards a la Jarnac» — 
то есть в сплошные латы без гибких сочленений, так чтобы рука могла двигаться 
только в плечевом суставе. Это был редкий вид доспеха, и граф, как и Шастеньере,
 мог бы отказаться от него, но, как и тот же Шастеньере, Мартинельо был из тех, 
кто не боится ни человека, ни дьявола, и он сказал:
— Да это не имеет значения; хочет свои латы — пусть будут.
И это действительно не имело значения, по крайней мере для самого графа, 
который после нескольких первых ударов, уходов и уклонов воткнул один из своих 
кинжалов прямо в сердце противника, увенчав себя славой новой победы.
Если бы мы писали художественный рассказ, то теперь следовало бы сообщить о том,
 что этого жестокого убийцу и злобного дуэлянта ждал суровый конец, что он был 
повешен, утоплен, четвертован или колесован, сожжен на костре или подвергнут 
другой подобной лютой казни, — но мы имеем дело только с историческими фактами, 
так что приходится признать, что он принял славную смерть на поле боя при осаде 
Ла-Шарите, храбро сражаясь на службе у своего венценосного господина.



Глава 14
Веселая шутка Длинной Мег из Вестминстера, и как она с мечом и баклером 
победила испанского рыцаря

«Во времена достопамятного Генриха VIII в семье весьма достойных людей родилась 
дочка, получившая впоследствии за высокий рост кличку Длинная Мег, ибо она не 
только была выше всех в своей земле, но и столь пропорционально сложена, что 
казалось, что это высокий мужчина в женском обличье. Достигнув восемнадцати лет,
 Мег отправилась в Лондон, чтобы служить там и набираться городских привычек. 
Друзья отговаривали ее, но, раз приняв решение, она от него уже не отказывалась.
 Она отправилась в путь с перевозчиком по имени Папаша Уиллис и еще 
тремя-четырьмя такими же девушками, которые тоже ехали в Лондон искать себе 
работу. Перевозчик запряг лошадь, усадил девиц и стал думать, куда бы их 
пристроить. Он вспомнил, что хозяйка Игла в Вестминстере уже несколько раз 
говорила ему, что ей нужна служанка, и он направил свой экипаж через поля к ее 
дому. Хозяйка сидела дома и распивала в компании с испанским рыцарем по имени 
сэр Джеймс Кастильский, доктором Скелтоном и Уиллом Сомерсом. Перевозчик 
сообщил хозяйке, что привез в Лондон трех девиц из Ланкашира, а памятуя, что 
она частенько высказывала пожелание иметь служанку, привез девушек к ней на 
выбор. Так Мег была принята на службу.



Обоюдоострый меч


Сэр Джеймс Кастильский очень старался завоевать любовь хозяйки, но чувства той 
были расположены к доктору Скелтону, так что сэр Джеймс не удостаивался ни 
единого знака внимания. Тогда он поклялся, что узнай он только, кто любовник 
хозяйки, как тут же проткнет его рапирой. В ответ хозяйка, большая любительница 
поразвлечься, подговорила Длинную Мег переодеться мужчиной и выйти со шпагой и 
баклером на бой с сэром Джеймсом на поле Святого Георгия, пообещав в случае 
победы подарить ей за труды новую юбку.
— Так, — завелась Мег, — дьявол меня побери, если я упущу случай получить новую 
юбку!
На этих словах хозяйка вручила ей костюм из белого атласа, какие носили 
охранники в доме. Мег надела его, повесила кинжал на бок и ушла в поле Святого 
Георгия на встречу с сэром Джеймсом. Вскоре к хозяйке явился сам сэр Джеймс и 
обнаружил ее в весьма меланхоличном настроении, ведь у женщин в арсенале есть 
лица на все случаи жизни.
— Что с вами, счастье мое? — спросил он. — Откройтесь мне! Мужчина ли какой вас 
обидел? Будь он хоть самым известным бойцом в Лондоне, я отделаю его, и он 
будет знать, что сэр Джеймс Кастильский накажет любого наглеца!
— Сейчас я узнаю, любите ли вы меня! — ответила дама. — Один мерзавец в белом 
сатиновом камзоле сегодня утром чудовищными словами оскорбил меня, и некому 
было за меня постоять! Он ушел и сказал, что если найдется боец, чтобы его 
обвинить, то пусть приходит на поле Святого Георгия, если посмеет. Сэр Джеймс! 
Если вы хоть когда-то любили меня, проучите негодяя, и я отдам вам все, что вы 
только пожелаете!
— С превеликим удовольствием! — ответил тот. — Ступайте же со мной, чтобы 
лицезреть воочию, как я разделаюсь с негодяем, и вы, уважаемый доктор Скелтон, 
тоже будьте свидетелем моего мужества!
И вот все трое явились на поле Святого Георгия, где Длинная Мег разгуливала меж 
ветряных мельниц.
— Вот он, тот деревенщина, что оскорбил меня! — сказала хозяйка.
— Что ж, госпожа моя, идите за мной! — ответил сэр Джеймс. — А я иду к нему.
По мере их приближения Мег начала готовиться, сэр Джеймс тоже, но тут Мег 
сделала вид, что собирается уходить.
— Погоди! — крикнул сэр Джеймс. — Я рыцарь этой прекрасной дамы, и сейчас я 
отделаю тебя в ее честь!
Мег ничего не ответила, а лишь обнажила меч, и они приступили. Сначала Мег 
задела его руку. Рана была легкой, но, помимо этого, она несколько раз чуть не 
попала по нему и заставила рыцаря отступать, преследуя его с таким пылом, что 
ей даже удалось выбить оружие из руки сэра Джеймса. Увидев, что противник 
безоружен, она подошла к нему вплотную и, обнажив кинжал, поклялась, что теперь 
ничто в мире его не спасет.
— О, сэр, пожалейте меня! — запричитал Джеймс. — Я рыцарь, а спор у нас всего 
лишь из-за женщины, так не пролейте же моей крови!
— Будь здесь хоть двадцать рыцарей с самим королем во главе, они не спасли бы 
тебе жизнь, — грозно ответила Мег, — если бы ты только не выполнил одно мое 
желание.
— Что же это? — взмолился сэр Джеймс.
— Сегодня за ужином в доме этой женщины ты будешь прислуживать мне, а после 
ужина признаешь на всех землях Англии, что я лучше тебя владею оружием.
— Да, сэр, я сделаю это, — охотно согласился тот, — ведь я же истинный рыцарь!
На этом и разошлись, и сэр Джеймс отправился домой вместе с хозяйкой, 
сокрушаясь по дороге, что противник ему достался самый крепкий во всей Англии.
Вот и ужин готов. Пришли сэр Томас Мур и еще несколько джентльменов, специально 
приглашенные доктором Скелтоном для того, чтобы посмеяться над рыцарем. Увидев 
приглашенных, сэр Джеймс попытался сделать хорошую мину и заранее рассказал 
сэру Томасу Муру обо всем, что произошло, — как он узнал об обиде, нанесенной 
хозяйке, как сражался с отчаянным придворным джентльменом, как потерпел 
поражение и как обещал прислуживать ему сегодня за столом. Сэр Томас Мур 
ответил на это, что нет ничего постыдного в том, чтобы потерпеть поражение от 
истинного английского джентльмена, ведь англичане отбросили в свое время и 
самого Цезаря!
В тот самый момент, когда господа обсуждали достоинства англичан, в зал вошла 
Мег в мужской одежде. Как только она показалась в дверях, сэр Джеймс указал на 
нее Томасу Муру:
— Вот тот английский дворянин, о чьей доблести я говорил и чье превосходство я 
целиком и полностью признаю.



Круглый щит-баклер


— Да, сэр, — добавила к этому Мег, снимая шляпу, так что волосы упали ей на 
плечи, — это именно тот, кто сегодня нанес ему рану, — Длинная Мег из 
Вестминстера, добро пожаловать!
Все собравшиеся расхохотались, а сэр Джеймс был просто изумлен, как это женщина 
смогла так задавить его в бою. Однако ему пришлось сначала посмеяться вместе с 
остальными, а затем весь ужин прислуживать девушке, которой госпожа позволила 
сегодня быть хозяйкой вечера, так что под общий смех сэр Джеймс изображал из 
себя примерного пажа, а Мег — ее величество. Так сэр Джеймс подвергся бесчестью 
из-за безответной любви, а Мег стали считать достойной женщиной».



Глава 15
О парных, или «близнецовых», рапирах

Носить с собой две шпаги одновременно было для дворянина XVI века так же 
странно, как и цеплять два кинжала на пояс или опираться на два посоха при 
ходьбе. Но все же на протяжении более сотни лет это причудливое парное оружие 
защитно-наступательного характера считалось «рыцарским», следовательно, 
отказываться от дуэли на нем было нельзя, если таков был выбор того, кто имел 
на это право. Итак, этот набор представлял собой пару прямых обоюдоострых шпаг 
средней, примерно равной, длины, имевших лишь с одной стороны защитную чашу и 
кольца. Их носили вместе в одних ножнах. Естественно, что таскать на себе всю 
эту громоздкую конструкцию было очень неудобно, так что нес ее в случае 
необходимости оруженосец, если речь шла о дуэли a la mazza — то есть о частном 
поединке в некоем укромном месте, или секундант, если был официальный вызов по 
всем правилам. Большинство благородных господ, конечно, пренебрегали обучением 
владению столь редко встречающейся разновидностью оружия, но только не мастера 
фехтования. Они обучали, читали по нему наставления, растолковывали принципы 
обращения с этим оружием в своих печатных работах и очень серьезно убеждали 
своих учеников уделять ему время и силы, поскольку знакомство с этим редким 
оружием могло дать немалые преимущества в определенных серьезных случаях.
Если к этому относиться как к игре для фехтовального зала, то бой на парных 
рапирах представляет еще больший интерес, чем живописный поединок с рапирой и 
кинжалом. В последнем случае боец, имея в одной руке оружие длинное, а в другой 
— короткое, вынужден на протяжении всего боя держать либо право-, либо 
левостороннюю стойку, а когда речь идет о двух рапирах одной, средней, длины, 
то фехтовальщик может в любой момент сменить стойку, не перекладывая оружия из 
руки в руку, и заставить таким образом противника тоже сменить стойку, причем 
против собственной воли.
Великолепный пример фехтования на парных рапирах был представлен в Театре 
принца Уэльского 15 мая 1896 года с мистером У.Х. Верноном в роли Меркуцио и 
мистером Фредериком Вольпе в роли Тибальта, в то время как миссис Эсме и Вера 
Беринджер замечательно изобразили Ромео и Джульетту.
Как сиры де Сарзе и де Веньер сразились на парных рапирах, и что с ними 
произошло
В 1537 году, в царствование Франциска I, произошла ссора, участниками которой 
стали четверо: сир де Сарзе, сир де ла Тур, сир де Гокур и сир де Веньер. 
Началось с того, что Сарзе сгоряча бросил в адрес ла Тура, что в битве при 
Павии, которая окончилась для короля Франциска крайне неудачно, тот позорно 
бежал. Ла Тур призвал обидчика к ответу за свои слова перед лицом его 
величества. Сарзе не стал отпираться от того, что говорил, но добавил, что сам 
услышал эту историю от месье де Гокура. За последним тут же послали, и ла Тур 
призвал бы к ответу и его, но не успел он и слова вымолвить, как Сарзе закричал 
Гокуру:
— Ведь это вы сказали мне, что ла Тур сбежал с поля боя?
Гокур попытался хитрить и изворачиваться, но наконец сдался:
— Да вы же сами сказали мне, что слышали это от Веньера!
И это Сарзе пришлось признать, после чего Гокур стал настаивать на том, что, 
раз Сарзе сам сознался, что услышал сплетню от совсем другого человека, то, 
стало быть, ему, Гокуру, как человеку совершенно непричастному к данному случаю,
 делать здесь больше нечего. Король не мог с этим поспорить и отпустил Гокура, 
призвав вместо него месье де Веньера. Когда тому объяснили суть дела, он сразу 
же резко объявил Сарзе лжецом. Для Сарзе ситуация стала совсем угрожающей, к 
тому же по ходу дела выяснилось, что ни один из троих любителей опорочить 
потехи ради чужое честное имя даже близко не был с битвой при Павии, а все они 
сидели дома, попрятавшись по своим имениям, вместо того чтобы в тяжелый час 
быть в Италии рядом со своим сюзереном, так что никто из них вообще не имел 
права рассуждать о том, кто в той битве сражался, а кто — бежал. Само обвинение,
 выдвинутое против ла Тура, король Франциск презрительно отмел, а вот Сарзе и 
Веньеру приказал сразиться у барьера, чтобы стало ясно, кто из них лжет.
Настает назначенный день, арена для поединка в городе Мулин готова, командует 
боем лично его величество. Экипировку для сражения выбирает Веньер: из доспехов 
это латы с длинным набедренником, хорошо закрывающим живот и бедра, кольчужные 
рукава и латные рукавицы, шлем-морион; из оружия — обоюдоострая шпага в правой 
руке и такая же, на дюйм-другой короче, — в левой, то есть именно парные рапиры 
плюс, разумеется, стандартный кинжал в ножнах на боку. Со всем этим секунданты 
— сир де Бонваль со стороны Веньера и сир де Вильбон со стороны Сарзе — вводят 
их на арену. По завершении всех церемоний герольд выкрикивает установленный 
сигнал к бою.



Парные рапиры


Современный ценитель исторического фехтования прекрасно знает, что боец, прежде 
практиковавшийся только с рапирой и ее спутником кинжалом или плащом, будет 
поставлен в тупик, если ему вдруг придется сражаться на парных рапирах, из-за 
того что шпага, как защитный инструмент, оказывается гораздо тяжелее и длиннее, 
чем привычный кинжал. Не стали исключением и наши дуэлянты. Если бы им, как в 
свое время Шастеньере и Жарнаку, дали положенный, как это принято, месяц на 
подготовку к сражению, они бы обратились к известным мастерам за обретением 
навыков сражения столь сложным оружием. Но Франциск I дал делу такой спешный 
ход, что учиться было уже некогда. В общем, когда начался бой и дуэлянты стали 
обмениваться атакующими действиями, очень быстро стало видно, что ни тот ни 
другой совершенно не умеют обращаться с оказавшимся у них в руках оружием, 
причем поняли это не только зрители, но и сами бойцы — они отбросили парные 
шпаги и достали кинжалы с видимым намерением перейти в ближний бой. Однако 
король, решив, что с него довольно этого жалкого зрелища, бросает на арену свой 
жезл, прекращая тем самым дуэль. Сарзе и Веньеру приказано помириться, и они 
покидают поле боя, скорее потеряв, чем выиграв в отношении репутации, поскольку 
всем собравшимся уже ясно, что воинская доблесть обоих болтунов так же хромает, 
как и их христианская праведность.
Репутация же еще одного присутствовавшего на дуэли господина, ла Тура, напротив,
 полностью восстановлена, поскольку король перед всем двором свидетельствует, 
что лично видел его в той битве храбро сражающимся бок о бок с монархом.



Глава 16
О дальнейших неблагоприятных последствиях опрометчивого указа Генриха II 
Французского


Как мы уже видели, в рыцарские времена, в царствование Франциска I и его 
предшественников, было невозможным, чтобы дуэль, а вернее — combat ? outrance
[37]
у барьера могла состояться без монаршего соизволения или, в крайнем случае, без 
разрешения вице-регента соответствующей провинции; видели мы и ту печаль, с 
которой горевал о своем любимце Шастеньере король Генрих II, под воздействием 
которой он торжественно поклялся, что никогда и никому больше, ни малым ни 
великим, не даст он такого соизволения. В результате, как мы тоже видели, 
поссорившиеся дворяне, получая отказ на просьбу встретиться в поединке на 
турнирной арене, где имелись бы все условия для проведения честного и 
благородного боя, удалялись вместо этого в некое укромное место в поле или в 
лесу, где и выясняли свои отношения не в рыцарских латах, а раздетыми до 
рубашек, на смертоносных рапирах и кинжалах. Видели мы, как это приводило к 
многочисленным случаям мошенничества на дуэлях, когда злодей, рассчитывая на 
честность своего противника, являлся на поле боя с кольчугой под рубашкой или 
приводил с собой банду громил, чтобы вместе разделаться с несчастным; поэтому 
необходимо стало приводить с собой на дуэль друзей, просто для того, чтобы не 
погибнуть от руки подобного мошенника. Теперь перед нами предстанет следующий 
виток порочной спирали: в прежние времена долгом секундантов было приложить все 
усилия к примирению спорщиков, а если это не удавалось — то проследить за тем, 
чтобы дуэль прошла как можно честнее; теперь же вместо этого секунданты, а 
также сочувствующие, которых брали с собой в большом количестве, тоже вступали 
в бой, хотя уж им-то точно нечего было делить. И сейчас мы расскажем о том, как 
родилась эта преступная традиция.

Дуэль миньонов

У Генриха III, короля французского и польского, служили при дворе несколько 
молодых людей, чьи представления о морали были до крайности гибкими; наиболее 
выдающиеся из них были удостоены самых теплых чувств и близких отношений со 
стороны монарха. Те, кто не входил в этот тесный круг, нелицеприятно именовали 
этих молодых людей миньонами
[38]
его величества.

Особенно покровительствовал король месье де Келюсу. Он происходил из знатного 
рода, отцом его был Антуан де Келюс, сенешаль и правитель Роверня, один из 
самых славных рыцарей ордена Святого Духа; но из всех добродетелей благородного 
отца сын унаследовал только храбрость в бою. И этот Келюс воспылал ревностью к 
сиру де Дюну, младшему сыну синьора д'Антраге, известному при дворе под 
уменьшительным именем Антрангет, образованным по тому же принципу, что и 
«Шарлот» от «Шарль». А этот Антрангет, надо заметить, был одним из любимых 
фаворитов знаменитого «Меченого», герцога Гиза. Между королевскими домами Гизов 
и Валуа имелись серьезные разногласия, что не могло не оказать влияния на 
чувства их приверженцев.
Оба этих молодых человека были влюблены (или считали, что влюблены) в некую 
даму, которая была широко известна своей красотой, но не благонравием. Однажды 
вечером Келюс застал Антрангета выходящим из дома этой женщины и, сочтя случай 
подходящим, чтобы сказать сопернику какую-нибудь гадость, решил подразнить его:
— Эй, Антрангет! Думаешь, ты один удостоился ее ласк? Поверь мне, есть еще 
множество других. Дурит тебя красавица!
На что следует лаконичный ответ в таком же духе:
— Брехня все это!
И тут начинается беда. Как же, слово главного миньона главного короля в 
христианском мире поставили под сомнение! Такое оскорбление можно смыть только 
кровью. Так что Келюс доверяется двум другим миньонам своего августейшего 
повелителя — это Можирон, красавчик, к тому же отличающийся храбростью, и 
знаменитый Ливаро. Келюс рассказывает им, как клеврет Гиза посмел посягнуть на 
его честь, и что теперь надо бросить ему вызов; друзей же просит 
поприсутствовать при дуэли, дабы не допустить нечестных действий с противной 
стороны и выступить гарантами честного проведения поединка. Вызов брошен и 
принят Антрангетом с радостью, поскольку тот польщен возможностью оросить свой 
меч кровью ненавистных Валуа, не говоря уже о том, что и сам он лично обижен. В 
помощники он выбирает Риберака и Шомберга. Место поединка — парк де Турнель, 
где торговали лошадьми, время — четыре часа утра следующего воскресенья, чтобы 
вокруг не собралось слишком уж много зевак или торговцев лошадьми.
Вот обе стороны явились на дуэль, люди Гиза, как видно, настроены здраво и в 
общем-то не против помириться. Риберак подходит к Ливаро и Можирону и говорит 
последнему:
— Господин хороший, мне кажется, самое лучшее, что мы можем сделать, — это 
постараться, чтобы эти два господина пришли к взаимному согласию, и не дать им 
убить друг друга из-за такого пустяка.
На что Можирон дерзко отвечает:
— Бог с вами, Риберак! Я сюда пришел не серенады петь, а драться, и именно этим 
я и собираюсь заняться!
Настроенный менее воинственно секундант Антрангета удивлен:
— Можирон, да с кем вы-то тут собрались драться? Вы лично вообще не замешаны в 
ссоре, здесь вообще нет никого, кто был бы о вас дурного мнения!
На что Можирон заявляет:
— А вот с вами и буду драться!
Не в силах более выносить высокомерие юного задиры, Риберак выхватывает оружие, 
но, предостерегающе подняв ладонь, говорит:
— Погодите же! Вы настаиваете на том, чтобы драться со мной, — извольте, я не в 
силах вам отказать; но давайте же сперва вознесем молитву! — И с этими словами 
он складывает меч с кинжалом в виде креста, становится на колени и истово 
молится.
Можирон в нетерпении осыпает молящегося бранью, утверждая, что тот молится 
слишком долго. Наконец Риберак поднимается, с оружием в руках набрасывается на 
противника и сразу же проводит тому сильный удар в корпус. Раненый шаг за шагом 
отступает, но Риберак не отстает, и вот Можирон падает. Однако в падении он 
выставляет вперед острие своей рапиры, несчастный Риберак напарывается на него 
и падает замертво. Можирон тоже умирает с ругательствами на устах.
А что же сами дуэлянты? Келюс явился на бой с одной лишь рапирой; однако, видя, 
что Антрангет вооружен еще и кинжалом, требует, чтобы тот от него отказался, но 
противник возражает:
— Это ты поступил глупо, что оставил кинжал дома; ведь оговоренное нами оружие 
— рапира и кинжал. Мы сюда пришли драться, а не обсуждать мелочи всякие!
Келюс активно атакует и слегка задевает руку противника, но его собственная 
левая рука оказывается жестоко покалеченной в попытке парировать один из 
оборонительных ударов соперника. Антрангет вовремя атакует и вовремя уклоняется,
 не говоря уж о том, что наличие кинжала обеспечивает ему дополнительное 
преимущество, и ему удается несколько раз проткнуть противника, так что в конце 
концов тот зашатался и упал; Антрангет готов уже добить его, но Келюс, 
взмолившись, упрашивает удовлетвориться уже содеянным.
Что же до двух оставшихся секундантов, то, увидев, что все их друзья уже 
дерутся между собой, Шомберг обращается к своему визави:
— Дерутся уже все четверо: что нам делать? — подразумевая тем самым предложение 
разнять их.
На что Ливаро отвечает:
— Значит, и мы должны драться, во имя нашей чести! — что само по себе 
странновато, поскольку раньше секунданты никогда не дрались.
— Со всей душой, — соглашается Шомберг, и они вступают в бой.
Шомберг мощным «мандритто» срезает сопернику всю левую щеку, но Ливаро отвечает 
более чем достойно и протыкает немцу грудь, свалив его замертво, после чего сам 
падает в обморок от потери крови.
Генрих III в отчаянии — у него было два любимых фаворита, и вот Можирон убит, а 
Келюс — при смерти. Король обещает тысячу франков врачу, который сможет 
исцелить его, а еще тысячу — самому Келюсу, дабы поднять его дух; но одна из 
полученных им ран была смертельной, так что врачи оказались бессильны. Смерь 
Келюса погружает короля в беспросветную печаль, он вынимает из ушей покойного 
собственноручно вдетые в них когда-то серьги и, приказав срезать ему волосы, 
сохраняет их как реликвию. Кроме того, Генрих запрещает любые дуэли в своей 
стране под страхом разжалования и смертной казни; в Париже он воздвигает храм 
Святого Павла с превосходными мраморными скульптурами обоих погибших и выражает 
свою скорбь по ним самыми необычными способами.
Почти все действующие лица только что описанной драмы умирают. Келюс и Можирон 
погибли сразу; добрый Риберак умер от ранения в гостинице де Гиза, куда его 
доставили после боя. Антрангет, отделавшийся легким ранением руки, 
предусмотрительно бежал от гнева монарха, который, несомненно, укоротил бы 
удачливого дуэлянта на голову, попадись тот ему в руки. О немце Шомберге мы 
больше ничего не слышали, видимо, он встретил свою смерть на острие рапиры 
Ливаро. Самого же беднягу Ливаро срезанная Шомбергом щека начисто лишила былой 
красоты, и Генрих, который всегда предпочитал красавчиков, охладел к нему, так 
что тому пришлось искать новых развлечений, и, похоже, он нашел их, потому что 
два года спустя после той ужасной тройной дуэли он встретился с маркизом де 
Мальере, и сейчас мы увидим, чем это кончилось.
Смерть Ливаро

Месье маркиз де Мальере, старший сын месье де Пьенна, только что вернулся из 
Италии, куда ездил завершать свое образование и где изучал, помимо прочего, 
искусство владения «множеством видов оружия», особенно, конечно, самым 
популярным набором — рапирой и кинжалом, которыми он научился орудовать с 
выдающейся ловкостью и искусством. Он сразу же является ко двору, где встречает,
 как и следовало ожидать, теплый прием. Однажды на балу случилось ему 
поссориться с нашим старым знакомым, синьором де Ливаро, — по серьезному ли 
поводу или просто по gaiet? de coeur
[39]
— не упоминается. Ливаро еще со времен знаменитой дуэли миньонов весьма 
гордится своей репутацией mauvais gar?on — плохого парня — и считает, что перед 
ним не может устоять ни мужчина, ни женщина; в общем, к соседям своим он 
испытывает уже нечто вроде презрения. Воспылав страстью к некоей придворной 
даме, он столь ревниво стал на страже ее красоты, чести и богатства, что никого 
к ней просто не подпускал. Маркиз же, красивый и смелый молодой человек в 
возрасте примерно двадцати лет, узнав об этом, отваживается заговорить на балу 
с упомянутой дамой. Ливаро в своей высокомерной манере отвечает вместо нее, 
причем ответ выходит столь оскорбительным для Мальере, что тот вспыхивает, кг к 
сноп сена, требует удовлетворения, и они договариваются о встрече на следующий 
день один ни один, не беспокоя никого из друзей, на небольшом островке посреди 
реки, возле города Блуа.

Утром они верхом отправляются на условленное место; с ними нет никого, кроме 
слуг. Сам бой длится недолго: после пары первых движений маркиз, демонстрируя 
свою итальянскую выучку, одним из хитрых ударов укладывает фехтовальщика, 
пережившего дуэль миньонов, теперь уже навсегда. Однако и победитель тут же 
принимает коварный удар от подлой руки слуги Ливаро. Этот человек хоть и был 
простолюдином, но все же имел представление о владении шпагой и скрыто принес 
ее на дуэль (по своей воле или по хозяйскому наущению — не известно); за спиной 
у маркиза он обнажает ее, протыкает Мальере насквозь. Заметим с удовлетворением,
 что этот бесчестный поступок был замечен, слугу поймали и живо вздернули, дав 
ему лишь сказать в свое оправдание, что это была месть за смерть доброго 
хозяина.



Глава 17
К чему привела дуэль миньонов

Из предыдущей главы мы знаем, как после, смерти Келюса, Можирона и остальных 
членов своей команды недоброй памяти монарх издал указ, запрещающий любые дуэли 
на всей территории своего доминиона под страхом смерти и прочих неприятностей. 
На деле же получилось, что он сам же и превратил свои угрозы в насмешку, ибо 
воздвиг мраморные памятники тем, кто погиб именно на дуэлях, да еще с подробным 
описанием выдающихся доблестей и славных подвигов этих героев. В общем, почести,
 возданные этим миньонам, и чувства, демонстрируемые по отношению к ним 
монархом, вкупе с созданной им репутацией более чем подтолкнули множество 
преданных, но легкомысленных королевских подданных к тому, чтобы последовать их 
примеру, и никакие угрозы монарха не могли их от этого удержать, ибо все здраво 
полагали, что истинные чувства повелителя все же на стороне дуэлянтов.
Молодой барон де Бирон, который впоследствии, при Генрихе Великом, станет в 
силу множества своих достоинств маршалом Франции, был любимцем герцога 
д'Эспернона, сменив на этом посту месье де Келюса. Бирону нравилась наследница 
Комон, молодая дама, чье чрезвычайно богатое состояние делало ее предметом 
увлечения многих молодых людей; однако эта золотая жила привлекла также и месье 
де Каранси, старшего сына графа де ла Вогийона. Оба молодых дарования прекрасно 
понимали, что две собаки и одна кость — не самое лучшее сочетание и за столь 
жирную и вкусную косточку придется побороться.
Так что при первом удобном случае, встретившись в узком коридоре, они 
совершенно случайно столкнулись. Бирон, то ли потому, что у него не было с 
собой шпаги, то ли потому, что он просто вышел из себя, хотел было драться 
прямо на месте на кулаках, но Каранси, положив руку на рукоять шпаги, отказался 
от столь вульгарного способа, предложив решить дело по-благородному. Местом для 
проведения дуэли соперники выбрали тихий деревенский уголок недалеко от Парижа 
и тайно, чтобы не беспокоить плохо относящегося к подобным затеям короля, 
ускользнули из города. Бирон взял с собой своих друзей — Логиньяка и Жаниссака, 
а Каранси сопровождали Эстиссак и ла Бастид. Стоит середина зимы, погода плохая,
 валит снег — но наши дуэлянты так разгорячены, что не чувствуют холода, зато 
никто, кроме какого-нибудь случайного крестьянина, не увидит их дуэли.
Каранси сходится с Бироном и наносит удар шпагой, которая, соскочив с рукояти 
кинжала барона, проскальзывает по его левой руке и легко ранит в плечо. 
Ответный удар Бирона приходится противнику прямо в корпус, отчего тот замертво 
падает в снег. Завершив бой, он устремляется на выручку приготовившимся к драке 
друзьям, за что Брантом возносит ему хвалу, называя поступок юного храбреца 
примером мудрости и предусмотрительности. А тем временем Логиньяк и Жаниссак 
разбились на пары с Эстиссаком и ла Бастидом; удача сопутствует им не меньше, 
чем их другу. Дольше всех затянулась схватка с участием Эстиссака — оба 
противника фехтуют до тех пор, пока Эстиссак не спотыкается; его соперник тут 
же набрасывается на него и осыпает лежащего целым градом ударов. Несчастный, 
тем не менее, умирает не сразу, и победитель, несмотря на то что его друзья 
давно уже ускакали домой, еще долго верхом на коне стоит на дуэльной площадке, 
чтобы, наконец, насладиться зрелищем смерти поверженного.
Месье де ла Гард Валон
Месье де ла Гард Валон (настоящее имя было ла Гард, а Валон — название замка, 
где он жил и где мать его вела хозяйство) был молодой человек, холостяк, что, 
наверное, было и к лучшему для юных дам, учитывая его многочисленные выходки и 
тот ужасный конец, который неизбежно настиг его. Ла Гард представлял собой 
образец буйного молодого дворянина времен Генриха Великого — он был смел до 
безумия и совершенно не ценил жизнь, ни свою ни чужую; добр и предан по 
отношению к своим друзьям и слугам, как высокого, так и низкого звания, 
настолько, что бытовало мнение, что любой местный бродяга, у которого хоть раз 
хватило смелости сражаться бок о бок с ла Гардом, становится его человеком, а 
значит, и связываться с ла Гардом опасно. По отношению к врагам своим это был 
человек жестокий и злопамятный, в общем, он был поистине достойным сыном своего 
бурного времени. Сейчас мы познакомимся с одним из его подвигов.
Один бедный солдат по имени Иона, из числа не особенно близких друзей ла Гарда, 
был арестован за какое-то преступление, заточен в тюрьму Ла-Балейн в городе 
Фижеак, и в ближайшем времени ему предстояло быть повешенным. Когда весть эта 
достигает ушей ла Гарда, он тут же приходит к мысли, что такой замечательный 
воин заслуживает лучшей смерти и его следует спасти.
Он заявляется в тюрьму в отсутствие тюремщика и просит начальника охраны 
позволить ему скрасить жизнь бедняге заключенному стаканом вина, на что охотно 
получает разрешение. Так ла Гард отсылает одного охранника за вином, еще одного 
— за фруктами, третьего — еще за чем-то, пока их не остается совсем мало. Тогда 
он с помощью рапиры расправляется с оставшимися, высаживает дверь и вместе со 
спасенным выбирается наружу, где их уже ждут еще один солдат и слуга ла Гарда. 
Далее весь отряд пробирается через город и случается им пройти мимо дома 
начальника полиции, который сидит с женой у окна. Увидев беглеца, этот 
достойный чиновник, которому уже успели доложить о побеге, готов выскочить из 
дому и с помощью нескольких своих людей арестовать наглецов, но тут в него 
вцепляется жена, не желая никуда выпускать мужа. Эта семейная сцена очень 
развеселила ла Гарда. Приподняв шляпу, он обращается к даме со словами:
— О, прекрасная дама, молю вас, пустите же его, и я обещаю избавить столь 
прекрасное создание от этой незаслуженной обузы!
С этими словами он поворачивается и, продолжая путь целым и невредимым, выводит 
освобожденного им солдата из ворот Фижеака, препровождает его в свой замок, где 
предается веселым шуткам с друзьями, рассказывая им, как он вытащил Иону из 
чрева кита.
Вероломство Маррела
Не так уж много времени прошло с вышеописанного случая, а наш друг ла Гард уже 
в окрестностях города Виллефранш, где к повешению приговорены на этот раз трое 
несчастных солдат, его скромных друзей. Виллефранш — надежная и хорошо 
охраняемая крепость, и ла Гарду ясно, что здесь не пошалишь так, как в Фижеаке.
Поэтому он тянет время — подъезжает в одиночку (как это на него похоже!) к 
воротам и заявляет охраннику, что ему нужен торговец по имени Дарден. Вполне 
возможно, что такого человека на самом деле вообще не существовало.
Ла Гард со своими приспешниками давно уже наводил ужас на всю округу, так что 
комендант крепости, некий Маррел, которому доложили о прибытии гостя, усмотрел 
в происходящем замечательную возможность схватить наглеца, и, если бы ему это 
удалось, судьба ла Гарда оказалась бы весьма незавидной. Так что комендант в 
сопровождении отряда из нескольких десятков солдат выехал за ворота и, в то 
время как солдаты молча замыкали вокруг пришельца кольцо, учтиво обратился к 
нему:
— Уважаемый господин, не соблаговолите ли вы войти в наш город?
Ла Гард отвечает:
— Нет, спасибо, у меня в вашем городе никаких дел нет, мне надо только 
пообщаться с одним торговцем, ну так он может и сам ко мне выйти.
— Что, правда? — делано изумляется Маррел. — Зато у моего города есть к вам 
много дел! За дело, парни!
И солдаты принимаются за дело: один выхватывает шпагу из ножен ла Гарда, другой 
— пистолет из его кобуры, третий берет под уздцы его коня, а еще несколько 
человек держат гостя под прицелом своих аркебуз. Храбрый ла Гард, для которого 
все происходящее — полная неожиданность, только сейчас осознает, в насколько 
серьезный переплет он попал. Воспрянув, он вырывает свою шпагу из рук солдата, 
пришпоривает коня, при этом солдат, державший коня, отлетает в сторону. Ла Гард,
 как сам дьявол во плоти, прорывается через окружение, размахивая шпагой 
направо и налево; большинство солдат со всех ног убегают обратно в город, а ла 
Гард галопом уносится прочь, весь в дыму от выстрелов аркебуз, из которых 
палили в него с близкого расстояния, не причинив, однако, никакого вреда. 
Единственная полученная им рана — это царапина на пальце, которую он сам себе 
нанес, вырывая у солдата свою шпагу. Ла Гард скрывается в городе Наяк, 
правитель которого — его друг.

Жители Виллефранша пуще прежнего теперь боятся ла Гарда и, встретив на дороге 
всадника, спрашивающего, откуда они, неизменно отвечают, что из Наяка; но ла 
Гарду все же удается захватить кого-то из них в заложники, чтобы гарантировать 
безопасность трех своих солдат. И вот уже договорились об обмене, но, как 
только ла Гард отпускает заложников, Маррел нарушает свою клятву, отправляет 
тех трех бедолаг на виселицу и назначает награду за поимку самого ла Гарда, как 
возмутителя общественного спокойствия. Этот подлый обман приводит нашего героя 
в ярость, обычно ему несвойственную; но прежде всего он приходит ночью в 
сопровождении одного лишь лакея к месту казни, снимает с виселиц три тела и 
заботится о том, чтобы они были должным образом преданы земле. После этого ла 
Гард клянется отмстить всем и каждому в городе Виллефранш, в особенности — 
Маррелу и его близким, и пишет последнему письмо: «Та maison en cendres, ta 
femme viol?e, tes enfans pendus. Ton enemy mortelle La Garde»
[40]
. Детям чудом удалось спастись, а если бы не удалось, то нет никаких сомнений, 
что лорд Валон сдержал бы свое слово лучше, чем градоначальник Маррел. Однако 
один член семьи последнего все же попадается ла Гарду в руки; впрочем, узнав, 
что это лишь дальний родственник, тот отпускает его на волю, удовлетворившись 
отрезанием ему носа и одного уха, да еще оскоплением в придачу. За этот подвиг 
наш герой получил прозвище Coupe-le-Nez
[41]
.

Дуэль с Базане — конец ла Гарда
Месье де ла Гард, помимо прочих своих занятий, был немного поэтом, то есть имел 
привычку писать стишки, по большей части для развлечения своих подружек, но в 
любых его стихах содержались какие-нибудь саркастические нотки, поэтому именно 
поэтическая стезя привела его к ссоре с господином, которого он до того и в 
глаза-то не видел, но который положил конец карьере одаренного юноши. Однажды 
близкий друг ла Гарда, барон де Мервилль, зачитал на некоем званом вечере его 
стихи, в которых в несколько вольном контексте упоминалось имя месье де 
Линерака Авернского. К сожалению, на том вечере присутствовал брат Линерака, 
месье де Базане, который, видя, кто читает эти стихи, подумал, что они написаны 
в стиле ла Гарда, а зная о репутации последнего как бойца, решил 
воспользоваться случаем и снискать себе славу, вызвав его на поединок. Поэтому 
он заявил Мервиллю, что если бы тот помог ему встретиться с автором этих стихов 
со шпагой в руке, то оказал бы ему большую услугу. Мервилль ответил, что с 
удовольствием поможет в этом и что сам саркастический поэт сможет оказать 
Базане и не такую услугу. Базане обрадовался, снял шляпу и протянул ее Мервиллю 
со словами:
— Передайте это своему поэту да скажите, что обратно я заберу ее только вместе 
с его жизнью!
Это была большая серая шляпа с огромным пером, прикрепленным к ней великолепной 
золотой нитью. Она символизировала что-то вроде брошенной перчатки на манер 
рыцарей былых дней; как барон воспринял этот жест, мы не знаем, но он должным 
образом доставил и шляпу, и вызов ла Гарду, который воспринял и то и другое 
благосклонно, шляпу надел на голову и тут же выехал из Валона на поиски своего 
противника. Но хоть он и искал в Аверне во многих местах, где тот бывал 
завсегдатаем, но поиски не увенчались успехом, потому что именно в это время 
Базане лежал дома, прикованный к постели болезнью, и л а Гарду пришлось 
вернуться домой без приключений и все в той же серой шляпе.
Через месяц Базане снова на ногах, а значит — и на коне; он берет с собой по 
паре рапир и кинжалов, одинаковых по весу и размеру, и в сопровождении своего 
двоюродного брата по имени Фермонте, деревенского парня, никогда не видавшего 
придворной жизни, отправляется в Керси на поиски ла Гарда. И вот однажды 
вечером, как раз к ужину, они заявляются к другу, живущему примерно в лиге от 
Валона, и прямо оттуда отправляют с мальчиком-слугой записку к ла Гарду.
Мальчик прибывает в Валон и спрашивает ла Гарда; тот в этот момент уснул в 
своей комнате с книгой в руке (было лето, и стояла невыносимая жара), и будить 
его никто не посмел, так что слугу отправили к мадам де Валон, которая, увидев, 
что ее сына ищут по поручению Базане, заявила, что его нет дома и чтобы 
посланник возвращался обратно. Но смышленый мальчишка решил подождать за 
воротами хотя бы до ужина, и вечером его застал у ворот Мирабель, самый юный 
член семьи, вернувшийся с охоты. Выяснив, чего хочет пришелец, он заявил:
— Ты не найдешь здесь моего брата, его здесь нет!
— Но, господин, — взмолился мальчик, — в деревне говорят, что он здесь! Так или 
иначе, хозяин велел мне, если я не найду самого ла Гарда, обратиться к его 
брату.
— Так это я, — ответил Мирабель, — у тебя есть для нас какое-то письмо?
Посланник передал записку. Прочтя ее, Мирабель нахмурился:
— Мальчик, возвращайся к своему хозяину и пусть он будет добр прислать к нам 
благородного дворянина!
За ужином мадам де Валон удалось узнать, в чем дело, на что она заметила:
— Очень мило со стороны месье де Базане посылать к тебе по такому вопросу лакея,
 после того как ты сам лично его обыскался везде, где только можно.
Ла Гард ничего на это не ответил, но почти сразу же вышел из комнаты вместе с 
Мирабелем, который предложил не ждать никакого дворянина, а самим прямо сейчас 
съездить проведать Базане. Мадам де Валон, со своей стороны, поняла, что 
сболтнула лишнего, и, опасаясь за последствия своих слов, приказала запереть 
все двери в замке, а ключи принести ей. Так что нашим братьям пришлось покидать 
замок через окно, по лестнице. Первым делом они отправились домой, к 
деревенскому священнику, и заставили его прочитать для них полуночную мессу, а 
затем направились к дому, где остановился Базане. Подъехав достаточно близко, 
ла Гард спешился, сам остался стоять под деревом, а брата послал на разведку. 
Уже засветло тот прибыл на место и застал всех троих — Базане, Фермонте и 
хозяина дома. После обычных приветствий Мирабель сказал Базане:
— Мой брат здесь, неподалеку, и он горит желанием вернуть вам вашу шляпу; 
возьмите с собой одного из друзей, и я отведу вас к нему.
Фермонте и хозяин дома чуть не поссорились за честь быть этим другом, но честь 
секунданта уже давно была обещана дуэлянтом своему молодому кузену.
Базане вручает Мирабелю два комплекта оружия, которые привез с собой, и просит 
отнести их на выбор брату. Выполнив просьбу, Мирабель возвращается и ведет 
обоих к месту, где их ожидает ла Гард. Увидев друг друга, дуэлянты улыбаются, 
снимают шляпы и заключают друг друга в объятия, как старые друзья. Слуг они 
запирают в сарае, а ключи уносят с собой на площадку, выбранную для боя.
Дав Мирабелю задание поразвлечь пока Фермонте с помощью рапиры и кинжала, ла 
Гард отводит своего соперника шагов на пятьдесят в сторону, и они приступают.
 Ла Гард — великолепный фехтовальщик, и он проводит удар прямо в лоб Базане; но 
череп того тверд, и клинок не пробивает его. В следующий раз ла Гарду везет 
больше, и его второй удар, сопровождаемый восклицанием «Это вам за шляпу!», 
приходится уже в корпус противнику, третий — тоже в корпус, со словами «А это — 
за перо!». Когда они сходятся в четвертый раз, ла Гард кричит:
— Теперь пора отплатить за прекрасную золотую нить! Ваша шляпа мне очень 
подходит!
И действительно, и за нить он в очередной раз платит той же монетой. 
Израненному Базане уже не до шляп, поэтому он, движимый уже не рассудком, а 
отчаянием, выкрикивает:
— Смотри скорее сюда или ты покойник! — и, отбросив шпагу, прыгает к ла Гарду с 
кинжалом в правой руке и бьет его в шею. Схватившись, они падают, но Базане, 
оказавшись наверху, продолжает тыкать в противника кинжалом с удвоенной 
энергией, нанеся ему не менее четырнадцати ранений от шеи до пояса; но уже в 
предсмертной агонии ла Гард откусывает Базане полщеки.
Тем временем мастер Мирабель развлекается фехтованием на рапирах и кинжалах с 
кузеном Базане и пропускает несколько ударов, которые, впрочем, не проходят 
дальше рубашки, зато, наконец, наносит в ответ чувствительный удар. Фермонте 
останавливается, кричит:
— Ты что, ранен? — и с этими словами бросается на Мирабеля, пытаясь вступить с 
ним в борьбу, но целехонький и полный сил Мирабель стойко удерживает его; 
раненый из последних сил кричит своему кузену, который занят добиванием ла 
Гарда:
— Брат, следи за собой! Я убит…
На этих словах Мирабель отпускает захват, и бедный юный Фермонте падает 
замертво. Распаленный смельчак Мирабель обращается к Базане, который собрался 
покинуть поле боя:
— Эй, ты! Ты убил моего брата, а я твоего кузена; так давай же закончим наши 
дела!
Однако Базане, вновь держа в руках и шпагу, и пресловутую шляпу, которые он, 
правда, обменял на оставшийся в зубах убитого противника кусок щеки, уже на 
коне. Он отвешивает храброму юноше поклон:
— Мальчик мой! Твой брат был великим бойцом, и он не оставил мне сил больше 
драться; мне надо к врачу, — и галопом уносится прочь.
Так поле боя остается за отважным Мирабелем, а вместе с ним — три рапиры, 
четыре кинжала и два тела, одно из которых он увозит с собой, но смерть брата 
такой тяжкой ношей ложится на плечи юноши, что не скоро он сможет заставить 
себя вернуться в Валон.
Что ж, прощай, храбрый ла Гард, и да будет земля тебе пухом!



Глава 18
Джордж Сильвер, джентльмен

Мода на такое элегантное и нарядное вооружение, как итальянская рапира с 
кинжалом, и соответствующую ему манеру боя колющими ударами пришла и в Англию, 
а вслед за ней на наших берегах стали появляться и итальянские авантюристы из 
числа людей, знакомых с оружием, но никак не мастеров искусства, которому 
собрались учить. И то подумать: будь они действительно великими мастерами, 
какой был бы им резон ехать в такую даль в те времена, когда путешествия были 
столь долгими, трудными и дорогими, если бы они могли прекрасно зарабатывать 
своими уроками и дома?
В то время бытовало мнение, что, раз англичанам закон и обычаи запрещают 
участвовать в личных поединках, то и искусство фехтования этому народу 
совершенно незнакомо. Некий маркиз (чье имя мы намеренно оставим 
неразглашенным) приплыл в Лондон с возвышенной целью научить невежественных 
настоящему искусству постоять за себя. Имя этого благородного господина 
абсолютно ничего не говорило далеким от фехтования англичанам, и для того, 
чтобы хоть как-то представиться общественности, ему пришлось обратиться к 
одному музыканту, которому когда-то оказал услугу некий родственник синьора. 
Среди учеников этого музыканта был один джентльмен из числа подобных Джорджу 
Сильверу-младшему, страстный любитель всякого рода оружия и, соответственно, 
неплохой мастер владения им. Музыкант порекомендовал ему своего друга в 
качестве учителя, на что наш джентльмен ответил:
— Прекрасно! Но мне надо знать, чему он может меня научить; если он победит 
меня, то конечно же мне стоит у него поучиться, чтобы понять, как ему это 
удалось.
— Это не проблема, — ответил музыкант, — ведь он собирается открыть школу 
неподалеку от Лейчестер-сквера, где будет фехтовать с любым, кто согласится 
скрестить с ним шпаги, по гинее за раунд.
Отметив, что он знает не одну школу фехтования, где можно поработать с разными 
мастерами и подешевле, наш джентльмен все же выразил готовность посмотреть, что 
там за маркиз такой. Договорились о встрече. Заручившись разрешением одного 
мастера фехтования на то, чтобы привести в его школу постороннего, наш 
джентльмен принялся за исполнение долга гостеприимства — пригласил итальянца на 
обед, обхаживал его, как только мог, а когда все сигары были выкурены, а кофе — 
выпит, привел его в дом того мастера фехтования, где уже собралось довольно 
много учеников. Сперва наш джентльмен со своим гостем взялись за учебные шпаги, 
и великий маркиз совершенно не оправдал надежд хозяина. Откровенно говоря, он 
проиграл вчистую. Тогда гость объяснил, что его конек — не шпага, что лучше 
всего он владеет саблей, и достал пару сабель, привезенных с собой; одну из них,
 старую и гнутую, он протянул партнеру, а вторую, почти новую, оставил себе, но 
даже с таким преимуществом выступил не лучше, чем на шпагах. Потом он провел 
ряд поединков с различными учениками школы, уровень мастерства которых был не 
особенно высок, но так никого и не смог одолеть.
Неподалеку от Лейчестер-сквера так и не открылось никакой школы, и пребывание 
маркиза в Лондоне завершилось гораздо раньше, чем он планировал.
Однако мы отвлеклись. Итальянцы, приезжавшие в Англию в елизаветинское время, 
имели перед своими современными собратьями преимущество в том, что их хорошо 
представляли общественности. Кроме того, они заявляли себя мастерами владения 
рапирой и кинжалом, на что в те времена была просто безумная мода, особенно при 
королевском дворе. Поэтому заморских мастеров неизменно ждал теплый прием, а 
местные молодые люди никогда не оставляли их без работы, так что в весьма 
сжатые сроки эти господа просто преображались. Об одном из них, по имени Рокко, 
мы уже рассказывали, а кроме него, были Иеронимо, инструктор из школы синьора 
Рокко, и Винченцо Савиоло, обессмертивший свое имя, написав трактат о владении 
рапирой.
Не стоит полагать, что англичане были такими уж варварами, чтобы вообще не 
уметь владеть оружием, но любимым их вооружением оставался меч со 
щитом-баклером, реже — «длинный меч»; историческим является тот факт, что 
король Генрих VIII объединил ведущих преподавателей фехтования в корпорацию, 
которая, к сожалению, просуществовала недолго. В стране было много своих 
знаменитых учителей владения оружием, и они, как и ученики их, в большинстве 
своем с неприязнью восприняли новомодное «итальянизированное» фехтование; эти 
люди явно не имели большого опыта ни в чем, кроме своего специфического занятия,
 и не оставили после себя никаких письменных свидетельств. Но, к счастью для 
потомков, среди них были два брата, Джордж и Тоби Сильвер. Оба они были 
страстными любителями оружия, англичанами до мозга костей и ярыми противниками 
второсортных фехтовальных трюков итальянцев, которых с таким энтузиазмом принял 
свет и чье обучение грозило полностью искоренить старый добрый английский 
обычай биться с мечом и баклером, когда бойцы обменивались честными 
рубяще-сметающими ударами, а не колющими тычками с лягушачьим подпрыгиванием.
Нам из этой пары больше интересен старший брат, Джордж, поскольку он увековечил 
себя ценными письменными трудами. В 1599 году он опубликовал свои «Парадоксы 
защиты», которые представляли собой в основном нападки на порочное учение 
модных в ту пору итальянцев, но это несомненно ему следует простить за то, что 
вслед за «Парадоксами» из-под его пера вышло дополнение — «Краткие инструкции к 
моим Парадоксам защиты». Эта часть его работы, самая ценная, так и не была 
опубликована при жизни, оставшись в виде рукописи, которая, к счастью, попала в 
Британский музей. Возможно, виной тому то, что вскоре после завершения этой 
работы Джордж Сильвер умер; по крайней мере, семнадцать лет спустя, на момент 
издания Джозефом Суэтнамом «Школы защиты», он точно был мертв, и даже имя его 
уже было исковеркано, поскольку Суэтнам отмечает, что, мол, «Джордж Гиллер 
крайне уважительно отзывался о короткой шпаге и кинжале», чего Джордж Сильвер 
совершенно точно не делал ни в «Парадоксах», ни в «Кратких инструкциях». 
Суэтнам вообще, кажется, был склонен путать имена, поскольку в той же самой 
главе он советует читателям «спросить Августина Бэджера, который сам 
высочайшего мнения о коротком мече, поскольку крайне часто пользовался этим 
оружием на поле боя и победил в большем количестве труднейших боев, чем 
кто-либо другой из тех, кого я знаю». Описание этого Бэджера полностью 
совпадает с тем, что мы знаем об Остине Бэггере, который за несколько лет до 
того отправил в отставку синьора Рокко, а по контексту, в котором Суэтнам 
упоминает этих двоих, ясно, что на момент написания книги Остин Бэггер был еще 
жив и не переставал развлекаться своими «труднейшими боями», а Джордж Сильвер 
уже отдал свой долг природе.
Те, кто возьмет на себя труд прочесть его работы, ныне полностью доступные 
благодаря усилиям капитана Мэттью, признают в Сильвере отца английского 
фехтования, хотя сам он на себя такой роли не брал, желая лишь записать то, 
чему его самого учили. Это первый исконно английский автор, предложивший 
общественности в печатном виде уроки фехтования, и это был первый автор в мире, 
кто формально изложил четкие инструкции по парированию и ответным ударам. В 
главе «О различных преимуществах, которые дает удар из защитного положения» он 
приводит описание множества ответных ударов — не менее шести из защиты, которая 
нам известна под названием «высокая терция», три — из «высокой секунды», пять — 
из «высокой примы», восемь — из терции и еще восемь — из кварты. А глава 
«Некоторые захваты и сближения для боя на одиночных коротких мечах» полна 
полезных инструкций о том, как себя вести, находясь в ближнем бою с противником.

Практиками боя Джордж Сильвер и его брат Тоби были не хуже, чем наставниками. 
Первый рассказывает прелестную историю о том, как они бросали вызов итальянцам 
Винченца и Иеронимо. Синьор Рокко после истории с Остином Бэггером исчез из 
вида, а место его занял инструктор школы синьора, взяв в партнеры Савиоло. 
«Затем, — пишет Джордж, — появились Винченцо и Иеронимо, они учили фехтованию 
на рапирах при дворе, в Лондоне, и по всей стране, и занимались этим уже лет 
семь-восемь. Эти двое итальянских фехтовальщиков часто говаривали (особенно 
Винченцо), что англичане — сильные мужчины, но в них нет хитрости и они слишком 
сильно отступают в бою, а это уже оскорбление. Так что, узнав о таком 
оскорблении, мы с моим братом Тоби Сильвером бросили им обоим вызов, где им 
предлагалось сразиться на одиночных рапирах, рапирах с кинжалом, одиночных 
мечах, мечах и малых щитах, мечах и баклерах, двуручных мечах, шестах, боевых 
топорах и мавританских копьях в Белл-Совейдж, на помосте, чтобы тот, кто 
слишком сильно отступит, будь то англичанин или итальянец, рисковал сломать 
себе шею. Мы заказали в печать сотню объявлений с вызовом и выехали из Саутуока 
в Тауэр, оттуда — через Лондон в Вестминстер, и в назначенный час были на месте 
со всем перечисленным оружием, на расстоянии полета стрелы от фехтовальной 
школы итальянцев. К ним приходило множество людей, им показывали напечатанные 
объявления с вызовом, говорили, что Сильверы уже на месте и ждут, и все оружие 
у них с собой, и что вокруг полно зрителей, что надо идти сражаться, или они 
покроют себя позором… Однако, как итальянцев ни упрашивали, эти храбрецы так и 
не явились».
Конец Иеронимо
«Иеронимо вообще-то не был трусом, он действительно стал бы сражаться, что 
однажды и сделал. Он лежал в постели с любовницей. Жил на свете некий Чиз, 
очень опасный тип, в бою — истинный англичанин, ибо сражался мечом и кинжалом, 
а с рапирой вообще не умел обращаться. Чиз этот был с Иеронимо в ссоре, и 
внезапно нагрянул к нему/верхом на коне, когда тот был с любовницей, и стал 
кричать Иеронимо, чтобы тот вылезал из постели, угрожай, что иначе достанет его 
и там. Иеронимо выскочил и, схватив рапиру и кинжал, встал в свою любимую 
стойку, которую они с Винченцо рекомендовали всем своим ученикам, считая лучшей 
для самого смертного боя, пригодной как для атаки на противника, так и для 
ожидания, пока он сам подойдет. На отработку этой стойки он потратил, должно 
быть, много времени, но, несмотря на всю сноровку Иеронимо, Чиз двумя ударами 
проткнул его и сразил наповал».
В своих трудах Джордж Сильвер нигде не выказывает никакой личной вражды по 
отношению к самим учителям фехтования, но подробно объясняет, почему он столь 
неодобрительно относится к их порочному обучению и оружию, которое они 
насаждают. И он был прав в конечном итоге. Длинная рапира — оружие для частных 
поединков, оружие дуэлянта, а не солдата, и лет через пятьдесят после 
исчезновения из вида автора трудов она выходит из моды. А мудрые наставления 
«Кратких инструкций» снискали Сильверу бесспорное право именоваться отцом 
отечественного фехтования.



Глава 19
Правление Ришелье

Царствование Генриха Великого изобиловало кровавыми стычками по частным 
поводам; их нельзя даже называть дуэлями, поскольку дуэль — это поединок двух 
соперников, а в этих побоищах редко когда принимало участие меньше четырех 
человек, хотя суть конфликта, действительно, касалась только двоих. Говорят, 
что за период правления этого монарха в частных столкновениях полегло больше 
французских дворян, чем за все время гражданских войн, предшествовавших его 
восхождению на трон. Мы не ставим перед собой цели написать историю дуэлей, как 
таковых, это уже много раз делали до нас, мы хотим лишь привлечь внимание 
читателя к различным видам шпаг, используемых в тот или иной период, и изложить 
реальные, не выдуманные, примеры применения этих шпаг. Наверное, мы уже 
чересчур много рассказали о частных стычках XVI века, так что пора перейти к 
следующей эпохе, когда на троне Франции воцарился Людовик XIII, но страной 
правил его великий министр Арман дю Плесси, ужасный кардинал Ришелье. В этот 
период борьба с дуэлями обострилась донельзя, но и сам характер дуэли изменился,
 и не в лучшую сторону. В прежние времена сражающиеся хотя бы смутно 
представляли, из-за чего они, собственно, дерутся, но «другие времена — другие 
нравы». Теперь в порядке вещей стало, что если члены компании, направляющейся 
на бой, озадачены проблемой своей немногочисленности, то они могут остановить 
первого попавшегося прохожего и позвать его с собой, не важно, знаком он им или 
нет, и этикет запрещал ему отказываться, а напротив, требовал, чтобы он принял 
участие в бою по неизвестному поводу на стороне незнакомых людей и бился 
насмерть с человеком, о котором раньше даже ничего не слышал. Замечательным 
примером такого рода является случай из ранней карьеры д'Артаньяна, подробности 
которого мы приводим по его мемуарам, а не по художественному описанию Дюма из 
«Трех мушкетеров». Надо заметить, что в жизни д'Артаньяну на момент появления в 
Париже было не более шестнадцати лет, хотя парнишкой он был, конечно, храбрым и 
воинственным.
Мушкетеры
Отважный маленький беарнец, шестнадцатилетний д'Артаньян, приезжает в Париж и 
является в гостиницу мушкетеров короля, у которых главный — великий месье де 
Тревилль, тоже родом из Беарна, за несколько лет до того прибыл в Париж точно 
так же, как и наш юный храбрец, и своей смелостью и верностью королю, — не 
говоря уж о компетентности в области оружия и прочих вещей, в которых его 
величество лично не разбирался, — добился столь большого уважения, что был 
удостоен звания капитана мушкетеров короля, доверенной королевской охраны. В 
былые дни месье де Тревилль был близким другом д'Артаньяна-старшего, отца юноши,
 поэтому наш молодой человек уверен в предстоящем ему теплом приеме.
В передней ожидают аудиенции несколько мушкетеров, и среди них — три брата, 
Атос, Портос и Арамис. Они неразлучны. Если одному надо позавтракать, а у 
кого-то из остальных двоих есть чем — на троих им хватает. Если один заводит 
тайную любовную интрижку, то у него всегда есть наготове два друга, которые 
помогут залезть в окно к даме, а в случае появления помехи в виде родственника 
предмета страсти — две рапиры для того, чтобы его урезонить. Если одному из них 
предстоит серьезное дело, ему нет нужды просить о помощи прохожих на улице. 
Своей драчливостью эти трое заработали себе в Беарне неплохую репутацию, из-за 
которой де Тревилль вызвал их в Париж и записал в свою роту. Он сделал так, 
поскольку мушкетеры короля постоянно ссорились с гвардейцами кардинала Ришелье, 
агенты которого рыскали по всей Франции в постоянных поисках самых отчаянных 
головорезов для пополнения гвардии. Молодой д'Артаньян обращается к Портосу, 
который, расспросив его о том, кто он такой, когда и зачем приехал в Париж, 
завершает процесс удовлетворения своего любопытства словами:
— Твое имя мне очень хорошо знакомо! Мой отец часто рассказывал, что знавал 
больших храбрецов из вашей семьи. Тебе следует хорошо постараться, чтобы быть 
достойным их, или придется вернуться в огород отца.
Мальчик оказался чрезвычайно чувствительным в вопросах чести, да и отец перед 
отъездом советовал ему беречь честь пуще глаза. Поэтому он хмурится и резко 
бросает Портосу:
— А что это ты так со мной разговариваешь? Если моя смелость вызывает у тебя 
сомнения, давай выйдем на улицу, и я тебе продемонстрирую ее во всей красе!
Портос — огромный сильный мужчина, добродушный по характеру, совершенно не 
имеет желания затевать ссору с шестнадцатилетними мальчиками. Со смехом он 
советует молодому человеку быть храбрым, но не таким вспыльчивым, и говорит, 
что, будучи не только земляком, но и близким соседом по дому, он с гораздо 
большим удовольствием взял бы мальчишку под свою опеку, чем обнажил бы на него 
шпагу; но раз уж тот столь неразумен, что ему обязательно надо на кого-то 
задраться, то такую возможность Портос ему предоставит гораздо раньше, чем 
юноше кажется. Из дома де Тревилля они выходят одновременно, и д'Артаньян готов 
обнажить шпагу, как только они окажутся на улице, но в дверях Портос говорит 
ему:
— Ступай на некотором отдалении от меня, как будто знать меня не знаешь.
Мальчик так и делает, недоумевая, чего же хочет его предполагаемый противник. 
Портос идет по рю де Вожирар, пока не доходит до гостиницы «Эгийон», где у 
дверей встречается с господином по имени Жюссак. Манера, с которой они 
приветствуют друг друга, не оставляет у д'Артаньяна сомнений, что они — близкие 
друзья. Обернувшись через несколько шагов, чтобы посмотреть, идет ли Портос за 
ним, юноша с удивлением видит, что, сойдя с крыльца гостиницы и выйдя на 
середину улицы, чтобы швейцар не мог их слышать, те двое разительно меняют 
манеру общения. Теперь в их голосах слышно ожесточение и оба чем-то недовольны, 
а Портос в ходе разговора несколько раз указывает на д'Артаньяна, чем 
окончательно сбивает последнего с толку.
Вот, наконец, разговор окончен; Портос подходит к своему юному другу и говорит:
— Да уж, пришлось мне ради тебя поругаться с этим парнем! Через час нам с ними 
биться в Пре-о-Клер, трое на трое, а увидев, как горячо ты ищешь повода 
скрестить с кем-нибудь рапиры, я решил, что надо бы взять и тебя с собой на 
нашей стороне, но не стал тебе пока говорить, чтобы не разочаровывать, если бы 
не получилось; поэтому сначала я пришел сюда и предупредил месье де Жюссака, 
что нас будет четверо, а не трое, и попросил его тоже привести с собой 
четвертого — на твою долю. Теперь, наверное, надо бы объяснить тебе, в чем суть 
дела. Я тут ни при чем, сама ссора вышла между моим старшим братом Атосом и 
месье де Жюссаком, это человек кардинала. На днях моему брату случилось заявить 
в компании, что мушкетеры короля всякий раз оказывались круче гвардейцев его 
высокопреосвященства, когда выпадало скрестить с ними шпаги. Ну вот, а Жюссак 
оказался с этим заявлением не согласен, так что теперь нам предстоит драться.
Юный д'Артаньян ужасно польщен, он горячо благодарит Портоса за оказанную честь 
и обещает проявить себя наилучшим образом, чтобы заслужить своей доблестью 
доброе имя. Так они вместе добираются до Пре-о-Клер, где их уже ждут Атос и 
Арамис. Увидев полнощекое лицо и молодой вид новоприбывшего, они отводят 
Портоса в сторону и спрашивают его, что все это значит. Он рассказывает, и Атос 
набрасывается на него:
— Какого черта ты наделал? И что теперь — ты же знаешь Жюссака, несмотря на то 
что он видел твоего маленького друга, все равно ведь приведет какого-нибудь 
громилу из гвардейцев кардинала, тот уложит беднягу одним ударом, а потом 
получится четверо на троих?
Но поскольку Портос уже договорился, обратного хода нет, мушкетерам приходится 
делать хорошую мину. Они учтиво принимают молодого человека и в цветастых 
выражениях благодарят его за то, что он пришел на помощь совершенно незнакомым 
людям, — хотя очевидно, что все эти благодарности произносятся через силу.
Но вернемся к месье де Жюссаку. Его положение не из легких. Менее чем за час 
ему необходимо найти бойца, подходящего для того, чтобы скрестить рапиры с 
д'Артаньяном. Будучи солдатом, даже более чем — он на самом деле капитан, — 
Жюссак как-то давно не бывал в обществе маленьких мальчиков и теперь не может 
вспомнить ни одного юноши, которого прилично было бы привести на предстоящую 
вечеринку. Поэтому он доверяет свою проблему братьям Бискара и Каюсаку, двум 
бойцам кардинала, которых и выбрал на сегодня секундантами. Те сразу же 
называют кандидатуру своего третьего брата, Ротонди, планирующего в общем-то 
церковную карьеру. Он вот-вот собирается постричься в монахи, но, когда к нему 
обращаются за помощью, он согласен отбросить свои религиозные предрассудки, 
если больше никого не удается найти. Однако, к его счастью, в этот момент 
появляется один из друзей Бискара, и его сразу же представляют Жюссаку. Его имя 
— Бернажу. Это не рядовой солдат — он капитан в наваррском полку, высокий, 
красивый и подтянутый. Жюссак вкратце обрисовывает ему ситуацию, и тот, 
обрадовавшись, предлагает свою шпагу к услугам гвардейцев, к бесконечному 
облегчению Ротонди с его духовными помыслами.
Итак, все утряслось ко всеобщему удовлетворению, и гвардейцы приходят на 
площадку, где их уже ждут мушкетеры. Жюссак, Каюсак и Бискара сразу же вступают 
в бой с тремя мушкетерами, оставив могучего Бернажу лицом к лицу с мальчишкой. 
Смерив противника взглядом и покрутив свои роскошные усы, тот со смехом 
поворачивается к Жюссаку:
— Это что? Ты шутить надо мной вздумал? Ты меня зачем сюда привел — учить 
ребенка фехтованию? Или, может, ты хочешь, чтобы я уехал отсюда с репутацией 
людоеда, который развлекается пожиранием всяких чертовых сопляков?
«Всякие чертовы сопляки» задевают д'Артаньяна до глубины души, и он поднимает 
рапиру с криком:
— Сейчас я покажу, на что способны всякие чертовы сопляки из тех краев, откуда 
я родом, когда с ними так разговаривают!
Бернажу приходится тоже обнажить рапиру для обороны, поскольку разъяренный 
юноша, которого отец явно не обделил в смысле обучения фехтованию, с яростью 
набрасывается на него. Могучий капитан, желая показать молодому человеку всю 
серьезность ситуации, наносит несколько сильных ударов, но тот все их удачно 
парирует, а ответным ударом протыкает противника справа. Отшатнувшись, тот 
падает. Опечалившись, что нанес столь серьезную рану человеку, которого впервые 
видит, д'Артаньян бросается к нему, чтобы помочь, но Бернажу, неверно 
истолковав его намерения, выставляет навстречу ему острие шпаги. Д'Артаньян 
останавливается и кричит, что не так глуп, чтобы напороться на выставленную 
шпагу лежащего человека, но вот если тот шпагу отбросит, то юноша сделает все, 
чтобы ему помочь, — что тот и делает, рассудив, что мальчик не лжет, а юный 
д'Артаньян, вынув из кармана ножницы, отрезает от одежды раненого кусок ткани и 
перевязывает этой тканью рану.
Однако это проявление великодушия чуть было не стоило жизни Атосу, а может быть 
— и его братьям, поскольку Жюссак тем временем ранил мушкетера в правую руку, 
держащую шпагу, и усилил натиск, когда тому пришлось защищаться левой рукой. 
Увидев это, д'Артаньян подпрыгивает к ним, кричит Жюссаку:
— Месье, обернитесь! Я не хочу убивать вас сзади! — и тут же бросается на него.
Атос, чуть оправившись, бросается на выручку своему юному спасителю, не желая 
оставлять его один на один со столь опасным противником. Перед лицом численного 
перевеса противника Жюссак пытается встать бок о бок к Бискара, чтобы 
получилось хотя бы двое на трое; но, заметив это, д'Артаньян отсекает его, 
после чего тот вынужден сдаться, высвободив таким образом Атоса и д'Артаньяна 
на помощь Портосу и Арамису, чьи противники тоже быстро оказываются 
обезвреженными и отправляются домой весьма смущенными. Теперь все оставшиеся 
обращают свое внимание на Бернажу. Ослабев от кровопотери, тот уже не стоит на 
ногах; пока мушкетеры стараются поддержать в нем силы, д'Артаньян, как самый 
молодой, бросается за каретой месье де Жюссака, куда и кладут раненого. Его 
отвозят домой, и только шесть недель спустя он вновь способен подняться на 
ноги; доблесть и великодушие молодого беарнца произвели на него такое 
впечатление, что их драка оказалась началом дружбы, продлившейся всю жизнь.
Как месье де Тревилль рассказал обо всем королю
Следуя советам Ришелье, Людовик XIII издавал многочисленные указы о запрете 
дуэлей, но содержащиеся в них наказания были столь экстравагантно жестокими, 
что сложилось мнение — они никогда не сойдут с бумаги. К тому же по городу 
ходили слухи о том, что почти ежедневные кровавые столкновения между 
мушкетерами его величества и гвардейцами его преосвященства сходят им с рук, и 
участники их не получают ничего, кроме разве что эфемерного выговора за 
нарушение дисциплины, а для самих августейших хозяев двух враждующих сторон 
подвиги подчиненных — лишь повод более-менее дружеской похвальбы друг перед 
другом.
Сразу же после боя Атос, Портос и Арамис, прихватив с собой юного друга, — 
неплохой способ для него представиться славному командиру! — явились к де 
Тревиллю и честно все ему рассказали. Тот ответил:
— Дело опасное, если принять во внимание королевские эдикты, а уж кардинал 
будет крайне раздосадован поражением своих бойцов. Предоставьте дело мне, я обо 
всем позабочусь.
Капитан мушкетеров сразу же, чтобы опередить кардинала, отправился к его 
величеству и рассказал о том, что произошло крайне неприятное событие: трое 
лучших его мушкетеров, Атос, Портос и Арамис, предавались вместе с молодым 
другом Портоса невинной прогулке по городу и забрели в Пре-о-Клер, где 
наткнулись, на свою беду, на компанию из трех или четырех отборных головорезов 
кардинала. Его величество конечно же осведомлен о некоторых трениях, 
существующих между теми и другими; теперь уже сложно установить, с чего все 
началось, но определенно, кто-то сказал что-то неприемлемое для кого-то другого,
 слово за слово, рапиры вылетели из ножен, и пошла обычная драка. Но кончилось 
все хорошо; правда, бедный Атос ранен в правую руку и был бы несомненно убит, 
если бы не своевременное вмешательство храброго деревенского мальчика, которого 
привел Портос. Де Тревилль сообщил его величеству, что этот мальчик 
представляет собой нечто определенно выдающееся; что ему пришлось биться один 
на один с неким Бернажу, могучим, сильным мужчиной и опытным фехтовальщиком, и 
он держался с ним на равных, парировал все его атаки и в конце концов проткнул 
ему плечо, после чего смог прийти на помощь к Атосу как раз вовремя. Не забыл 
капитан мушкетеров упомянуть и о том, что побежденные люди кардинала, оставшись 
без оружия, позорно бежали, бросив несчастного Бернажу истекать кровью на земле,
 а мушкетеры его пожалели, оказали ему, как могли, первую помощь, в то время 
как самый юный сбегал за каретой, в которой раненого отвезли домой, и передали 
его с рук на руки врачу. Что касается мальчика, добавил де Тревилль, то о нем 
капитану мушкетеров известно все, поскольку д'Артаньян-старший, отец юноши, — 
один из его старейших друзей. Так король остался в полной уверенности, что 
стычка была чистой случайностью, а никоим образом не запланированной дуэлью; он 
послал за молодым героем, похвалил его за благородное поведение, одарил и 
поручил его опеке де Тревилля.
Франсуа де Монморенси, граф де Бутвилль: его деяния и его смерть
Кардиналом де Ришелье, как и за много лет до него — королем Людовиком XI, 
владела одна мысль. Правда, у короля были на то исключительно эгоистические 
мотивы, он хотел всевластия, а Ришелье же руководила только преданность своему 
царственному повелителю, желание сделать короля Франции, кем бы он ни был, 
абсолютным монархом. Суть его плана была та же, что и у старого Людовика, — он 
желал полностью сокрушить крупных представителей знати в своих владениях и уж в 
любом случае — всех тех, кто отказывался с готовностью подчиниться абсолютной 
власти монарха. Надо сказать, что сам кардинал многого не достиг, поскольку 
зачастую жестокое выполнение изложенной им программы обеспечило ему репутацию 
человека, которого больше, чем кого бы то ни было во Франции, ненавидели и 
боялись. Среди тех, кого он поверг, был и Франсуа де Монморенси, граф де 
Бутвилль, страстный дуэлянт и известный забияка, о котором рассказывали, что он,
 услышав мельком, как о ком-нибудь говорят, что он храбрый человек, тут же 
отправлялся на его поиски, находил и бросался к нему со словами: «Месье, 
говорят, что вы храбрец, — я хочу проверить это лично; какое оружие вы 
предпочитаете?» Бедняге приходилось драться и умирать лишь для удовлетворения 
прихоти человека, с которым он не ссорился и, возможно, никогда даже не был 
знаком. Благодаря своему безрассудному поведению Бутвилль попал в когти Ришелье,
 да так и не выкарабкался из них; однако направлен был этот удар не на дуэлянта,
 а на Монморенси.

Бутвилль был в свое время королем мира фехтования. У него в доме имелся 
огромный зал, где стояло великое множество оружия, как тупого, так и острого, с 
которым можно было практиковаться; не было недостатка и в освежительных 
напитках для гостей — хозяин был гостеприимен. В этом зале каждое утро 
собиралась молодежь, raffin?s d'honneur
[42]
, как им нравилось себя называть, чтобы пофехтовать или предаться менее 
невинным занятиям. В эпоху рапиры учебные шпаги уже были, хотя, похоже, 
большинству театральных режиссеров об этом неизвестно, поскольку они неизменно 
заставляют бедных Гамлета и Лаэрта выходить на бой с современными фехтовальными 
шпагами, которые отражают как по внешнему виду, так и по манере боя оружие, 
появившееся через много лет после смерти Шекспира. Впрочем, раз публика их за 
это не освистывает, то будем считать, что это не важно. В общем, учебные шпаги, 
украшавшие стены фехтовального зала Бутвилля, соответствовали рапире, рисунок 
типичного образца которой мы уже приводили.

Описанием подвигов месье де Бутвилля на поле чести можно было бы занять целую 
книгу, так что мы упомянем лишь один-два из произошедших ближе к концу его 
карьеры. В одном случае он поссорился с графом де Пон-Жибо; дело было в храме 
на Пасху, но Бутвилль не постеснялся прервать молитву графа и вытащить его на 
улицу драться. Пон-Жибо в результате остался жив, но только для того, чтобы два 
года спустя пасть от руки князя де Шале. В 1626 году Бутвиллю вновь 
сопутствовал успех в поединке, на этот раз с графом де Ториньи, которого он 
убил; эта победа немало поспособствовала в дальнейшем краху Бутвилля.
Да, несчастьем обернулся для месье де Бутвилля столь полный успех в бою с 
Ториньи, поскольку этот успех нажил ему непримиримого врага в лице маркиза де 
Беврона, близкого родственника убитого, который поклялся отмстить. Договориться 
с Бутвиллем о дуэли было делом непростым, поскольку его похождения обеспечили 
ему такое количество врагов и изданных лично против него декретов парламента, 
что Франция стала для него страной, где объявляться стало небезопасно. Однако 
назначить дуэль все же удалось; для этого обоим пришлось выехать в Брюссель, 
где они и могли спокойно подраться. Правда, Ришелье все же удалось пронюхать об 
их договоренности, и Людовик XIII написал эрцгерцогине, суверену Нижних Земель, 
с просьбой воспрепятствовать двум его подданным перерезать друг другу глотки на 
территории ее доминиона, каковую просьбу принцесса, питая к кровопролитию 
свойственное женщинам отвращение, с охотой приняла и приказала маркизу де 
Спиноле урезонить обоих. Добрый маркиз тут же смекнул пригласить их к себе на 
обед, а когда хорошее вино приведет их в добродушное расположение, тут-то и 
уговорить их помириться. Роль хозяина маркиз выполнил великолепно и даже 
упросил их прийти к внешнему примирению; но во время объятий Беврон, улучив 
момент, шепнул Бутвиллю на ухо:
— Не забывайте, я должен вам за бедного Ториньи; я не успокоюсь, пока мы не 
встретимся со шпагами в руках.
В Брюсселе теперь Бутвилль драться не может, потому что дал слово эрцгерцогине. 
Он просит ее также замолвить за него словечко перед Людовиком, чтобы тот 
разрешил ему вернуться во Францию. Король скрепя сердце обещает не преследовать 
Бутвилля в своей стране, но предупреждает, чтобы тот не смел ни при каких 
обстоятельствах являться ко двору.
Маркиз де Беврон, на которого опала не распространяется, немедленно 
возвращается в Париж, откуда пишет одно за другим письма Бутвиллю с требованием 
все же назначить где-нибудь место и время поединка. Последний в итоге приезжает 
в Париж и заявляется непосредственно к Беврону домой. Тот рад визиту, но, не 
желая втягивать в это дело никого из своих друзей, предлагает выяснить 
отношения один на один. Бутвилль отвечает на это:
— Вы поступайте как хотите, но со мной двое друзей, и они ждут не дождутся, 
чтобы обнажить против кого-нибудь свои шпаги, так что, если вы явитесь один, 
вам придется драться против троих.

Встреча назначена на следующий день, на три часа пополудни, поскольку Бутвилль 
настаивал на том, чтобы бой состоялся, по его словам, au grand soleil
[43]
, и, более того, руководствуясь своей гордыней, он потребовал, чтобы дуэльной 
площадкой послужила сама площадь Плас-Рояль. Секундантами Бутвилля были граф де 
Росмаде де Шапель, приходившийся ему родственником и постоянным спутником во 
всех приключениях, и некий сир де ла Берт, а Беврон привел с собой своего 
эсквайра по имени Шоке и маркиза де Бюсси д'Амбуаза, знаменитого своим искусным 
обращением с оружием. Он вообще-то был в тот момент болен, но ради друга 
согласился подняться с больничного одра.

Дуэлянты разделись и приготовились драться. Бутвилль и Беврон так яростно 
набрасываются друг на друга, что быстро сходятся в ближнем бою, где длинные 
рапиры уже бесполезны. Шпаги отброшены, и соперники, взяв друг друга в захват, 
пытаются пустить в ход кинжалы; будучи равными по уровню, они взаимно приводят 
друг друга в столь плачевное состояние, что оба просят о пощаде, и на этом их 
поединок приходит к концу. Тем временем Бюсси сошелся с Росмаде, но он слишком 
ослаблен болезнью и совершенно не в форме для серьезного боя, поэтому вскоре 
пропускает удар, который пробивает ему яремную вену. Его относят в дом графа де 
Можирона, где вскоре он испускает дух без единого слова. Ла Берт тоже ранен, и 
его уносят в гостиницу «Майен», а Беврон и Шоке сразу же садятся в карету и 
уносятся в сторону Англии, где в итоге и скрываются. Бутвилль с Росмаде ведут 
себя после боя спокойнее — они сначала отправляются к цирюльнику по имени 
Гильеман, где приводят себя в порядок, а заодно получают совет как можно 
быстрее уносить ноги, потому что король сейчас здесь, в Париже. Они отвечают, 
что прекрасно знали об этом еще до начала схватки, и, окончательно придя в 
чувство, следуют далее в гостиницу «Майен», чтобы узнать о самочувствии ла 
Берта, и только после этого садятся в седла и неторопливо отправляются в 
сторону Мё. До Витри они добираются без приключений, а затем происходит событие,
 которому суждено было перечеркнуть все их планы. Только-только успел 
несчастный Бюсси испустить дух, как его сестра, мадам де Месме, отправила двоих 
из числа своих доверенных людей, чтобы те приняли власть над замками и землями 
убитого маркиза, пока не подсуетилась его тетя, графиня де Виньори, и не 
потребовала свою долю наследства. Прибыв в Мё, эти двое услышали о том, что тут 
только что проехали еще два всадника, — и тут же припустили в погоню, решив, 
что то были эмиссары графини, а догнав преследуемых, узнали в них убийц. Тогда 
они обогнали эту пару и отправились к провосту известить его о том, что один из 
этих двоих убил маркиза де Бюсси, правителя этих земель. Провост приказал 
арестовать Бутвилля и Росмаде, которые к тому времени остановились в трактире, 
отужинали и спокойно легли спать. Их отвезли в Париж и заточили в Бастилию. 
Разъяренный столь явным презрением к своим указам, король потребовал 
немедленного суда, и после официального приговора оба покинули этот мир 22 июня 
1627 года, не на поле боя от шпаги врага, а бесславно на эшафоте от лезвия 
палача.



Глава 20
Меч правосудия

Как мы только что узнали, Бутвилль и Росмаде отправил на тот свет меч палача — 
более стремительное и верное оружие, чем то, о котором мы уже столько 
рассказали — меч-эсток рыцарей и рапира миньонов. Предназначением этого меча 
было исключительно обезглавливание, и сконструирован он был таким образом, 
чтобы свое предназначение выполнять быстро и четко. Это был тяжелый меч с 
лезвием примерно тридцать три дюйма в длину и два с половиной — в ширину, 
обоюдоострый и остро заточенный, но лишенный острия; гарда его представляла 
собой простую крестовину, а рукоять была достаточно велика, чтобы им можно было 
орудовать двумя руками, хотя и не такая большая, как у боевого двуручного меча; 
тяжелый хвостовик делал всю конструкцию сбалансированной. Вот таким был 
инструмент палача. А что же тот, кто орудовал им? Об образе жизни таких людей, 
как общественной, так и частной, мы много можем узнать из мемуаров семьи Сансон,
 которые на протяжении семи поколений были наследными французскими палачами. 
Первого из них — Шарля Сансона де Лонгваля, благородного человека по рождению, 
некие обстоятельства заставили жениться на Маргарите Жуане, единственной дочери 
руанского палача, а поскольку сыновей у мэтра Жуане не было, по закону 
унаследовать ремесло после его смерти пришлось зятю. Это была единственная 
королевская служба, с которой не было связано никакой чести. Да, на несение 
этой службы действительно выдавалась грамота, но эти документы никогда не 
вручались получателю из рук в руки — их бросали на стол и велели забирать.



Меч палача


Такие вот резкие перемены претерпела жизнь Шарля Сансона, хоть и не по его вине,
 а в довершение всех бед его возлюбленная Маргарита, ради которой он 
пожертвовал блестящим будущим, не прожила после свадьбы и года и покинула его, 
оставив сына, единственного будущего преемника зловещего наследства. Этот удар 
судьбы окончательно добил осиротевшего, и он стал мрачен и угрюм, что вполне 
сочеталось с тем занятием, которому он теперь должен был посвятить остаток дней.
 Шарль состарился прежде времени и выглядел так, что честные жители Руана 
узнавали его издалека и шарахались в стороны, когда он проходил мимо. По 
большей части они не были осведомлены о событиях его несчастной жизни, но сам 
образ человека, о котором известно, что «это палач», приводил всех в ужас. В 
это время случилось умереть парижскому палачу, и, к некоторому облегчению 
Сансона, городские власти предложили эту вакантную должность ему. Его 
официальная парижская резиденция получила в народе название Пилори-дез-Олл, и 
это было явно не то место, которое могло бы развеять тоску своего нового 
обитателя. Это было угрюмое восьмиугольное здание, над которым на шесте 
возвышалась вращающаяся деревянная решетка; к ней привязывали приговоренных к 
позорному столбу. Однако фактически никто не обязывал палача жить именно там, и 
Шарль Сансон предпочитал сдавать этот дом за весьма внушительную сумму, а сам 
поселился в почти пустынном в ту пору квартале, известном под названием «Новая 
Франция», где и проживали в дальнейшем все семь поколений Сансонов.
Мадам Тике
Мадемуазель Анжелика Карлье родилась в 1657 году. Отец ее был богатым буржуа из 
Метца, где сколотил состояние более чем в миллион, единственными наследниками 
которого были она сама и ее брат, старше на несколько лет. Отец умер, когда 
Анжелике было пятнадцать, и оставшийся единственным ее опекуном брат поместил 
ее в монастырскую школу. Таким образом, она вышла в свет молодой, богатой, 
образованной и исключительно красивой девушкой и мгновенно обросла кучей 
поклонников, среди которых было несколько в высшей степени подходящих молодых 
людей. Но то ли она была чересчур привередлива, то ли никому не удавалось 
тронуть ее сердце, но очень уж долго она колебалась, разрешив в конце концов 
свои сомнения в пользу некоего месье Пьера Тике, мужчины, который ей в отцы 
годился и по плебейскому имени которого было видно, что происхождения он какого 
угодно, только не благородного. Однако исключительно благодаря личным качествам 
он поднялся до уважаемой должности парламентского советника, что польстило 
тщеславию юной дамы, хотя и ни в коей мере не обеспечило ему ее страсти. Зрелый 
же кавалер был привлечен к ней не столько зовом сердца, поскольку романтический 
возраст был у него уже давно позади, сколько зовом ее банковского счета. Сей 
достойный господин умудрился привлечь на свою сторону двух весьма ценных 
союзников — брата Анжелики, выполнявшего функции ее опекуна, и тетку, которая 
имела на нее сильное влияние, так что в итоге девушка, движимая советами обоих 
родственников и перспективой стать женой такого важного человека, как советник 
парижского парламента, — о чем она и мечтать не могла бы, если бы не ее деньги,
 — преодолела свое тайное отвращение к мужчинам и решилась принять предложение 
советника. Кроме того, последний, хоть и был человеком по натуре своей 
скаредным, набрался духу и подарил предмету своих ухаживаний на день рождения 
великолепный букет цветов, усеянный драгоценными камнями. В общем, они 
поженились, медовый месяц их был весьма романтичен, длился около трех лет, и за 
это время у них родились сын и дочь.
У мадам Тике появились экстравагантные вкусы. Хозяйство ее, со всеми каретами и 
многочисленными слугами, обходилось недешево, а кроме того, она открыла салон, 
где собиралось общество бесспорно блестящее, но, как и следовало ожидать, 
несколько неоднородное. Тике, у которого ничего никогда не было, кроме его 
жалованья, влезший в долги из-за того самого букета и прочих расходов, 
связанных с ухаживанием, сильно беспокоили все эти траты, и он принялся пенять 
жене, сначала нежно, а потом жестче и даже повелительно, в результате чего 
чувства дамы к нему сменились сперва с уважения на равнодушие, потом с 
равнодушия на раздражение и в конце концов обернулись полным отвращением.

Среди завсегдатаев салона был некий капитан де Монжорж, армейский офицер. Он 
был молод, красив, по-солдатски подтянут и весьма любезен, представляя собой 
полную противоположность неприветливому, угрюмому, скаредному старику, так что 
неудивительно, что мадам воспылала к этому мужчине жгучей страстью. Она 
совершенно потеряла голову и настолько забылась, что вскоре их отношения стали 
предметом обсуждений всего Парижа. Слухи дошли, наконец, до самого месье Тике. 
Ошеломленный старик, который до того момента ничего не замечал, пришел в ярость 
и принялся за выдворение Монжоржа из дому и, более того, за прекращение приемов 
у своей жены вообще, что, понятно, не способствовало улучшению домашней 
обстановки, так что Анжелика решила во что бы то ни стало избавиться от этого 
ярма на своей шее. Это было, в принципе, реально, учитывая размер приданого, 
которое она принесла в семью. В лице брата и тети, подтолкнувших ее в свое 
время к этому браку, она обрела на этот раз помощников, и их совместными 
усилиями на несчастного обрушился сонм кредиторов, юристы которых возбуждали 
против него одно дело за другим, и ему ничего не оставалось, кроме как продать 
свой дом, а жена воспользовалась этим обстоятельством, чтобы подать на раздел 
имущества. Старый Тике тем временем тоже не сидел сложа руки. Он пожаловался на 
интриги жены всем своим друзьям и коллегам, завоевал их на свою сторону и в 
итоге получил против нее lettre de cachet
[44]
. Ощутив себя теперь хозяином положения, он стал обращаться с женою еще жестче, 
чем прежде, призывая ее быть в будущем более покорной, если она не хочет 
расстаться со своей свободой, и уж во всяком случае забыть о своем возлюбленном 
капитане. Дама устроила истерику, обвинив его, помимо прочего, в том, что он 
подкупил слуг, чтобы те шпионили за ней. Зажатый в угол Тике стал трясти у нее 
перед носом королевским указом и пообещал пустить его в ход, но Анжелика, как 
разъяренная кошка, прыгнула на него, выхватила документ из рук и бросила в 
огонь.

Потрясенный и посрамленный старик в бешенстве сотрясал воздух ругательствами, а 
впоследствии обошел много влиятельных людей в попытках получить еще один указ, 
но везде наталкивался или на вежливый отказ, или на неприкрытое злорадство. 
Вскоре над ним смеялся уже весь Париж, и уж точно — весь двор, а в довершение 
всех бед жене удалось-таки добиться раздела имущества, хоть они и продолжали 
пока жить в одном доме. Ей бы на этом и успокоиться, но, к несчастью, победа 
только разожгла ее аппетит, и она решила избавиться также и от самого Тике, 
заменив его столь привлекательным капитаном, с которым продолжала все это время 
тайно встречаться. Дождавшись, когда однажды старик занемог и не выходил из 
комнаты, она собственными руками сварила ему супчик, добавив в него какие-то 
травки посильнее обычных приправ, и приказала слуге отнести этот суп хозяину. 
Лакей догадался, что дело тут нечисто, нарочно споткнулся о ковер и упал, 
разбив супницу и расплескав все содержимое. Он тут же поднялся, рассыпался в 
извинениях, собрал все осколки и покинул комнату, но хозяину так ничего о своих 
подозрениях и не сказал, так что старый Тике не узнал, что был на волосок от 
гибели.
Тогда мадам Анжелика стала искать другие способы воплотить свой злой замысел. 
Ей удалось привлечь на свою сторону привратника и еще несколько десятков слуг, 
и однажды вечером с их участием она устроила засаду на узкой тропинке, по 
которой Тике возвращался домой, но в последний момент испугалась, все отменила 
и разослала несостоявшихся убийц по домам, не забыв приплатить им за молчание. 
Ничего обо всем этом не зная, старый Тике становился тем не менее все 
подозрительнее. Решив, и не без основания, что привратник ему неверен, старик 
отослал его и стал следить за воротами самостоятельно, в связи с чем друзьям 
жены во входе практически всегда отказывалось. Это довело даму до белого 
каления, и однажды вечером, когда Тике возвращался домой от друга, в него в 
упор всадили с полдюжины пуль. К счастью, ни одна из ран не оказалась 
смертельной; быстро подбежавшие люди подняли его и хотели отнести домой, но он 
резко воспротивился этому и заставил их нести его обратно к другу, от которого 
вышел. Вечер был темный, нападение — внезапным, и узнать никого из нападавших 
Тике не удалось, но его отказ переместиться домой, под нежную заботу жены и 
детей, был воспринят общественностью с недоумением и послужил поводом для 
оживленного обсуждения взаимоотношений между ним и женой. Подлило масла в огонь 
и известие о том, что мадам Тике примчалась в дом, где находился ее супруг, 
сразу же, как узнала о случившемся, но ее не впустили. После того как хирург 
перевязал жертве покушения раны, к подстреленному явился полицейский судья, 
взявшийся за расследование этого дела. Но на все вопросы о том, каковы могли бы 
быть причины нападения, старик неизменно отвечал, что во всем мире нет и не 
может быть у него врагов, кроме жены. Это звучало зловеще, и многие друзья 
советовали даме бежать, пока не поздно, но та была слишком уверена в том, что 
свидетелей нападения не было, а кроме того, будучи по характеру человеком 
легковерным, она побывала у хироманта или еще у какого-то чернокнижника, 
который нагадал ей, что совсем скоро она достигнет такого положения, когда ни 
один враг не сможет причинить ей вреда. В общем-то, конечно, так оно и вышло, 
но совсем не таким образом, каким она ожидала.
Нападение на месье Тике в сочетании с его обвинениями закономерно привело к 
расследованию, мадам Тике была арестована и заключена в тюрьму Гран-Шателе. 
Начался суд, но никаких улик против нее не было, пока не появился один не в 
меру услужливый тип из числа нанятых для первого — отмененного, как мы помним,
 — покушения, который встал и добровольно заявил о том, что через привратника 
получал от этой дамы деньги как аванс за убийство ее мужа. Оба — и доносчик, и 
привратник — тут же были арестованы, последовало несколько очных ставок с дамой,
 но, хотя в процессе и всплыло с дюжину имен участников первого заговора, ни 
одного из убийц, действовавших во второй раз, выявить не удалось. Что ж, бедную 
женщину осудили за первое, несостоявшееся покушение и приговорили к 
обезглавливанию на Гревской площади, привратника — к повешению, а доносчика — к 
пожизненному заключению.
В те времена принято было в промежутке между вынесением приговора и приведением 
его в исполнение предать приговоренного пыткам, чтобы он выдал имена сообщников,
 буде таковые имелись. Так и мадам Тике привели в пыточную, где потребовали от 
нее признаться в преступлении и назвать имена других участников заговора. После 
того как она отказалась это сделать, ее подвергли пытке водой. Пытка эта 
проводилась так: преступника клали на спину и пристегивали к деревянной кровати,
 около которой стояли восемь горшков с водой по пинте каждый. Затем в рот 
несчастного вставляли коровий рог, через который воду вливали ему в глотку. 
«Обыкновенный допрос» подразумевал использование четырех горшков, 
«чрезвычайный» — восьми, и порой допрашиваемый отходил в мир иной еще до конца 
допроса. Именно этой процедуре мадам Тике и подвергли, но не успела она 
проглотить и первый горшок, как готова была уже сознаться во всем. Когда ее 
спросили, знал ли о заговоре Монжорж, она воскликнула:
— Нет, конечно! Если бы я только заикнулась об этом, я бы навсегда потеряла его 
любовь, а это для меня хуже смерти!
После допроса ее препроводили, как принято, в телеге на место казни, где 
поджидал Сансон с помощниками. Шарль Сансон никогда не любил свое ремесло, а в 
данном случае он был особенно озабочен, и, когда на эшафоте появилась 
приговоренная, его охватило странное чувство. Ему показалось, что перед ним — 
его утерянная Маргарита, что полностью лишило его мужества. Заставив 
преступницу принять положение, необходимое для осуществления казни, он поднял 
свой могучий меч, тот со свистом рассек воздух и опустился на шею жертвы. Но 
голова не упала, на шее лишь зияла огромная рана, из которой вытекала кровь. 
Палач ударил еще раз — и снова с тем же успехом, кровь из множества 
перерубленных артерий хлестала во все стороны, а толпа принялась свистеть и 
улюлюкать. Сам не свой от криков и собственной беспомощности, Сансон изо всех 
сил рубанул в третий раз, и теперь голова несостоявшейся убийцы скатилась к его 
ногам.
Мастерский удар палача
Месье Дюваль де Суакур был помощником полицмейстера города Аббевиль. Внешний 
облик этого господина был необычен — очень высокий, худощавый и угловатый, с 
длинным, острым, неправильной формы носом, тонкими поджатыми губами, на которых 
улыбка появлялась только как показатель злорадства, и хмурыми зеленоватыми 
глазками, проглядывавшими из-под густых бровей. Внутренний облик этого человека 
полностью соответствовал внешнему. Можете представить себе этого злого духа 
истории, которую мы сейчас расскажем. Как ни странно, нашлась женщина, решившая 
выйти замуж за этого крайне непривлекательного господина, поскольку на момент 
нашего с ним знакомства у него уже есть сын, который, кажется, из тех яблок, 
что падают недалеко от яблони. Случилось так, что наш обаятельный папаша стал 
опекуном маленькой девочки, весьма богатой наследницы, и отправил ее получать 
образование в монастырь в Вилланкур, настоятельницей которого была почтенная 
дама благородного происхождения, которую любили и уважали все, кто ее знал. 
Когда юной даме подошло время выходить замуж, месье де Суакур собрался было 
исключительно из корыстных соображений выдать ее за своего сына, но девушка 
питала столь неприкрытое отвращение к предназначенному ей выбору, что 
настоятельница, обладая достаточным влиянием, добилась того, чтобы Суакура 
вообще лишили опекунства. Тот был разъярен и поклялся отмстить, решив, что та 
приберегла столь лакомый кусочек для своего молодого кузена — шевалье де ла 
Барра.
За несколько лет до того на мосту в Аббевиле установили распятие, и вот 
произошло событие, сыгравшее на руку месье де Суакуру. Кто-то совершил 
богохульное святотатство — под покровом ночи отломал статуе руку, украл 
терновый венец, а лик вымазал грязью. Как раз в то время религиозные отношения 
в обществе были очень напряженными, философы и мыслители низвергали святыни, а 
король только что издал указ против иезуитов. Необходимое повторное освящение, 
которое с большой помпой провел епископ, нисколько не успокоило общественность. 
Истинных виновников происшествия так и не нашли.
По приказу епископа помощник полицмейстера начал тогда расследование и опросил 
множество свидетелей, но никто из них не видел того момента, когда все 
происходило, так что расследование оказалось бесплодным. Но вот несколько дней 
спустя после лишения опекунских прав произошло еще одно событие, крайне 
незначительное, но предоставившее Суакуру возможность осуществить свой зловещий 
план мести. Шевалье де ла Барр шел с другом по улице, и, когда навстречу им 
попалась монашеская процессия, оба молодых человека позволили себе не 
приветствовать святых отцов снятием шляп, что вполне могло быть объяснимо тем 
обстоятельством, что лил дождь. Суакур тут же увидел свой шанс. Он связал этот 
пустяк с давним делом о вандализме и выдвинул обвинение в богохульстве, 
святотатстве и еще бог знает в чем против нескольких молодых людей из самых 
влиятельных в округе семейств. Большинству из них удалось ускользнуть из его 
лап, но шевалье де ла Барр попал под арест и после скорого суда был приговорен 
к обезглавливанию и сожжению останков. Он подал апелляцию, но ее отклонили. Для 
исполнения приговора из Парижа в Аббевиль был выслан главный палач.
Утром в день казни шевалье усадили в телегу между священником и палачом и 
подвезли сперва к церковному крыльцу, где, согласно обычаю, злодеям 
предлагалось произвести amende honorable (признаться в содеянном и согласиться 
со справедливостью приговора), где он наотрез отказался повторять полагающиеся 
слова, настаивая на том, что невиновен и не собирается перед смертью запятнать 
себя ложью. Оттуда телега подъехала к эшафоту. Все готово. Палач командует ла 
Барру встать на колени, как того требует обычай. Шевалье отвечает, что обычай 
не для подобных случаев, потому что это преступники должны вставать на колени, 
а он — не преступник. Озадаченный палач спрашивает:
— Ну и что же мне делать?
— Что положено. Я не буду мешать, — отвечает ла Барр.
Собравшись с духом, палач наносит мощный горизонтальный удар, который, кажется, 
проходит шею жертвы прямо насквозь, не произведя никакого видимого воздействия; 
но секунду спустя колени казненного подламываются, тело падает, и голова 
катится по эшафоту.




Книга третья
Переходный период



Глава 21
Фламберг и первая малая шпага


Примерно в середине XVII века более-менее постепенно произошли принципиальные 
перемены как в материальной части холодного оружия, так и в способе владения им.
 По крайней мере, это касается стран Западной Европы, за исключением 
гиперконсервативной Испании. Длинная рапира с чашевидным эфесом стала 
значительно короче, а следовательно — и легче, так что некоторые простые 
парирования стало возможно выполнять самой шпагой, которая ранее была столь 
неудобной, что для боя было просто необходимо наличие в левой руке некоего 
легкого предмета для защиты. Именно в это время в фехтовании начинают 
опознаваться выпады в том виде, как мы их знаем сейчас, — этого мы еще коснемся.
 В это же время появляется и «переходное звено» между большой рапирой и малой 
шпагой — фламберг
[45]
с длинным и тонким клинком; собственно, он представлял собой просто облегченную 
рапиру. Эфес его лишен имеющихся на длинной рапире контргард, а оставшиеся лишь 
в качестве украшения поперечины загнуты вверх, но pas d'ane все еще 
присутствует на нем. Щиток гарды изрезан тонкой резьбой для пущего облегчения, 
рукоять — длинная, а на конце ее — длинный поммель, уравновешивающий всю 
конструкцию. Это изящная шпага, но недостаточно мощная для серьезного дела.




Кинжал со щитком «менгош»


В начале второй половины века появляются самые первые формы малой шпаги. Лезвие 
ее плоское и обоюдоострое, длиной чуть более тридцати дюймов, но оно столь 
легко, что в рубящих целях его использовать уже невозможно. Это 
специализированное оружие для колющих ударов, и в этом отношении гибкость 
плоского лезвия оказывается ненадежной. Поэтому сечение клинка становится 
ромбообразным, что делает оружие более жестким и прочным, но и более тяжелым, 
так что мастера, среди которых и Филибер де ла Туш, наказывали своим ученикам 
время от времени давать себе передышку, прихватывая оружие левой рукой за 
участок выше гарды. Кинжал, который больше не носят с собой, пропадает и из боя,
 но левую руку, прикрытую прочной рукавицей, сражающиеся располагают так, чтобы 
в любой момент можно было парировать ею удар; захват шпаги противника или его 
самого тоже не возбраняется. Со времен доброй королевы Бесс использовался и еще 
один вид защитной рукавицы — большая перчатка, прикрывавшая полностью кисть и 
предплечье левой руки, — но ее, кажется, надевали только в случае ночных 
предприятий, хотя в 1738 году капитан Джеймс Миллер описывает ее как элемент 
экипировки профессиональных призовых бойцов на сцене. В фехтовании с первыми 
малыми шпагами использовались те же движения, что и в современном фехтовании, — 
парирование ударов в верхний уровень «квартой» и «терцией», а в нижний — 
«кругом» (или «скошенной квартой») и «секундой». Но мы не будем углубляться в 
технические подробности, за исключением разве что движения, которое нам 
известно как выпад.
Это движение — вершина эволюции атаки — возникло не в результате гениального 
озарения какого-то конкретного мастера, а путем закономерного постепенного 
развития искусства, изначально итальянского происхождения.



Рапира с чашевидной гардой


Впервые идею о движении ведущей ногой вперед выдвинул, как мы можем установить, 
Ди Грасси в 1570 году, работа которого получила такую популярность, что была в 
1594 году переведена любителем-энтузиастом, известным нам только под инициалами 
«Джей Джи, джентльмен». В то время принятыми перемещениями были шаги — вперед, 
назад или в сторону, с вольтами или полувольтами, если того требовала ситуация, 
и ноги следовало держать в коленях прямыми. Джей Джи, с помощью Грасси, 
увеличивает свою рабочую дистанцию, добавляя к ней «некоторое выдвижение 
передней ноги еще более вперед, дабы колющий удар проникал дальше. Но если 
окажется так, что передняя нога выдвинулась вперед слишком далеко и шаг 
настолько широк, что причиняет боль, то следует подтянуть заднюю ногу на такое 
же расстояние, на какое передняя выдвинулась вперед». Грасси не раз в своем 
труде советует применять это «выдвижение передней ноги вперед». Винченцо 
Савиоло, кажется, тоже был знаком с этой техникой, хотя и не упоминает ее в 
своей «Практике» — видимо, он сохранял ее для внутреннего пользования. Однако, 
именно со ссылкой на него и его деяния, Джордж Сильвер имеет нам кое-что 
рассказать.
«Про кувшин с пивом»
«Как-то раз в Уэльсе, в Сомерсетшире, Винченцо среди множества достойных 
джентльменов смело держал речь о том, что уже много лет жил в Англии и с 
момента своего здесь появления не встретил ни одного англичанина, которому 
удалось бы прикоснуться к нему в бою хоть на одиночных рапирах, хоть на рапирах 
с кинжалом. Среди собравшихся был какой-то отважный джентльмен, чье английское 
сердце не вынесло этой похвальбы, и он тайно послал за неким Бартоломью 
Брамблом, своим другом, человеком честным и добрым, который содержал в том 
городе школу фехтования. Посланник рассказал мастеру о словах Винченцо, и 
мастер сразу же явился туда, где бахвалился Винченцо, снял шляпу и попросил 
господина Винченцо сделать ему одолжение и выпить с ним кварту вина. Винченцо 
посмотрел на него с презрением и спросил: «С чего это вдруг вы будете угощать 
меня вином?» «Потому что, — ответил тот, — я слышал, что вы, сэр, знаменитый 
мастер в обращении с оружием». Тут в разговор вступил тот самый джентльмен, 
который послал за мастером фехтования, и сказал: «Мастер Винченцо, я умоляю вас 
принять его приглашение, ведь он ваш коллега!» «Коллега, — произнес Винченцо, — 
это в каком же ремесле?» «Он, — отрекомендовал все тот же джентльмен, — учитель 
благородной науки фехтования». «Ну что ж, — ответил мастер Винченцо, — так дай 
бог ему удачи». Но учитель фехтования не счел разговор оконченным и снова 
повторил свою просьбу выпить с ним кварту вина. На это Винченцо ответил: «Не 
нужно мне ваше вино». Учитель фехтования сказал ему: «Сэр, у меня в городе есть 
школа фехтования, может быть, вы заглянете туда?» «Это ваша школа, — ответил 
мастер Винченцо, — что мне делать в вашей школе?» «Давайте поработаем, — 
ответил учитель, — на рапирах с кинжалом, если вам будет угодно». «Поработать с 
вами? — удивился мастер Винченцо. — Если мы с вами начнем работать, я нанесу 
вам подряд один, два, три, четыре укола в глаз». «Что ж, — ответил учитель 
фехтования, — коли так, то тем лучше для вас и хуже для меня, но что-то не 
верится мне, что вы в меня попадете. Сэр, я еще раз от всей души прошу вас — 
зайдите ко мне в школу поработать со мной». «Поработать с вами, — произнес 
мастер Винченцо с презрением, — да я посмешищем себя выставлю, если пойду 
поработать с вами». Слова насмешки обидели учителя фехтования до глубины души, 
он поднял свой могучий английский кулак и так двинул мастера Винченцо по уху, 
что тот отлетел до дверцы кладовой, возле которой стоял огромный кувшин; 
учитель фехтования, видя, что Винченцо поднимается на ноги, схватил этот кувшин,
 наполовину наполненный пивом. Винченцо бодро вскочил на ноги, положил руку на 
кинжал, а другой рукой пальцем указал на противника со словами: «Ну ладно! За 
это я засажу вас в тюрьму на четыре года!» «Так-так, — ответил учитель 
фехтования, — вина вы не пьете, ну так, может, от пива не откажетесь? Я пил со 
всеми трусливыми мошенниками в Англии, и вы, кажется, самый трусливый из них 
всех». С этими словами он вылил на итальянца все пиво. Винченцо, у которого с 
собой была рапира и кинжал против кувшина, не стал в тот раз затевать поединок, 
но на следующий день встретил учителя фехтования на улице и сказал ему: 
«Помните, как вы поступили со мной вчера? Пусть это останется на вашей совести, 
а я достойный человек, и сейчас я научу вас, как бить на два фута дальше, чем 
кто-либо еще во всей Англии».
Так мы опять встречаем упоминание о чем-то вроде выпада, известного итальянцам, 
но совершенно неведомого английским фехтовальщикам, ведь даже их отец, сам 
великий Джордж Сильвер, нигде, кроме вышеприведенного отрывка, о нем не 
упоминает, даже в своих крайне практичных «Кратких инструкциях».
Джозеф Суэтнам, наш первый английский профессиональный писатель, в своей книге 
«Школа благородной науки фехтования», опубликованной в 1617 году, четко 
продвигает технику, известную нам под названием «выпад», хотя самого термина в 
ней не приводит. Он рассказывает: «…держать дистанцию, что означает, что от 
противника следует держаться как можно дальше, но так, чтобы вы могли достать 
его колющим или рубящим ударом, если наносить его с шагом, так чтобы рука и 
передняя нога двигались вместе, а левая нога, которая у правши является задней, 
должна оставаться на месте и не сдвигаться ни на дюйм, потому что это позволит 
быстро оттянуть переднюю ногу и все тело и снова оказаться на дистанции; если 
же, шагнув вперед передней ногой, вы подтянете за ней и заднюю, то дистанция 
будет сорвана». А далее он пишет: «Сохраняя стойку, ожидайте удобного момента, 
то есть того, когда противник раскроется; в этот момент делайте передней ногой 
шаг вперед с одновременным ударом передней рукой в открывшееся место; но как 
только удар произведен, не важно, попал он в цель или нет, снова как можно 
скорее оттягивайтесь в стойку на дистанции с весом на задней ноге. То есть, 
нанося удар, рубящий или колющий, возвращайтесь в стойку». Здесь нам 
описывается и «выпад» с «возвратом», что является разительным 
усовершенствованием по сравнению с «выдвижением ноги вперед», которое 
предлагали Грасси и Джей Джи.
В 1639 году вышла любопытная маленькая книжка, «Pallas Armata», автор которой, 
любитель-энтузиаст, явно был ученым, поскольку им в равной степени восхищены 
знатоки из обоих крупных университетов, да и сам он, похоже, был в этих 
заведениях не из последних людей, но единственной имеющейся в его труде 
подписью являются инициалы Джи А. И в этой работе опять же описывается техника 
выпада. Вот как он о ней пишет: «…нанося колющий удар, вытяните вперед правую 
руку и шагните вперед правой ногой, производя оба действия одновременно, но при 
шаге правой ногой не двигайте с места левую ногу».
В течение этого примерно сорокалетнего периода мы видим, что итальянские 
мастера, которым мы обязаны изобретением выпада, продвинулись не дальше наших 
собственных. Кажется, честь доведения техники выпада до совершенства 
принадлежит Филиберу де ла Тушу, великому французскому учителю фехтования, 
трудившемуся при дворе Людовика XIV. Именно этого мастера мы можем считать 
отцом фехтования на малых шпагах. Кстати, современники Филибера. Лианкур и Ле 
Перш, пошли еще дальше и довели движение до абсурда, указывая своим ученикам 
для увеличения дальности выпада подворачивать левую стопу так, чтобы левая нога 
ложилась набок, а Лианкур — еще и настаивая на том, чтобы ученики при этом 
нагибались вперед, чтобы достать еще дальше. Однако в следующем столетии, когда 
фехтование достигло совершенства форм и движений, эти ошибки были исправлены. 
Посмотрите прекрасные изображения со знаменитой работы Анджело 1763 года.
Ссора Шале и ла Фретта
В 1663 году в Париже жила некая дама не очень строгих правил, которой выпало 
стать более-менее невинной причиной одного сражения, похожего на знаменитое 
сражение мушкетеров, которое мы описали чуть выше, в том отношении, что в него 
оказались, к своему несчастью, втянутыми двое господ, вообще не имевших 
отношения к изначальной ссоре. Эта прекрасная дама удостоилась обожания, с 
одной стороны, принца де Шале, а с другой — старшего ла Фретта, который на пару 
со своим братом Оварти считался одним из самых опасных забияк Франции. 
Соответственно, эти два господина смотрели друг на друга косо, и каждый только 
и ждал момента насолить своему сопернику. И вот однажды в королевском дворце 
был дан бал, прошедший со всем великолепием, присущим королевским мероприятиям; 
в конце бала, уже покидая дворец, ла Фретт вдруг решил воспользоваться 
предоставившейся возможностью и с силой толкнул де Шале. Как будто маслом 
брызнули на тлевшие до той поры угли, — будь у обоих оружие, они бы набросились 
друг на друга в ту же секунду. Но одеты дворяне были для танцев, а не для драки,
 и шпаги их остались дома, так что пришлось им сойтись на том, чтобы 
договориться о встрече на следующий день вшестером. Королю меж тем доложили о 
произошедшем скандале, и тот сразу понял, кто из спорщиков повинен в 
случившемся. В подобных делах Людовик XIV был скор и тотчас приказал шевалье де 
Сен-Эньяну отправиться к ла Фретту и объявить ему королевский запрет на любые 
насильственные действия, пояснив, что в случае его нарушения пусть будет готов 
поплатиться головой. Его величество был уверен, что поручил дело кому надо, 
поскольку ла Фретт и Сен-Эньян были двоюродными братьями; но на этот раз монарх 
ошибся. Шевалье застал кузена дома и передал ему слова короля, но ла Фретт лишь 
рассмеялся:
— Ну хватит, Сен-Эньян! Мы с тобой слишком хорошие друзья, чтобы ты стал 
портить нам предстоящее развлечение. Забудь про короля с его приказами, пошли 
лучше с нами. Я извещу Шале, пусть подберет для тебя партнера.
Шевалье, забыв про свой долг перед сюзереном, принял приглашение, так же как в 
свое время юный д'Артаньян; Шале было отправлено письмо с требованием привести 
с собой кого-нибудь четвертого. В итоге, когда обе компании встретились на 
условленном месте, со стороны ла Фретта там присутствуют его младший брат 
Оварти, маркиз де Фламмаран и шевалье де Сен-Эньян; принц де Шале явился в 
сопровождении маркиза де Нуармутье, маркиза д'Антана и виконта д'Арганльо. Видя,
 как Шале и ла Фретт взялись за дело, секунданты тоже разбились на пары и 
принялись сражаться. Бой был недолог, после обмена несколькими ударами маркиз 
д'Антан упал, пронзенный насквозь, а все остальные, целые и невредимые, 
разбежались от королевского гнева по дальним странам.
Король, услышав о дуэли, пришел в ярость, особенно в отношении шевалье 
Сен-Эньяна, который не только не подчинился приказу его величества, но и не 
оправдал монаршего доверия. Отец же молодого человека, старый герцог де 
Сен-Эньян, был разгневан не меньше самого короля и объявил, что отныне, какое 
несчастье ни приключилось бы с его сыном, оно будет заслуженным.
Людовик XIV, хоть и был решительным противником дуэлей, одновременно с этим 
оказывал щедрое покровительство тем, кто готовил дуэлянтов, — мастерам 
фехтования.



Шпага-фламберг


Со времен Карла IX во Франции существовало сообщество учителей фехтования, 
известное под названием «Академия оружия», в котором состояли самые совершенные 
мастера смертоносного искусства. Это общество всегда было признанным в той или 
иной степени, но именно покровительство «короля-солнца» способствовало его 
славе в полной мере. Общество это было в некоторой степени закрытым — в нем 
состояло не более двадцати человек, а великий монарх даровал право шести 
старейшим его членам — при условии не менее чем двадцатилетнего стажа 
пребывания в обществе — подавать прошение о получении дворянского звания. Таким 
образом, учитель фехтования, известный всю свою предыдущую жизнь под именем 
Шозе, попадая в заветную шестерку, тут же становился «сиром де ла Шозе». 
Счастливчики, наделенные писательским даром, откладывали публикацию своих 
трудов до момента получения заветного звания, а к тому времени они достигали, 
как минимум, среднего возраста. Особенно отметим сира Филибера де ла Туша, 
которого мы уже упоминали как отца фехтования на малых шпагах. В 1670 году он 
опубликовал свои «Истинные принципы одиночной шпаги», поэтому мы можем 
предположить, что само оружие вошло в повсеместный обиход лет за десять до того.
 В 1660 году во Франции это была форма шпаги, признанная при дворе, и в том же 
году, когда вновь воцарился наш «веселый монарх» Карл II, он сам и его 
приближенные уже имели при себе подобные шпаги; а легкость и удобство этого 
оружия в повседневном обиходе позволили ему легко вытеснить, по крайней мере в 
высшем обществе, длинную рапиру.
Сражение между сэром Генри Белассесом и мистером Томасом Портером
Это сражение произошло в 1667 году, не на заранее запланированной дуэли, 
которая могла бы унести, по тогдашней моде, с полдюжины жизней, а из-за 
внезапно вспыхнувшей мелкой ссоры.
Вот как рассказывает нам о случившемся Сэмюэл Пепис.
Следует отметить глупость этой ссоры, что в какой-то мере отражает современные 
проблемы всего королевства. Эти двое обедали вместе у сэра Роберта Кара, где, 
кажется, слишком много пьют. Вышло так, что, будучи близкими друзьями, они 
болтали о чем-то, и сэру Генри Белассесу случилось чуть возвысить голос, 
подавая Тому Портеру какой-то совет. Тут же кто-то из присутствующих встрял с 
заявлением:
— Что они там, ссорятся? Чего кричат?
Услышав это замечание, сэр Белассес ответил:
— Да будет вам известно, я никогда не ссорюсь, я сразу бью! Имейте это в виду!
Том Портер ухватился за его слова:
— А ну, ударьте-ка? Хотел бы я посмотреть, кто во всей Англии посмеет меня 
ударить!
После этих слов сэр Белассес стукнул его по уху, и чуть было не завязалась 
драка, но их остановили. Том Портер ушел и, встретив поэта Драйдена, все ему 
рассказал, добавив, что решил драться с сэром Генри Белассесом немедленно, ибо 
если сейчас боя не произойдет, то завтра они опять помирятся, а полученный удар 
так и останется неотмщенным. Этого Портер допустить не желал и попросил 
Драйдена послать своего слугу с запиской для сэра Белассеса. В этот момент он 
услышал, что мимо едет карета самого сэра Белассеса: Том Портер вышел из кафе, 
где сидел, остановил карету и попросил сэра Генри Белассеса выйти.
— Ну что ж, — ответил тот, — надеюсь, вы не ударите меня, когда я буду 
выходить?
— Нет, — ответил Том Портер.
Когда сэр Белассес вышел, они обнажили шпаги, и сэр Белассес отбросил ножны в 
сторону. Том Портер спросил, готов ли противник к бою, тот ответил, что готов, 
и схватка началась. Оба ранят друг друга, причем сэр Белассес ранен столь 
тяжело, что может и умереть. Поняв это, сэр Белассес подозвал Тома Портера, 
поцеловал его и дал ему совет спасаться.



Ранняя малая шпага с плоским клинком


— Том, — сказал он, — вы меня ранили, но я постараюсь продержаться на ногах, 
пока вы
не скроетесь, потому что я не хочу, чтобы вы понесли наказание.
Том Портер показал сэру Белассесу, что тоже ранен, что оба пострадали в этой 
драке. Оба остались прекрасными друзьями.
Чуть позже мы встречаем запись: «Сэр Генри Белассес умер от раны, полученной 
десять дней назад на дуэли с Томом Портером. Теперь все называют их парой 
дураков, подравшихся из-за любви друг к другу».



Ранняя малая шпага, примерно 1660 год


Пепис рассказывает нам и еще об одной ссоре.
Мистер Пьере, хирург, рассказал мне о том, как мистер Эдвард Монтагю недавно 
подрался на дуэли с мистером Чолмли, первым помощником королевы, ее послом к 
королю Португалии и вообще превосходным джентльменом, которому, однако, мистер 
Монтагю причинил много обид и к которому мой господин также был немилостив (о 
чем я лично очень сожалею). Для Монтагю он оказался слишком силен, отогнал его 
так далеко, что тот свалился в канаву и выронил шпагу; однако благородный 
мистер Чолмли не воспользовался полученным преимуществом и пощадил жизнь 
противника. Говорят, что мистер Монтагю проявил себя в этом бою самым жалким 
образом и навсегда обесчестил свое имя. Похоже, что так оно и было, поскольку 
далее Пепис замечает: «Мой господин (лорд Сэндвич) сказал, что ожидает вызова 
от него, но не боится, потому что бой с мистером Чолмли не оставил камня на 
камне от его репутации, ведь тот, будучи сам простым и жалким человечком, 
доблестно справился с ним, опозорив перед Королевой и всем Двором».
Злая шутка леди Шрюсбери
У графини Шрюсбери было много друзей — по крайней мере, среди знакомых ей 
джентльменов. Остановимся на двоих из них: молодом мистере Джермине, 
пользовавшемся большим успехом у дам, и благородном Томасе Говарде. Последний, 
будучи в принципе человеком мирным, тем не менее был подвержен резким 
эмоциональным всплескам. Прекрасная дама втайне предпочитала другого, но, желая 
иметь в своей короне как можно больше жемчужин, сохраняла приятные отношения и 
с Говардом и как-то раз получила от него приглашение на вечер в Спринг-Гарден, 
этакий аристократский Рошвилль, куда своего соперника Говард, естественно, не 
пригласил. Однако леди сообщила Джермину о предстоящем вечере, и он, как бы 
случайно, оказался в нужный момент в саду. На главной аллее он появился не 
раньше, чем сама графиня появилась на балконе, — тогда он без приглашения 
присоединился к гостям и так завладел вниманием дамы, что хозяин вечера пришел 
в ярость. Изо всех сил Говард старался сдержаться, чтобы не устраивать скандала 
прямо на месте; Джермин же, видя это, удвоил усилия и не покидал леди Шрюсбери 
до самого конца праздника.
Спать Джермин лег весьма довольный собой, но утром к нему явился мистер Диллон 
с вызовом от Говарда. Джермин выбрал своим секундантом некоего Роулингса, 
который, по несчастью, оказался близким другом Диллона, — так что, по обычаю 
того времени, двум друзьям пришлось драться из-за совершенно чужой ссоры. Обе 
стороны встретились. Диллон, храбрый человек и искусный фехтовальщик (как и тот,
 кто выбрал его в секунданты), несколькими ударами в самом начале боя проткнул 
Роулингса насквозь, и тот упал мертвым; Джермин, истинный виновник всего 
происшедшего, получил от Говарда не менее трех ужасных ран, после чего его 
унесли в жалком состоянии в дом дяди, и надо сказать, он заслужил такой конец.
Леди Шрюсбери в роли пажа
Амурные похождения мистера Томаса Киллегрю были хорошо известны при дворе. 
Как-то раз случилось, что сердце этого джентльмена — или что там выполняло у 
него функции сердца — оказалось временно свободным, и он решил предложить свои 
чувства леди Шрюсбери, а та, движимая желанием поразвлечься, не отказала ему в 
своей любезности. В общем, отношения этой парочки вскоре стали весьма 
дружескими. Мистер Киллегрю был остроумен и умел, особенно после хорошего ужина,
 услаждать слух дам различными историями. Более того, у него были близкие 
отношения с одним из самых свободолюбивых придворных Карла II — герцогом 
Бэкингемским, за чьим столом он частенько сиживал. Хвастаясь своими успехами, 
он живописал достоинства леди скорее демонстративно, чем благоразумно. Это 
возбудило любопытство герцога, который вознамерился проверить справедливость 
утверждений Киллегрю, что и сделал к своему взаимному с красавицей 
удовлетворению, да так, что она не только забыла о молодом человеке, но и 
вообще стала делать вид, что незнакома с ним. Киллегрю пришел в ярость, начал 
писал о ней памфлеты, выставляя напоказ ее частную жизнь и поднимая на смех все 
ее тайные прелести, которые несколько дней назад столь усердно восхвалял.
Так наш поэт зашел слишком далеко, и однажды ему было на это прямо указано: 
вечером он возвращался домой в своей коляске из гостей и по дороге на экипаж 
набросились трое или четверо бандитов; они несколько раз проткнули коляску, 
тяжело ранив сидящего внутри пассажира, и исчезли в полной уверенности, что 
убили его. После этого Киллегрю благоразумно решил покончить с сатирическими 
опытами, а про случай с нападением никому не рассказывать. Если бы он попытался 
вывести несостоявшихся убийц на чистую воду, вероятнее всего, его бы заставили 
замолчать навсегда, организовав новое, более удачное покушение, так что он 
предпочел предоставить герцогу и княгине в дальнейшем спокойно наслаждаться 
обществом друг друга.
Но тут на сцене появилось еще одно действующее лицо, которого никто никак не 
ожидал. Дело в том, что, помимо графини Шрюсбери, существовал и граф, который 
до сих пор пребывал в полном неведении относительно похождений своей леди; но в 
этот раз открытые разговоры о сладкой парочке дошли и до его ушей. Понятно, что 
любые увещевания в адрес жены были бесполезны, так что граф сразу перевел свое 
внимание на герцога и послал к нему своих друзей, сэра Джона Тэлбота и 
благородного Бернарда Говарда (сына герцога Арундельского) с требованием 
сатисфакции. Ему не было отказано, и для противостояния этим двум господам на 
дуэли его светлость выбрал сэра Дж. Дженкинса и мистера Холмса. Король Карл 
прослышал о предстоящем и, полный решимости не допустить кровопролития, 
приказал «милорду генералу» Альбемарлю приставить к герцогу Бэкингему людей, 
чтобы удержать того дома; но, похоже, Альбемарль был одного поля ягода с 
достопамятным шевалье де Сен-Эньяном, потому что хотя и не принял сам участия в 
дуэли, но приказ своего венценосного повелителя совершенно так же 
проигнорировал.
Итак, дуэль состоялась, как рассказывает нам Пепис, неподалеку от Барн-Элмс, 16 
января 1667 года. Бой оказался почти таким же кровавым, как и первая подобная 
стычка — сражение миньонов: секунданты оказались вовлеченными в него наравне с 
самими спорщиками, и все шестеро дрались с яростной ожесточенностью. Бэкингему 
в итоге удалось проткнуть правое легкое лорда Шрюсбери так, что кончик шпаги 
вышел у того из спины под лопаткой. Правая рука сэра Джона Тэлбота была 
выведена из строя ударом шпаги, вошедшей возле запястья, а вышедшей около локтя,
 — такие раны заживают очень тяжело, — а несчастный Дженкинс остался лежать на 
поле боя мертвым. Лорда Шрюсбери унесли домой, и врачи сделали все возможное, 
но спустя два месяца он все же умер от полученной раны. Друзья погибшего сэра 
Дженкинса хотели было начать судебное преследование выживших, но король пресек 
их инициативу в зародыше, издав указ о помиловании всех задействованных персон.
Поговаривали, что леди Шрюсбери лично присутствовала на поле дуэли, переодетая 
пажом, с поводьями коня герцога Бэкингема в руках.



Глава 22
Колишемард

Вот мы и расстались с леди Шрюсбери и ей подобными, по крайней мере на время, 
так что давайте теперь пересечем Ла-Манш и посмотрим, чем занимаются наши 
парижские друзья. Пока мы у себя в Англии предавались кровавым утехам, в этом 
веселом городе, некогда служившем многолюдной дуэльной площадкой, ныне о дуэлях 
даже и не слышали. На протяжении долгих семнадцати лет, по крайней мере так 
утверждает Кампиньель, Людовику XIV удалось беспощадной твердостью подавить 
всеобщую страсть к частным поединкам, хотя и не искоренить ее до конца. Но по 
крайней мере, один важный фактор ему удалось изменить. До того не только сами 
дуэлянты, но и их друзья, приняв участие в дуэли и вернувшись домой 
победителями, наслаждались уважением друзей и восхищением красавиц; теперь же 
дело обстояло по-другому. После триумфального возвращения домой победителей 
ждали слуги закона, которые бросали их в тюрьму, судили и вскоре вешали, как 
простых воров. Дуэль лишилась своей романтики, так что не зря Филипп Орлеанский 
цинично бросил: «Мода на дуэли прошла чересчур уж быстро».
Дуэли в старомодном стиле вышли из употребления, секунданты перестали принимать 
участие в сражении, и зачастую их присутствием стали пренебрегать, как чересчур 
опасным: если впоследствии выяснялось, что при стычке присутствовали секунданты,
 то обвинение их в участии в дуэли становилось неминуемым. Однако не следует 
думать, что благородные дворяне вообще перестали улаживать свои ссоры 
излюбленным способом. Даже «король-солнце» вряд ли мог запретить человеку со 
шпагой в руке защищать свою «невинную жизнь» от внезапного нападения. Частные 
стычки стали еще более частными и стали по-другому именоваться. Если у некоего 
господина появлялся повод для выяснения отношений с соседом, он не удалялся 
домой, чтобы впоследствии прислать тому вызов, а говорил:
— Уважаемый, у нас есть с вами повод для ссоры, но это не может удержать меня 
от любезных моему сердцу прогулок, а завтра я собираюсь погулять в таком-то 
парке.
На следующий день выходило так, что оба случайно оказывались прогуливающимися в 
одном и том же месте в одно и то же время, и частенько до дома в тот день 
добирался только один из двоих. Такие «случайные встречи» получили название 
«ранконтр».



Колишемард


Эти «подпольные» встречи снова породили простор для обмана и мошенничества: кто 
приходил на бой в кольчуге под одеждой, кто с нюхательным табаком в кармане, 
чтобы в нужный момент бросить его в глаза ничего не подозревающему противнику, 
кто мог просто отвлечь внимание противника разговором или криком и проткнуть 
его. Учитывая, что поединки проводились без свидетелей, подобные злодеяния 
можно было совершать, не особенно опасаясь разоблачения. А в те дни много пили 
и много играли, и эти две причины часто приводили к обнажению легких, 
элегантных малых шпаг. Однако часто бывало так, что более рассудительный 
участник ссоры не собирался брать на душу грех убийства, и в этом мастера 
фехтования готовы были ему помочь. Они разработали серии движений для 
обезоруживания противника, чтобы таким образом его можно было обезвредить, не 
убивая. Большой вклад в их разработку внес Жерар, а до совершенства довел в 
1763 году знаменитый Анджело.
Манеры благородных господ начала XVIII века все так же оставляли желать лучшего,
 но вот форма их оружия претерпела изменения. Клинки с плоским и ромбовидным 
сечением исчезли, а место их заняли трехгранные, что позволило выиграть, с 
одной стороны, в жесткости, а с другой — в легкости оружия. Примерно той же 
длины, что и распространенная прежде шпага, новомодное оружие имело очень 
широкий клинок в близкой к эфесу части, возможно, для увеличения силы защитных 
действий, поскольку в то время использовались только «простые» парирования; 
клинок оставался широким первые дюймов восемь, а затем внезапно сужался. Этот 
вид малой шпаги получил название колишемард; популярность его держалась до 
начала второй половины века, и это было серьезное оружие.
«Король умер — да здравствует король!»

Великий монарх, «король-солнце» шел к своему закату. Военная слава, которой он 
так гордился, улетучилась, армии его были разбиты, а сам он, старый и дряхлый, 
готовился отдать природе тот долг, который является уделом каждого, будь то 
король или простолюдин. «Король умер — да здравствует король!» Но кому теперь 
предстоит принять бразды правления, выпавшие из некогда властной руки? 
Маленькому ребенку! А кто главный наставник этого мальчика? Кто правит 
королевством от его имени? Филипп Орлеанский, которого король, по словам 
Кампиньеля, называл «fanfaron des vices»
[46]
. Это был человек, который столь гордился своими драками, что хвастал о них 
направо и налево, а если истории, изложенные в мемуарах шевалье де Раванна, 
хотя бы частью верны, то хвастать ему было чем.

Кампиньель утверждает, что к началу эпохи Филиппа Орлеанского души людей были 
измучены деспотизмом. Они устали от напряжения, были по горло сыты королевским 
великолепием и славой и не хотели ничего, кроме полного расслабления и 
всевозможных удовольствий. Дурному примеру Филиппа стал следовать весь двор, а 
сам он вел себя в полном соответствии с вышеприведенной характеристикой. 
Учтивость и галантность, свойственная предыдущему режиму, сменилась циничным 
дебоширством; блудливость не считалась более поводом для скандала, а стала 
будничным явлением — плохая репутация становилась предметом гордости как мужчин,
 так и женщин, и краснели они только тогда, когда совершали что-нибудь 
благородное.
Разгильдяй по природе своей и сладострастник по образу жизни, регент жил 
удовольствиями одного дня, не думая о будущем. Он был лишь бледной тенью короля,
 временным хранителем верховной власти; какое ему было дело до того, что вся 
основа его могущества разваливается прямо у него в руках, пока у него была 
возможность демонстрировать свое величие? Он ничего не замечал до тех пор, пока 
это не мешало ему властвовать или наслаждаться жизнью. Так что в отношении 
дуэлей мы видим полное отсутствие каких-либо предубеждений против них и никаких 
усилий, подобных усилиям Людовика XIV. Неудивительно, что вскоре мания частных 
стычек стала почти такой же популярной, как и во времена Генриха Великого. 
Каждый день появлялись известия о том, что еще один молодой человек, а то и 
несколько убиты или покалечены, и ни одно известное семейство не жило в покое. 
Надо заметить, что законы против дуэлей никто не отменял; их просто перестали 
соблюдать, но время от времени, как мы увидим, о них все же вспоминали, правда, 
в поисках не правосудия, но мести.
История Бутона, банковского служащего
Герцогиня де Берри, дочь Филиппа Орлеанского, не отставала от отца. Она была не 
только принцессой, но и очень красивой женщиной, и при этом не менее доступной, 
чем большинство других дам, составлявших двор регента. Естественно, что у нее 
было множество поклонников, одному из которых, аббату д'Эди, она особенно 
благоволила. О принадлежности этого достойного сына божьего к церкви напоминали 
только одежда да пара монастырей, доходы от которых он тратил не только на 
благотворительные цели. Аббат был большим ценителем женских прелестей и не 
ограничивался герцогиней. Так, например, он частенько бывал в доме одной 
маленькой оперной певички и однажды вечером поссорился там с неким Бутоном, 
банковским служащим. Они разругались, выхватили свои колишемарды, и клерк, 
который позаботился, как оказалось, не только о том, чтобы носить с собой 
оружие, но и о том, чтобы научиться им владеть, после обмена парой ударов 
пробил аббату бедро, на день-два уложив его таким образом в постель. Герцогиня, 
прослышав о случившемся, позаботилась о том, чтобы милый ей священнослужитель 
сменил аббатство на мальтийский крест, поэтому нам он в дальнейшем известен как 
шевалье д'Эди. Сам же аббат, вне себя от ревности к оперной певице, принялся 
преследовать своего соперника, да так упорно, что они успели подраться еще 
четыре или пять раз, и все неудачно для бывшего аббата, пока герцогиня, 
опасаясь за безопасность своего любовника, не сообщила о происходящем 
коннетаблю. Был созван суд, состоящий из маршалов Франции, каковой только и мог 
разрешать вопросы чести; однако юрисдикция этого суда распространялась только 
на тех, кто по праву рождения был наделен привилегией носить шпагу, то есть на 
дворян и людей благородного происхождения, которые обращались к членам суда 
«милорды»; со стороны персоны низшего ранга, само существование которого на 
этой земле не должно было волновать маршалов, такое обращение воспринималось 
как оскорбление.
Обоих участников ссоры привели к суду, и какой же гнев охватил председателя 
суда маршала де Шамильи, когда ему сообщили, что один из присутствующих — не 
благородного происхождения.
— Какого черта он тогда делает здесь? — вскричал маршал. — Какого черта он 
называет нас «милорды»? Таким, как ты, я не «милорд»! Ты… Ты насмехаешься над 
маршалами Франции! И у тебя хватило немыслимой наглости заявить, что тебя зовут 
Бутон?
Больше всего председателя суда возмутила мысль о том, что кто-то хочет над ним 
подшутить, поскольку его самого звали Бутон де Шамильи. Суд достаточно 
разозлился, чтобы рекомендовать регенту посадить любовника своей дочери в 
крепость Ам, чтобы научить его уважать королевские указы, и, более того, 
продержать его там добрых два года за то, что он унизился до принятия вызова от 
простолюдина. Что же касается клерка, то его просто выпихнули на улицу — особы 
столь низкого происхождения суд не интересовали. Но герцогиня де Берри, будучи 
женщиной не только порочной, но и мстительной, запустила против клерка 
дремлющую машину закона, добившись, чтобы его обвинили, нашли, арестовали, 
отдали под суд, и успокоилась только после казни несчастного.
«Это была кошка!»
Да! Заварушку, о которой мы сейчас расскажем, вызвала кошка — красивая, 
очаровательная и самая, наверное, изысканная кошка во всей Франции — но всего 
лишь кошка.
Роскошные похороны великого монарха прошли, и королевский скипетр оказался на 
время в руках регента Филиппа. Его нрав был хорошо известен, и все знали: пока 
ему не мешают развлекаться и не посягают на его почти королевскую власть, можно 
без помех хоть целоваться, хоть ссориться. Как-то раз между двумя офицерами 
французской гвардии вспыхнула ссора. Звали их Ферран и Жирардан, и оба были 
отпрысками духовных особ. Глубинной причиной их вражды была ревность, но сама 
ссора стала внезапной: они набросились друг на друга не в темном переулке после 
званого ужина, у них хватило глупости сделать это при свете летнего дня на 
почти священном месте — на набережной Тюильри, в тени королевского дворца, под 
носом у самого регента. Если бы ребенок-король выглянул в этот момент в окно, 
он стал бы непосредственным свидетелем всей сцены.
А бой был действительно хорош: ни тот ни другой не пренебрегали обучением 
фехтованию под руководством инструктора. Оба были хорошо тренированы, но под 
конец месье Жирардан был тяжело ранен, на чем поединок и закончился. Тем 
временем о происходящем доложили коннетаблю, но высший суд чести быстро решил, 
что участники поединка являются слишком низкими по статусу, чтобы заслуживать 
внимания столь августейшей особы. Однако это все же были офицеры, и что-то надо 
было делать. Регент призвал их к себе, а также приказал привести к нему и даму, 
из-за которой произошла дуэль, потому что знал, что все подобные дуэли 
происходят из-за дам. В назначенное время к нему прибыли оба офицера, а с ними 
и красавица — причина всей кутерьмы; однако это оказалась не дама, а всего лишь 
восхитительная ангорская кошка!
После этого регент уже не мог серьезно отнестись к делу и удовольствовался тем, 
что приказал арестовать обоих на две недели, перевести в другие полки, и дал им 
на прощание совет в следующий раз решать подобные споры с помощью кулаков, а не 
шпаг.
Прогулка Филиппа Орлеанского
Аббат Дюбуа занимал в свите Филиппа Орлеанского довольно любопытную должность: 
он был не кем иным, как главным поставщиком наслаждений для его высочества, а 
шевалье де Раванн, в ту пору еще подросток, был любимым пажом регента; они 
очень хорошо спелись с вышеупомянутым неординарным священнослужителем. История, 
которую мы сейчас расскажем, взята именно из мемуаров шевалье, и да простят нам 
читатели, знакомые с оригиналом, некоторую цензуру.
Регент был весьма требователен по отношению к этим двум своим приближенным. Он 
всегда жаждал каких-то новых ощущений и если не мог получить их у себя при 
дворе, то выходил ночью на улицу в поисках приключений. Но предусмотрительный 
аббат всегда успевал сообщить об этом начальнику полиции, поэтому место, 
избранное для развлечений инкогнито, всегда находилось под охраной нескольких 
констеблей в штатском. Так нашему принцу в его ночных похождениях неизменно 
сопутствовала удача, и ничего неприятного с ним никогда не приключалось. Но 
как-то раз предосторожности святоши Дюбуа не помогли, и произошло событие, в 
котором и принц, и викарий остались живы только благодаря храбрости юного пажа, 
о чем он сам сейчас и расскажет.
«Однажды вечером мы с принцем и аббатом, облачившись в скромную одежду простых 
горожан, но при шпагах, тихонько выскользнули в боковую дверь из дворца и 
направились к Пор-Сан-Роше, где неподалеку находилось хорошо знакомое нашему 
священнику увеселительное заведение. В этот раз каприз его высочества оказался 
столь внезапным, что Дюбуа не успел предупредить полицию. Однако мы все равно 
отправились в путь. В заведении нас приняли с распростертыми объятиями, хоть 
это и было общественное заведение, добрая хозяйка, более чем довольная 
возможностью обслужить столь августейшую компанию, закрыла двери для всех 
остальных посетителей, и мы приступили к развлечениям. И вдруг — непредвиденное 
обстоятельство! Трое офицеров, отправившихся, как и мы, на поиски развлечений, 
явились к знакомому заведению и обнаружили, что дверь закрыта! Постучали — им 
не ответили, постучали снова — опять без ответа. Офицеры начали сердиться, 
ругаться и колотить в дверь уже сильнее, но дом оставался нем, как могила. Они 
продолжали ломиться в дверь, бранясь при этом страшными словами. (Читатель! 
Помни! Мы несколько отредактировали текст!) Под натиском мощных ударов и не 
менее мощных выражений дверь наконец рухнула, и все трое ворвались внутрь.
Разъяренные тем, что так долго прождали на холоде, они увидели внутри, как трое 
совершенно обычных мужчин (принц позаботился о том, чтобы у нас с собой не было 
ни одного предмета, говорившего бы о нашем особом положении) отдыхают, 
узурпировав себе все прелести заведения, которых между тем с лихвой могло бы 
хватить на обе компании. В ярости они выхватили шпаги и готовы были драться с 
нами немедленно. Мы с принцем тоже выхватили оружие, хозяйка и девочки подняли 
крик, а несчастный трусливый аббат, вместо того чтобы достать свой колишемард, 
грохнулся на колени и стал молить о пощаде громче, чем все женщины, вместе 
взятые. Мы же вдвоем стали обороняться, и опасность, грозящая хозяину, вместе с 
примером храбрости, который он мне показал, настолько воодушевили меня, что 
первым в своей жизни ударом шпаги я свалил ближайшего ко мне противника на пол. 
Остальные же двое, то ли из уважения к моей работе, то ли из страха оказаться 
следующими, вернули оружие в ножны и предложили мне свои руки. Но я, 
распаленный успехом, закричал:
— Нет, нет, господа! Теперь наши силы равны, так что либо вы выметаетесь отсюда 
и уносите своего товарища, либо остаетесь и смотрите, что будет дальше! — С 
этими словами я встал на шаг или два впереди принца, чтобы прикрыть его, но он 
взял меня за плечо и сказал:
— Нет, не надо так! Если противник просит пощады, не стоит ему отказывать.
Что ж, это были слова моего хозяина, и мне пришлось повиноваться.
Таким образом, был объявлен мир, послали за врачом, который, осмотрев раненого, 
объявил, что рана не смертельна, но это можно объяснить только крайним везением 
пострадавшего. Удовлетворившись этим, принц удалился, а с ним, разумеется, и мы.

На следующее утро ко мне пришли, пока я был занят утренним туалетом, и сказали, 
что его высочество желает меня видеть. Недоумевая о цели вызова, я поспешил к 
нему. Когда я вошел, меня поприветствовали два господина, в которых я узнал 
вчерашних офицеров. После нашего отбытия им вчера объяснили, с кем их 
угораздило сцепиться, и они по некотором размышлении сочли за лучшее явиться с 
повинной и попросить прощения. Все это рассказал мне принц и закончил рассказ 
вопросом:
— Вот наши вчерашние друзья: что ты хотел бы с ними сделать?
На это я ответил:
— Только то, господин мой, что уже сделал вчера, — показать, как быть верным 
своему хозяину и как вдохновляться примером его храбрости.
— Господа, — воскликнул принц, — что вы думаете о моем паже?! Разве он не столь 
же великодушен, сколь и храбр?
— О да, господин! — ответили те.
— Ну так что ж, — продолжил его высочество, — раз он не держит на вас зла, то и 
я тоже. Но помните — храните в тайне свое вчерашнее приключение! Вряд ли вам 
пойдет на пользу, если наши сплетники начнут пересуды о нем. Подождите, — вдруг 
добавил он, — мальчик мой, прими этот кошель в награду за свое мужество; а вы, 
господа, смотрите и знайте, что я умею вознаграждать отважных. Теперь ступайте, 
а встретив врагов отечества, постарайтесь заслужить и себе награду.
И с этими словами он велел им удалиться. В кошеле же оказалось двести золотых 
луидоров».
Как шевалье де Раванн удостоил нахала сатисфакции
Шевалье де Раванн, конечно, имел свои недостатки, но задирой не был. За всю 
свою жизнь он всего два раза дрался на дуэли (это в то время, когда все дрались 
на каждом углу), и оба раза — по очень веской причине.
Шевалье был тяжело болен и лежал с лихорадкой в доме своего отца, но наконец 
выздоровел, к великой радости всей семьи. Решено было отпраздновать это событие,
 и ждали только прибытия из Парижа шевалье д'Арси, закадычного друга Раванна, 
который наконец появился и привез с собой письма от аббата Дюбуа и любезные 
записки от самого принца. Праздник длился целую неделю и прошел с большим 
успехом, и вот, наконец, гости разъехались, оставив хозяев в узком семейном 
кругу. Но двум частым в последнее время в доме гостям, один из которых был 
обручен со старшей дочерью этой семьи, а второй был товарищем Раванна с детских 
лет, предложили остаться. Наш герой, естественно, полагал, что причина частых 
визитов последнего — он сам, но дело обстояло не так: на самом деле друга 
детства привлекало присутствие мадемуазель Фердинанды, невесты Раванна, которую 
вероломный негодяй вознамерился у него увести. Однажды вечером этот человек, 
возможно под действием выпитого вина, стал вести себя по отношению к юной даме 
столь предосудительно, что она вынуждена была отвесить ему пощечину. С этого 
момента предоставим слово самому шевалье:
«Как нам всем известно, пощечина — не из тех вещей, которые благородный 
господин может позволить себе простить, и, хотя все заявляли, что полученный 
этим господином отпор был им вполне заслужен, сам он воспринял его весьма 
болезненно.
Ему хватило благоразумия удалиться, и я счел инцидент закрытым и проводил его 
до двери, но в этот момент он схватил меня за руку так, что я сразу понял, что 
это еще не все; если бы он дал себе время подумать, то спас бы себя от смерти, 
а меня избавил бы от горьких сожалений. Однако я никому об этом не сказал, и 
никто из моей семьи не догадался, что мне грозит опасность. Даже д'Арси я 
ничего не говорил до следующего утра, когда мне принесли вызов.
Мой друг, не принимая в расчет, что именно он вел себя недостойно и справедливо 
заслужил полученное, обвинял во всем случившемся одного меня и призывал меня к 
ответу. Более того, ему хватило наглости назначить и время, и место, и оружие. 
Это вывело меня из себя, и я сожалел лишь о том, что не опередил его и сам не 
потребовал удовлетворения после его поведения по отношению к Фердинанде. Да, 
сказал я, теперь он получит и дополнение к пощечине, раз сам того пожелал.
Д'Арси изо всех сил старался отговорить меня: он предлагал, чтобы он сам сходил 
к моему другу и попытался урезонить его; предлагал сразиться с ним вместо меня, 
мотивируя это моей слабостью после болезни; говорил даже, что расскажет всем в 
доме, включая саму Фердинанду, чтобы совместными усилиями меня удержали. Я же 
попросил его только об одном — чтобы он помог мне, как брат, ведь предстоит ли 
мне победа или поражение — в любом случае потребуется вся его хитрость, чтобы 
успокоить бурю, которая из-за этого поднимется.
— Тогда позволь мне хотя бы пойти с тобой, — попросил он.
— Об этом не может быть и речи, — ответил я, — ведь по условиям вызова мы 
должны явиться в сопровождении одних лишь слуг.
— Странно, — сказал он, — но ведь это не мешает мне хотя бы приглядеть за вами 
с некоторого расстояния.
Мне это показалось неплохой идеей; если бы я выехал из дому один, у домашних 
могли бы возникнуть подозрения. Так мы оседлали коней и выехали под предлогом 
обычной прогулки.
Мой соперник уже был на месте, но, будучи менее щепетильным, чем я, он привел с 
собой секунданта, объяснив это тем, что он, дескать, только присмотрит, а 
участвовать в происходящем не будет. Поверив ему на слово, я не стал просить 
шевалье подъехать поближе; но тот сам, увидев трех человек вместо двух, 
спешился и, опасаясь вероломства, подошел достаточно близко, чтобы 
предотвратить возможный обман. Мы с моим соперником разделись до рубашек и 
вступили в бой. Когда бойцы настроены серьезно, такого рода поединки длятся 
недолго, и вторым же ударом я уложил его на траву.
— Я убит! — выкрикнул он.
— Плохо, — ответил я. — Хотел бы я вернуть тебе жизнь, если бы это было так же 
легко, как отнять ее. Но ты хотя бы удовлетворен?
— Да, — прошептал он, — прощай.
Я попросил секунданта своего соперника позаботиться о нем, а сам, вместе со 
своим секундантом, как можно быстрее исчез оттуда».
Как мадемуазель Фердинанда переоделась, и что из этого вышло
«Мы с Фердинандом, д'Арси и моей сестрой, которая недавно вышла замуж, однажды 
решили совершить поездку в Париж. Мужчины ехали верхом, а дамы — в дилижансе. 
По прибытии мы разместились в удобных апартаментах, и я отправился выразить 
свое почтение Его Высочеству, который, понимая, что я уже вырос из возраста 
пажа, любезно позаботился о том, чтобы я мог сменить пажеский камзол на плащ 
мушкетера. Очень скоро я встретил своего друга аббата Дюбуа, который рассказал 
мне много придворных новостей, в частности, помимо прочего, упомянул, что 
слышал о прибытии за день до того некоей прекрасной юной дамы, которая приехала 
из Реймса в дилижансе и с которой принц, несомненно, пожелает познакомиться. 
Это известие весьма меня расстроило, потому что сюда вчера не приезжало никаких 
других юных леди, кроме Фердинанды и моей сестры, и как бы хорошо Его 
Высочество ко мне ни относился, но я достаточно хорошо его знал, чтобы понимать,
 что меньше всего я хотел бы видеть свою невесту в обществе этого человека. Я 
нашел д'Арси и все ему рассказал; он предложил нам найти себе новое жилье в 
Маре — районе, гораздо реже посещаемом придворными. Однако шпионы Дюбуа 
оказывались повсюду, и единственной целью их поисков на этот раз была 
Фердинанда. Вскоре они обнаружили ее, и сама хозяйка дома вступила с ними в 
сговор.
Я вернулся домой из дворца весьма довольный щедростью своего царственного 
патрона, который не только произвел меня в мушкетеры, но и выдал мне кошель, 
полный золота, сопроводив обещанием наполнить его вновь, как только он опустеет.
 Однако дома меня ждали проблемы. Фердинанда принялась упрекать меня за то, что 
я якобы рассказал о ней принцу, такими словами:
— Ты же знаешь, что это за человек, неужели нельзя было попридержать язык за 
зубами? Наверное, ты мной больше не дорожишь, раз ставишь под такую угрозу.
Я объяснил ей, что она ошибается, что я принцу ничего не говорил, но аббат, 
стоило мне лишь переступить порог дворца, сообщил мне, что в дилижансе из 
Реймса только что прибыла новая красотка. Я сразу заподозрил, что речь идет о 
моей невесте, но не хотел лишний раз ее беспокоить и, по совету шевалье д'Арси, 
решил переехать на другую квартиру.
— Но как ты узнала об этом? — спросил я. — Не бойся, мы уедем отсюда и уладим 
дело таким образом, чтобы ты, оставаясь в Париже, тем не менее пропала из вида 
этих людей.
И тогда Фердинанда рассказала:
— Сегодня утром хозяйка дома набралась смелости сделать комплимент моей красоте,
 покорившей сердце самого могущественного и самого щедрого принца во всей 
Франции, сказала, что пришлет ко мне аббата Дюбуа, который в свою очередь 
представит меня Его Высочеству, и добавила: «Надеюсь, мадам, что вы потом 
соизволите распространить свое покровительство на бедную скромную женщину — 
меня!»
— Дело серьезно, — ответил я, — но все равно сначала мы должны предупредить мою 
сестру с мужем, чтобы скоординировать наши действия и полностью обеспечить твою 
безопасность.
Мы устроили совет. Фердинанда сначала хотела вообще вернуться домой, но моя 
сестра, не желая расставания, предложила свой план.
— А почему бы Фердинанде, — сказала она, — не попробовать скрывать свой пол до 
тех пор, пока эти люди про нее не забудут? Отсюда, конечно, нам придется 
съехать, а после этого можно будет снять две квартиры в разных домах, 
желательно, конечно, по соседству: вы, мужчины, поселитесь в одной, а мы с 
Фердинандой — в другой.
Мысль показалась нам неплохой, Фердинанде она очень понравилась, и мы сразу же 
приступили к действию. Моя невеста была девушкой высокой, так что одежда д'Арси 
была ей впору; мы с другом отправились в крупный магазин готового платья, где 
купили все необходимое, и отнесли все купленное в дом одного моего друга, 
которому я полностью доверял. Потом мы отправились на поиски жилья и нашли две 
квартиры на рю Кинкемпуа. Дома находились аккурат друг напротив друга, а улица 
была достаточно узка, чтобы можно было переговариваться через нее и видеть, что 
происходит в комнате напротив. В ситуациях, подобных нашей, медлить нельзя. 
Поэтому мы быстро пообедали и тут же отправились искать экипаж, в котором и 
добрались до дома моего друга. Там Фердинанду уже ждало все необходимое — белье,
 чулки, парик, шляпа и шпага. Она немедленно облачилась в новое платье. Кавалер 
из нее вышел хоть куда, она и сама-то чуть не влюбилась в себя, глядя в зеркало.
 Мы выехали на новое место жительства, где должным образом обустроились, и 
осталось только оплатить счет на предыдущей квартире да забрать оттуда вещи. Мы 
перевезли свой багаж к дому на рю Омер и отпустили извозчика, чтобы вернее 
сбить со следа ищеек Дюбуа, а полчаса спустя уже на другом экипаже перевезли 
вещи в наши новые апартаменты. После всех этих предосторожностей кто мог бы 
узнать мадемуазель Фердинанду в новоявленном шевалье дю Консель?
Остаток дня и весь вечер мы провели, наделяя нашего молодого дворянина всеми 
навыками, необходимыми для его роли. Перевоплощение настолько заворожило его, 
что запоминалось все легко, словно само собой; но мы не успокаивались и 
продолжали учить его каждый день на протяжении месяца. Одежда из магазина 
готового платья сидела так хорошо, что мы послали ее портному в качестве 
образца для второго костюма, не забыв при этом объяснить, что предназначается 
обновка некоему господину, который живет где-то далеко от Парижа. Шевалье дю 
Консель был очень доволен — он наслаждался куда большей свободой, нежели 
когда-либо в жизни было у мадемуазель Фердинанды. Я обращался с ним так 
бесцеремонно, как будто он и в самом деле был тем, кем притворялся, а однажды 
даже дал пообщаться с самим аббатом Дюбуа, которого мы случайно встретили на 
новой галерее королевского дворца.
Как-то раз, вернувшись домой из дворца, я застал Фердинанду с моей сестрой в 
слезах. Мое внезапное появление застало их врасплох, и у них не было времени 
привести себя в порядок, так что я сразу понял, что их кто-то обидел, но все 
равно немалого труда мне стоило заставить их все мне рассказать.
Месье шевалье дю Консель со своей подругой решили сходить в церковь Святого 
Совера, где случилось оказаться и некоему молодому грубияну, который с первого 
взгляда распознал маскарад нашего шевалье. Естественно, из своих наблюдений 
этот господин сделал вывод, что наша парочка — это дамы того сорта, к которым 
можно смело обращаться без формального представления, что он и сделал, подловив 
их на выходе. Наш притворный шевалье резко ответил, что тот ошибся, что дама, 
которую он сопровождает, — жена благородного господина, который заставит того 
поплатиться за свою грубость, однако нахал ответил лишь:
— Раз уж ты так ревниво оберегаешь его собственность, может, тебе занять его 
место? Или боишься? — и продолжал свои грубые приставания.
— Как он выглядел? — стал спрашивать я. — Вы бы его узнали, если бы увидели еще 
раз?
— Конечно, — ответила Фердинанда, — среднего роста, с симпатичными глазами, 
весь такой здоровый.
— Да, — сказал я, — под такое описание подходит половина молодых людей в Париже.

Честно говоря, я не сильно расстроился, что не в силах призвать наглеца к 
ответу, ведь понятно было, что в той ситуации любой скандал, а тем более драка 
навсегда перечеркнули бы все мои планы. Дамы же вскоре после этого случая сочли 
за благо вернуться домой.
Несколько месяцев спустя как-то раз я сидел в кафе де «Прокоп» с двумя друзьями,
 и тут вошел некий мушкетер по имени граф де Бре, которого я раньше никогда не 
видел. Мои друзья показали мне его, объяснив, что этот молодой человек только 
позорит свое имя и честь своей семьи, и рассказали, что они сами видели, как он 
нанес тяжелую обиду одной весьма скромной юной даме на рю Сен-Совер, которая 
шла в сопровождении очень симпатичного молодого человека, явно не парижанина. 
Тут я пришел в ярость, потому что сопоставил этот факт с описанием Фердинанды, 
и только собрался подойти к нему, как он улизнул и пропал из вида. Я потом еще 
десять или двенадцать раз заходил в это кафе в надежде встретить его, но 
безуспешно.
Некоторое время спустя мы собрались поиграть в карты у маршала д'Эстре. Мы 
просидели за столом всю ночь, и наутро я вышел из дома без единого франка в 
кармане, да еще и с долгом в десять золотых луидоров. Я был в бешенстве, и 
первым же встреченным мной по дороге человеком оказался, по иронии судьбы, 
именно он. Я резко спросил:
— Вы граф де Бре?
— Да, имею честь, — ответил он.
— Тогда у меня к вам есть серьезный разговор. Я долго вас искал, чтобы призвать 
к ответу за грубое обращение с моей сестрой и моим родственником, который ее 
сопровождал. Мы с вами оба мушкетеры, а значит — равные, так что давайте 
встретимся в тихом месте за Картезианским собранием, где я предполагаю по 
возможности смыть оскорбление вашей кровью, ни одна капля которой, по моему 
мнению, никогда не оскверняла вен всех тех блистательных предков, чьим 
отпрыском вы себя называете.
Мои слова, как я того и добивался, всецело уязвили его. Он ответил:
— Скоро увидите, получил ли я от моих предков их храбрость.
— Она вам понадобится вся без остатка, — отсек я.
И мы тут же отправились разными дорогами на место встречи — он по проезду 
Сен-Жак, а я по проезду Сен-Мишель. На место мы прибыли одновременно и на 
секунду остановились перевести дух, но сразу же в свойственной ему грубой 
манере мой соперник воскликнул:
— Ну и чего ждем? Будете и дальше тянуть со своей местью?
— Вы правы, — ответил я. — Я в нетерпении жду удовлетворения.
Мы разделись до рубашек и встали в стойку. Поскольку это была наша первая в 
жизни встреча, то неудивительно, что сначала мы занялись прощупыванием слабых 
мест в технике друг друга. И это подвело графа — он сделал движение, на которое 
я не стал реагировать, и таким образом отвел свой клинок в сторону и открылся. 
Но я не стал из осторожности сразу же атаковать открытую зону, на какое-то 
время ограничил себя парированием его яростных ударов и вот, наконец, 
спровоцировал его на то же движение, что и вначале, но на этот раз довел дело 
до конца и проткнул врага насквозь. Как можно быстрее я выдернул шпагу, и 
противник рухнул в грязь. Я подошел к нему, чтобы убедиться, в каком он 
состоянии, и понял, что больше граф де Бре уже никогда не обидит даму».
Смертельная ссора между герцогом Гамильтоном и лордом Могуном

Несколько лет вплоть до 1712 года между этими благородными господами велась 
тяжба, которая в конце концов завершилась ужасной личной ссорой. Эта история 
известна в нескольких версиях. Она есть в «Ньюгейтском вестнике»
[47]
, а кроме того, материалы дела сохранил для нас известный издатель того времени 
Е. Керл.

В своих показаниях Прайс Уильяме, лакей милорда Могуна, под присягой заявил, 
«что в четверг 13 ноября его хозяин пошел к мистеру Орлбару, хозяину судебного 
архива лорда-канцлера, где встретил герцога Гамильтона; слышал, как они 
разговаривали на повышенных тонах, поскольку дверь, у которой он ожидал, 
оставалась открытой, далее слышал, как герцог, читая (предположительно) 
показания мистера Уитуорта, сказал, что в этих показаниях нет ни правды, ни 
справедливости, на что Его Светлость ответил, что знает мистера Уитуорта как 
честного человека, не менее честного и справедливого, чем Его Милость, после 
чего дверь закрыли».
Такова была причина ссоры, а теперь обратимся к занимательной истории.
«Джон Пеннингтон, извозчик, свидетельствовал, что утром в субботу, 15 ноября, 
около семи утра, он получил вызов с Боу-стрит в Ковент-Гарден на Баньо в 
Лонг-Акре, где в его повозку сели милорд Могун и еще один джентльмен. Милорд 
Могун попросил отвезти его в Кенсингтон, но, проезжая мимо Гайд-парка, приказал 
свернуть туда. У ворот их остановили, но они сказали, что направляются в 
резиденцию принца, и их пропустили. Затем милорд спросил у извозчика, где они 
могли бы найти чего-нибудь горяченького, а то утро уж очень холодное. Он 
посоветовал им дом возле Ринга. Подъехав к дому, они оба вышли из экипажа и 
попросили извозчика принести им подогретого вина, а они пока прогуляются. Он 
отправился в дом и сказал официанту, чтобы тот подогрел для двух джентльменов, 
которые ушли прогуляться, вина к их возвращению. Однако официант отказался это 
делать, сказав, что в такую рань сюда приезжают только для того, чтобы драться. 
Извозчик ответил, что эти два джентльмена выглядели вовсе не воинственными, но 
все же решил пойти проследить за ними. Тут к извозчику подошел слуга и сказал, 
что возле его коляски стоят два джентльмена, которые ищут хозяина экипажа. 
Извозчик бросился обратно к коляске и увидел рядом с ней герцога Гамильтона с 
еще одним джентльменом. Герцог спросил, кого извозчик привез сюда, и тот 
ответил — милорда Могуна и еще одного джентльмена; последовал вопрос, куда они 
пошли, на что извозчик показал направление, а сам бросился в дом и сообщил 
официанту, что за милордом Могуном с другом отправился герцог Гамильтон с 
другом и, похоже, действительно предстоит драка. Извозчик попросил официанта 
как можно скорее привести людей с палками, чтобы предотвратить возможное 
убийство, а сам побежал вслед своим пассажирам. Не добежав до них пятидесяти 
ярдов, извозчик спрятался за дерево и видел, как герцог и милорд Могун сняли 
куртки, обнажили шпаги и начали яростно сражаться. Когда извозчик подобрался на 
расстояние в тридцать ярдов, оба рухнули замертво. Свидетеля спросили: обнажили 
ли свои шпаги двое других джентльменов? На каком расстоянии от лордов они 
находились, когда те упали? Сражались они тоже или нет? Свидетель ответил: они 
обнажили шпаги, но не сражались; когда лорды начали поединок, те находились от 
них на расстоянии нескольких ярдов и оставались на месте, пока лорды не упали. 
Свидетеля снова спросили: сражались ли секунданты? Свидетель ответил: нет, не 
сражались, но бросились к лордам, как только те упали. За извозчиком от дома 
бежали двое с палками, добежав до секундантов, они потребовали отдать им шпаги, 
что те и сделали. Свидетеля спросили: кто из лордов победил в поединке? 
Свидетель не смог ответить и далее рассказал, что побежал за своей коляской и 
лакей милорда Могуна и те двое внесли милорда в экипаж и уложили его. Милорд 
был почти мертв, и его секундант велел отвезти его домой, на Марлборо-стрит. 
Извозчик задал вопрос: а кто будет платить? Тот ответил, что лакей заплатит, но 
извозчик взял его за рукав и сказал, что привез не только милорда, но и самого 
секунданта, так что пусть он сам и заплатит. Тогда секундант выдал извозчику 
полкроны. Свидетеля спросили: знает ли он, кто был секундантом? Свидетель 
ответил, что это был генерал Маккартни, это сообщил лакей, когда они переносили 
милорда Могуна из коляски в его дом на Марлборо-стрит.
Показания полковника Гамильтона, данные им перед лицом Совета, гласят, что 
утром в субботу, 15-го числа, герцог Гамильтон послал своего слугу к полковнику 
Гамильтону с просьбой немедленно одеться и приехать к герцогу, но не успел 
полковник приготовиться к выходу, как герцог сам явился к нему и так спешно 
потащил в свой экипаж, что застегивать пуговицы жилета тому пришлось уже в 
коляске. Доехав до Пэлл-Мэлл, герцог заметил, что полковник оставил дома шпагу; 
тогда он приказал остановить экипаж, дал своему слуге связку ключей и велел 
принести подходящую шпагу из какого-то стеллажа. Дождавшись возвращения слуги, 
они поехали в Гайд-парк, где кучер остановился, и герцог приказал ему ехать в 
Кенсингтон. Подойдя к дому, они увидели поодаль экипаж наемного извозчика, и 
Его Милость сказал, что там сидит некто, с кем ему необходимо поговорить, но 
когда они подъехали поближе и коляска оказалась пустой, то стали искать 
извозчика и, когда нашли, спросили его, где джентльмены, которых он привез. Тот 
указал направление, герцог с полковником вышли из экипажа и пошли по берегу 
пруда, где и встретили лорда Могуна и Маккартни. Подойдя поближе, герцог 
спросил, не опоздал ли он, а Маккартни ответил, что нет, он приехал точно ко 
времени. После этого все вместе перепрыгнули через канаву, и герцог, 
повернувшись к Маккартни, сказал: «Сэр! Вы здесь ни при чем, пусть же будет то, 
чему не миновать». Маккартни ответил: «Милорд, на то я и здесь!» Тогда уже 
милорд Могун сказал: «Этим джентльменам нечего тут делать!» Но Маккартни 
возразил и ему: «Мы не пропустим свою долю!» Тогда герцог сказал, обращаясь к 
Маккартни: «Тогда вот вам мой друг, он тоже поучаствует в наших танцах». Все 
обнажили шпаги, и Маккартни провел стремительную атаку против Гамильтона, тот 
парировал удар со всей силой и сам себя ранил в подъем стопы, однако, 
воспользовавшись открывшейся возможностью, перешел в ближний бой с Маккартни и 
разоружил его со словами: «Ваша жизнь теперь в моих руках». После этого он 
повернулся, увидел, как лорд Могун упал, а герцог упал на него, и бросился 
герцогу на помощь, отбросив обе шпаги, чтобы не мешали. Поднимая милорда 
герцога, он увидел, как Маккартни толкнул Его Милость; тут же проверил, не 
ранил ли тот его, но, не увидев крови, поднял свою шпагу, ожидая повторного 
нападения Маккартни, но тот удалился. Как только Маккартни ушел, появились 
служители и прочие, числом девять или десять человек, и среди них — Фергюсон, 
джентльмен милорда герцога, который привел с собой человека Бьюссьера, а тот, 
обнажив грудь Его Милости, обнаружил там рану слева, видно было, что клинок 
вошел меж ребер, между левым плечом и соском под углом, направленным в желудок».

Имеются и другие показания различных свидетелей, но они не стоят того, чтобы 
приводить их здесь.
По результатам расследования все четверо участников дуэли получили обвинения в 
умышленном убийстве.
Особые раны двух вышеупомянутых пэров, суббота, 15 ноября 1712 года
«Доктор Ронджат, королевский хирург, получил вызов к герцогу Гамильтону, прибыл 
на вызов около восьми утра и обнаружил Его Светлость мертвым на постели. Герцог 
был одет; доктор срезал одежду и, проведя осмотр тела, обнаружил, что артерия 
на правой руке перерезана, и именно это послужило непосредственной причиной 
смерти. Кроме того, было обнаружено еще две раны: одна — на левой стороне груди,
 на три дюйма выше соска, шириной в два дюйма, около восьми дюймов глубиной, 
под углом уходящая вправо, и вторая — в правую голень, около трех дюймов 
шириной.
Когда тело лорда Могуна привезли домой, его духовник отправился к месье ла Фажу,
 известному хирургу, который, прибыв и осмотрев тело, обнаружил на нем три 
раны: одну — справа, прошедшую под углом через все тело насквозь и вышедшую над 
левым бедром; еще одну, очень большую, — в паху справа, эта рана рассекла 
бедренную артерию, что и стало непосредственной причиной смерти, и, по данным 
«Ньюгейтского вестника», три пальца на левой руке покойного были почти 
отрезаны».
Эти подробности представляют значительный интерес. По характеру ран, полученных 
обоими, можно предположить, что они были нанесены оружием, имеющим как острие, 
так и режущие кромки, то есть что оба благородных господина были вооружены не 
трехгранным колишемардом, а более старомодной плоской обоюдоострой малой шпагой.
 Раны обоих описываются как очень широкие, и причинены они не одним лишь уколом,
 кроме того, в обоих случаях имеет место серьезное повреждение артерии. Порез 
левой руки лорда Могуна (как в случае с Келюсом) явно является следствием 
попытки парировать или захватить ею оружие противника, что более успешно 
реализовал один из секундантов, полковник Гамильтон, парировавший «яростный 
наскок» Маккартни квартой, и, захватив шпагу противника левой рукой, мгновенно 
вырвал ее из руки противника. Это был один из приемов, которым обучали всех 
фехтовальщиков того времени, чтобы они имели возможность при случае окончить 
бой без кровопролития.
Этот лорд Могун, к счастью последний в своем роде, был человеком характера, 
мягко говоря, беспокойного, что ясно видно из следующей истории.
Убийство Маунтфорда
В своем «Романе о дуэли» Штейнметц, как и Миллинген, на которого первый часто 
ссылается, приводит, кажется, вполне точное описание этого жестокого 
преступления.
Лорда Могуна, закоренелого развратника, всегда окружала свита, состоящая из 
людей еще хуже, чем он сам, среди которых был и некий капитан Холл. Этого 
капитана сильно привлекала, в некоторой степени своим очарованием, а по большей 
части своими доходами, популярная в ту пору актриса миссис Брейсгирдл. У этой 
дамы сложились на профессиональной почве дружеские отношения с молодым актером 
мистером Маунтфордом. Это был женатый мужчина, и он мирно жил дома со своей 
семьей, но Холлу вздумалось вообразить Маунтфорда своим соперником. И он решил 
убить одним выстрелом двух зайцев — и даму силой похитить, и воображаемого 
соперника устранить, а будучи беспринципным негодяем, в средствах Холл решил не 
стесняться и рассказал о своей идее другу и покровителю Могуну. Тот всегда был 
рад поучаствовать в любом насилии и быстро со всем согласился.
Для осуществления своего плана они наняли экипаж, разместили в удобных местах 
лошадей и приказали кучеру быть наготове на Друри-Лейн, возле театра, в 
условленный вечер к девяти часам. Войдя в театр и пройдя за кулисы, они 
обнаружили, к своему разочарованию, что в тот вечер имя миссис Брейсгирдл в 
афишах не значилось; зато им удалось узнать, что у нее ожидался ужин с друзьями 
в доме мистера и миссис Пейдж. Негодяи залегли в засаду неподалеку от этого 
дома, прихватив с собой банду нанятых Холлом громил. Ужин закончился, миссис 
Брейсгирдл с матерью спокойно направились домой в сопровождении брата и мистера 
Пейджа, но тут бандиты во главе с нашей парочкой набросились на них, схватили 
даму и попытались затащить ее в экипаж. Началась потасовка. Мистер Пейдж 
набросился на Холла и доставил тому массу хлопот, его светлость занялся братом 
дамы, а миссис Брейсгирдл-старшая вцепилась в дочь и во весь голос звала на 
помощь. На шум собралось столько народу, что наши джентльмены сочли за лучшее 
бежать. Но они отнюдь не успокоились и стали теперь ждать Маунтфорда. К своему 
несчастью, возвращаясь из театра, он попал прямо к ним в руки. Лорд Могун 
шагнул вперед и обратился к нему самым учтивым и дружеским образом. На шутливый 
вопрос Маунтфорда, что тот делает на улице так поздно ночью, Могун ответил:
— Я полагаю, вы уже слышали насчет леди?
— Надеюсь, — невинно ответил Маунтфорд, — моя жена не дала вашей светлости 
повода для обиды?
— О нет, разумеется! — воскликнул Могун. — Ваша жена тут ни при чем, речь идет 
о миссис Брейсгирдл!
— Миссис Брейсгирдл? — удивился Маунтфорд. — А ко мне-то она какое имеет 
отношение? Кстати, надеюсь, ваша светлость не одобряет поведения Холла по 
отношению к ней?
На этих словах негодяй Холл, стоявший со шпагой наготове, шагнул вперед, без 
лишних слов всадил клинок в тело несчастного актера, оставил его лежать мертвым 
на мостовой и тут же пустился наутек. Раздались крики «Убили!», собралась толпа,
 появилась стража, и Могуну пришлось сдать оружие, при этом он выразил надежду, 
что Холлу удалось спастись, и у него хватило наглости даже похвастаться тем, 
что он поменялся с беглецом плащами, чтобы тому легче было скрыться.
Конец майора Уанби
Недоброе это было дело. Случилось оно в 1726 году и кончилось смертью обоих 
джентльменов.
Майор Уанби, мистер Гауэр, мистер Рич и еще два джентльмена ужинали вместе 
как-то вечером в таверне, название которой выскользнуло из нашей памяти. Бутыль,
 как было принято в те дни, вольно пускали по кругу; покончив с трапезой, 
джентльмены решили развлечься игрой в кости. Беда началась с очень глупой и 
вульгарной шутки мистера Гауэра. Мистер Рич объявил ставку в три полукроны, а 
мистер Гауэр нагло швырнул на стол три полупенсовика и крикнул: «Принято!» 
Майор Уанби поставил на тот же кон свои три полукроны и проиграл их. На самом 
деле если у кого и был повод обидеться на неуместный поступок мистера Гауэра, 
так это у мистера Рича, но тот мудро счел ниже своего достоинства связываться. 
Но вот майор Уанби, уже порядком пьяный да к тому же еще и расстроенный 
неудачной игрой, всерьез разозлился на Гауэра из-за такого пустяка (что ж, 
бывает и так, что комариный писк раздражает сильнее, чем жужжание шмеля, а 
когда приходит вино — рассудок, увы, уходит). Так и Уанби высказал Гауэру в 
лицо, что класть медяки вместо монет — это неджентльменский поступок и на такое 
может быть способен только наглый щенок. Мистер Гауэр в горячке ответил:
— Это речь подлеца!
Еще более распаленный этими словами, майор кинул в голову мистера Гауэра 
бутылку, но не попал толком, а лишь отряхнул пудру с его парика. (Все, старые и 
молодые, носили в те дни парики. Смешная мода, правда?) Мистер Гауэр тут же 
вернул этот комплимент с помощью канделябра, с еще меньшим эффектом. Видимо, 
состояние этих джентльменов совершенно точно оставляло желать лучшего, раз они 
оказались неспособны попасть друг в друга с расстояния в один обеденный стол. 
Разозлясь донельзя, оба вскочили и бросились к своим шпагам, которые висели на 
стене. Мистер Гауэр обнажил свою шпагу, а майору Уанби друзья помешали это 
сделать; тогда мистер Гауэр отбросил оружие в угол. Были произнесены все 
разумные аргументы, спорщиков вроде бы помирили, и вся компания уселась обратно 
и еще часок предавалась игре. Бутылка, естественно, продолжала ходить по рукам, 
подогревая затаенный гнев вспыльчивого майора.
По окончании игры мистер Гауэр, уже забыв, что причиной ссоры было его 
собственное глупейшее поведение, подошел к майору Уанби, протянул ему руку и 
сказал:
— Мы сегодня по вашей вине наговорили друг другу лишнего, но давайте же обо 
всем забудем.
Майор злобно ответил:
— Ну уж нет, черт вас подери! Я хочу вашей крови!
Компания стала расходиться, и все, кроме майора Уанби, спускались по ступенькам,
 когда он, перегнувшись через перила, позвал мистера Гауэра:
— Молодой человек, вернитесь, я вам что-то скажу!
Мистер Гауэр вернулся и снова вошел в комнату. Дверь заперли на ключ, и из 
комнаты раздался звон колишемардов, потом — стон и падение тяжелого тела. 
Остальные участники игры, услышав это уже в дверях, бросились обратно, стремясь 
не допустить катастрофы, взломали дверь и увидели, что посреди комнаты стоит 
майор Уанби в шинели, на нем — три легкие раны, а мистер Гауэр умирает на полу, 
несколько раз проколотый насквозь. На вопрос, в честном ли бою он ранен, тот 
ответил: «Наверное, да» — и потерял сознание.
Майора Уанби арестовали и судили за предумышленное убийство. Было установлено, 
что после изначальной вспышки вся компания вернулась за стол и еще целый час 
спокойно играла в дружеской обстановке, соответственно, каков бы ни был повод 
для ссоры, у майора было достаточно времени, чтобы взять себя в руки. 
Подтвердилось также и то, что он дождался, пока все разойдутся, вызывающе 
назвал мистера Гауэра «молодым человеком», то есть действовал явно умышленно, и 
вынудил мистера Гауэра защищаться. Суд признал майора Уанби виновным и 
приговорил к смерти, но тот избег казни, покончив с собой.



Глава 23
Малая шпага

Фехтовальщики XVIII века, постоянно практикующие дуэлянты, требовали 
усовершенствования своего оружия, а оружейники старались, как могли, 
удовлетворять эти требования, и, грубо говоря, примерно в 1760 году им удалось 
превратить несколько неуклюжий колишемард в изящное, легкое, как пух, оружие, 
известное ныне как «малая шпага». Значительный шаг в усовершенствовании оружия 
немедленно отразился и на усовершенствовании техники фехтования. Возможность 
кругового парирования признавалась еще даже до вымирания ранних форм шпаги — 
свидетельством тому, например, работы сэра Уильяма Хоупа. Но те шпаги были 
столь неуклюжи, что широкое применение таких приемов оказывалось невозможным, 
так что распространены были только простые способы парирования, для облегчения 
которых и был введен колишемард, с его утрированно широкой ближней к рукояти 
частью клинка.



Малая шпага с посеребренной рукоятью


Жирар (1736), самый выдающийся французский мастер того периода, явно был 
недоволен степенью удобства бытовавших в ту пору шпаг. Он, как и ла Туш, 
Лианкур и многие другие до него, тоже советует время от времени держать оружие 
обеими руками, хотя и несколько по-другому. Он тоже описывает простейшее 
круговое парирование, называя его «контросвобождением». Кажется, публикация его 
работы и подтолкнула процесс усовершенствования шпаги. По мере того как все 
очевидней становилась польза кругового парирования, или контрпарирования, 
изменялась и форма клинка, чтобы облегчать это движение; утрированно широкая 
ближняя к рукояти часть была сужена, сам клинок, несколько удлиненный теперь, 
плавно сужался от рукояти до острия, и повседневная шпага дворянина 1760 года 
стала такой же легкой и удобной, как самая современная фехтовальная шпага.
Элегантное злое маленькое оружие достигло вершины своей эволюции, и в нашем 
распоряжении имеется несколько очаровательных образцов, красиво покрытых 
серебром. Отец великого дона Анджело в своем замечательном труде, впервые 
увидевшем свет в 1763 году, представляет нам круговое парирование как «парад с 
контросвобождением», а позже другой известный мастер, Оливье, чей труд в 1780 
году был одновременно издан и на английском, и на французском языках, называет 
его, как и мы сегодня, «обратной квартой» и «обратной терцией» и считает эти 
движения обязательными к изучению для фехтования на малых шпагах.
Сейчас мы увидим, как благородные господа воспользовались этим 
усовершенствованным оружием: нравы и обычаи их мало чем отличались от нравов и 
обычаев их предшественников.
Поединок лорда Байрона и мистера Чеуорта
Эта печальная история очень похожа на историю майора Уанби и мистера Гауэра. В 
обоих случаях причина ссоры была до абсурда нелепой, в обоих случаях 
недоразумение случилось после совместной трапезы, подогретой вином, и опять же, 
в обоих случаях фатальный поединок происходил без секундантов или иных 
свидетелей, за закрытыми дверями.
В 1765 году лорд Байрон и мистер Чеуорт были крупными землевладельцами и 
близкими соседями в графстве Ноттингем, и отношения их всегда были дружескими. 
Встречаясь в Лондоне, они всегда обедали или ужинали вместе в компании друзей 
по графству в таверне «Звезда и подвязка» в Пэлл-Мэлл, где учредили некий 
«Ноттингемский клуб». Между скромным кругом избранных людей XVIII века и 
сегодняшними клубами с их дворцами есть огромная разница. В XVIII столетии у 
джентльменов со схожими вкусами или схожими занятиями в обычае было формировать 
себе круг социального общения. Они договаривались с хозяином какого-нибудь 
модного или, по крайней мере, респектабельного кабака или таверны (таверны того 
времени соответствовали сегодняшним ресторанам), чтобы тот выделил им особую 
комнату, куда обычных постояльцев, разумеется, не пускали. Члены этого 
маленького сообщества собирались там поесть и для всех прочих целей. Там они 
получали уровень обслуживания и внимания повыше, чем если бы они просто 
заходили поесть, как обычные посетители. Именно так зарождалась клубная система 
как таковая.
Итак, 26 января 1765 года лорд Байрон и мистер Чеуорт обедали у себя в клубе в 
компании еще десяти или двенадцати друзей по графству — землевладельцев и 
светских персон; разговор естественным образом зашел об охоте, о животных и об 
их охране. Мистер Чеуорт выразил мнение, что с такими злодеями, как браконьеры, 
следует разделываться жестоко и решительно, а лорд Байрон придерживался точки 
зрения, что можно их и не трогать, дескать, пусть зайцы и кролики сами 
спасаются, как умеют. Завязался спор, и наконец мистер Чеуорт воскликнул:
— Да если бы не я и не сэр Чарльз Седли, то вам вообще было бы не на кого 
охотиться на своих землях!
В ответ на это лорд Байрон предложил пари на сто фунтов, что у него зайцев и 
кроликов больше, чем у самого мистера Чеуорта. Последний тут же принял пари и, 
по сведениям одного из историков, демонстративно послал за пером и чернилами, 
чтобы зафиксировать факт спора, чем мог дополнительно разозлить его светлость. 
Однако тут вмешались остальные участники обеда и начали убеждать, что лучше не 
фиксировать пари, потому что суть спора такова, что проверить ее просто 
невозможно. Лорд Байрон, разгоряченный донельзя, не унимался:
— И при чем здесь сэр Чарльз? Я вообще не знаю, где его владения!
Мистер Чеуорт ответил не менее резко:
— Не надо возмущаться; у него есть владения по соседству, он купил часть моих 
земель. Если вам этих слов мало — идите к нему сами и спросите, он живет на 
Дин-стрит. Где найти меня, вам тоже известно.
И все снова затихли, успокоились, как и на ужине с участием Уанби и Гауэра, 
вернулись на свои места и еще с часок продолжали беседовать о всякой всячине, 
после чего мистер Чеуорт встал и вышел из комнаты, а за ним — и лорд Байрон, 
под предлогом необходимости поговорить. Последний подозвал официанта и попросил 
его проводить их в свободную комнату, что тот и сделал, предоставив в качестве 
источника света единственную свечу. Джентльмены заперлись в комнате, обменялись 
любезностями, обнажили шпаги и набросились друг на друга. Мистер Чеуорт сделал 
выпад и проткнул лорда Байрона так, что шпага застряла в жилете раненого. 
Победитель решил, что рана достаточно тяжела, чтобы поединок можно было считать 
оконченным, и принялся вытаскивать свое оружие из тела побежденного, но тот в 
это время отвел руку как можно дальше назад и ударил своей укороченной шпагой 
мистера Чеуорта прямо в живот.
На звон оружия сбежались все члены клуба, которые на тот момент оставались еще 
в таверне, а с ними — и хозяин заведения. Бойцов тут же растащили и разоружили, 
выяснилось, что мистер Чеуорт тяжело ранен. Послали за врачом, обследование 
показало, что рана смертельна.
Лорду Байрону было предъявлено обвинение в умышленном убийстве, но пэры 
признали его виновным лишь в простом убийстве, а он, воспользовавшись 
положениями указа времен короля Эдуарда VI, добился освобождения, не понеся, 
таким образом, вообще никакого наказания.
Вскоре после этого случая поединки подобного рода стали вообще невозможны, 
поскольку постоянное ношение с собой шпаги как обязательного элемента костюма 
джентльмена вышло из моды.
Как Ричард Бринсли Шеридан дважды сразился с капитаном Мэттьюсом
1772 год. Мы в Бате — это очень модное место, где есть множество развлечений, 
на которые слетаются со всей страны блестящие джентльмены при шпагах и 
напудренные дамы, приехавшие в городок оздоровиться и поразвлечься. Одно из 
главных развлечений здесь — музыка, и все известные музыканты время от времени 
приезжают в этот город. Среди них — некий мистер Линли, выросший в семье столь 
очаровательных и преуспевших в своем искусстве людей, что знаменитый доктор 
Берни окрестил их дом «соловьиным гнездом», а одна из представительниц этого 
рода, мисс Элизабет, даже получила прозвище Дева из Бата, и естественно, что за 
ней увивался сонм поклонников.
Года за четыре до описываемых событий в Бат из Ирландии приехала семья Шеридан, 
глава которой, бывший актер, подвизался на поприще обучения ораторскому 
искусству. Род деятельности обоих семейств был достаточно близок, чтобы 
возбудить взаимную симпатию, но недостаточно тесен, чтобы привести к 
профессиональной ревности, так что между ними вскоре завязались дружеские 
отношения. Мисс Шеридан с Девой из Бата стали закадычными подругами, а старший 
брат, Чарльз, быстро пополнил ряды поклонников последней. Но среди них нашелся 
победитель в лице младшего члена семьи Шеридан по имени Ричард Бринсли. Это был 
молодой человек двадцати лет, получивший образование и крайне привлекательный 
сам по себе. Он был в некотором роде поэтом, при этом хорошо ездил верхом, 
превосходно танцевал и замечательно владел малой шпагой, что в те дни было 
крайне желательно. Великодушного по своему характеру, его можно было назвать 
Дон Кихотом, лишенным возраста, морщин и глупой экстравагантности. Его любили 
все, и единственным человеком во всем Бате, с кем он не мог ужиться, был его 
собственный отец, старый преподаватель словесности. В общем, неудивительно, что 
этот молодой человек поступил как Цезарь — пришел, увидел, победил.
Толпа поклонников мисс Линли постепенно растаяла, последним исчез преданный 
Чарльз. Среди городских сплетников пошло много толков, но рыцарственный Ричард 
быстро призвал их к ответу, и их дружба с юной леди скоро превратилась в более 
романтические отношения.
И тут на сцене появляется злой дух в виде капитана Мэттьюса, женатого мужчины, 
который, оставив жену дома, в своем поместье, превратился в ничем не 
стесняемого негодяя. Сначала он добился, чтобы его представили старому Линли 
под предлогом, что он может ему помочь своим влиянием в вопросе распространения 
билетов на концерты и организации музыкальных представлений, хотя на самом деле 
причина его усилий была совсем иной. Ни отец, ни мать юной леди не подозревали 
об этом или оказались слишком жадными, чтобы замечать поползновения капитана. 
Мэттьюс долгое время осаждал девушку, но успеха так и не добился и в конце 
концов забыл приличия настолько, что стал угрожать увести ее силой. Он 
настолько запугал бедную красавицу, что она решила бежать во Францию, в 
монастырь, а Ричард Шеридан вызвался ее сопровождать, но в ходе путешествия 
признался ей в любви, и они тайно обвенчались у приходского священника в 
маленькой деревушке под Кале.
Мэттьюс был в бешенстве оттого, что добыча ускользнула у него из-под носа; 
уязвленное самолюбие заставило его разместить во всех газетах Бата статьи с 
нападками как на леди, так и на своего удачливого соперника. Чарльз Шеридан, 
брат последнего, выступил с опровержением клеветы и был готов требовать 
сатисфакции, но трусливый капитан, предчувствуя опасность, бежал из Бата а 
Лондон, да попал из огня да в полымя. Дело в том, что в Лондоне он наткнулся на 
еще более непримиримого врага — самого Ричарда Бринсли, который тут же послал к 
нему друга мистера Эварта с вызовом на дуэль. Мэттьюс противопоставил ему 
капитана Найта, выбрав последнего своим секундантом; было решено, что встреча 
состоится в Гайд-парке и дуэль будет проходить на шпагах, поскольку против 
пистолетов Мэттьюс категорически возражал.
Вот настал долгожданный час; дуэлянты прибыли на место в сопровождении 
секундантов, но Мэттьюс, уже на самом поле боя, начинает всячески увиливать от 
поединка. Шеридан заявляет, что все это несерьезно и пора приступать к делу. 
Насмешки противника заставляют Мэттьюса все же обнажить шпагу; оба встают в 
стойку и по команде одного из секундантов скрещивают клинки. Мэттьюс хоть и 
трус, но фехтовать немного умеет, так что с обеих сторон наносится несколько 
яростных ударов, все они должным образом парируются, и тут в одном из своих 
выпадов Мэттьюс выносит тело слишком далеко вперед; Шеридан не упускает случая 
воспользоваться этим, с силой парирует удар, хватает шпагу противника рукой 
возле эфеса и отбрасывает ее в сторону. Ногой он подсекает противника под пятки,
 и тот падает наземь. Теперь клеветник на милости победителя, с клинком шпаги 
Шеридана у горла, он молит пощадить его, признается в клевете и берет обратно 
все, написанное им. Получив это признание в письменном виде, Шеридан сразу же 
отправляется в Бат, где распространяет его везде, где только можно.
Теперь все только и говорят, что о Мэттьюсе, о его истинном лице — его честь и 
его храбрость теперь для всех пустое место. Ему приходится вернуться в свое 
уэльское поместье, но и туда дурная слава добралась прежде него самого, так что 
и там все его избегают. В бешенстве от приема, оказанного ему у него же дома, 
капитан возвращается в Бат в надежде вернуть себе, хотя бы частично, доброе имя,
 проведя еще один поединок с Шериданом. Впрочем, друзья последнего отговаривают 
его от дуэли со столь низким теперь человеком. Однако чересчур уж рыцарственный 
ирландец, махнув рукой на все предостережения, принимает вызов. В то время 
бытовала мода, по которой два джентльмена могли выяснить отношения не с помощью 
шпаг или пистолетов, а с помощью и шпаг, и пистолетов; именно о таких условиях 
и договорились Шеридан и Мэттьюс.
Дуэлянты встретились на Кингсдаун. Шеридан — в сопровождении мистера Барнетта, 
а Мэттьюс — капитана Найта, вышли на позиции и обменялись безрезультатными 
выстрелами. Пустые пистолеты отброшены, шпаги обнажены, и дуэлянты сходятся. 
Они обмениваются ударами, некоторые из них явно достигают цели, потому что оба 
дуэлянта ранены. Шеридан снова пытается повторить прием из прошлой дуэли и 
захватить оружие противника левой рукой. Однако в этот раз Мэттьюс не дает ему 
это сделать и переходит в ближний бой. Оба вместе падают наземь, и при падении 
обе шпаги ломаются. На земле продолжается борьба, оба дуэлянта уже серьезно 
травмированы. Наконец, секунданты их растаскивают; Шеридана уводят в дом отца, 
где он проводит несколько недель в постели из-за полученных ран, а Мэттьюса 
забирает секундант, и больше о нем ничего не слышали.



Глава 24
Три знаменитых фехтовальщика

В XVIII веке жили три фехтовальщика, равных которым мир вряд ли знает, — это 
шевалье де Сен-Жорж, шевалье д'Эон де Бомон и, наконец, Генри Анджело. Эти трое,
 при всей искусности в обращении с оружием, крайне редко использовали свои 
навыки в серьезных боях, хотя до нас дошло несколько рассказов об уроках, 
преподанных ими самонадеянным грубиянам. В своей «Истории дуэлей» Миллинген 
упоминает о многочисленных поединках чести, имевшихся на счету как Сен-Жоржа, 
так и д'Эона, но не приводит читателю ни одного такого случая. Уровень этих 
фехтовальщиков был так невероятно высок, что никто не осмеливался бросать им 
вызов, а Генри Анджело, будучи учителем фехтования, не мог сражаться ни с кем, 
кроме коллег по профессии.
Шевалье де Сен-Жорж
Некоторый свет на эту выдающуюся личность проливает Анджело. Он рассказывает 
нам, что «шевалье де Сен-Жорж родился в Гваделупе. Он был сыном месье де Булоня,
 богатого плантатора в этой колонии. Мать его была негритянка, известная под 
прозвищем Прекрасная Нанон. Ее считали самой красивой женщиной, какую 
когда-либо рождала Африка. Шевалье, таким образом, соединил красоту матери и 
силу и твердость отца. Живость и энергия мальчика очень радовали месье де 
Булоня; он часто говорил со смехом, что собирался породить человека, а породил 
воробья. Однако из этого воробья вырос орел. Ни в ком больше не было такого 
сочетания гибкости и силы. Во всех физических упражнениях ему сопутствовал 
успех.
Он прекрасно плавал и катался на коньках, часто переплывал Сену с одной рукой и 
превосходил всех в подвижности зимой на ее льду. Он был прекрасный всадник и 
стрелок и редко когда промахивался, стреляя из пистолета. Его музыкальные 
способности были всем известны, но подлинным его искусством, в котором он 
поистине превзошел как современников, так и предшественников, было фехтование. 
Ни один учитель или любитель этого искусства никогда не демонстрировал такой 
точности, силы, таких длинных выпадов, и такой скорости движений. Его атаки 
представляли собой непрерывные уколы в цель; его защита была столь точна, что 
никому не удавалось и притронуться к нему. Он был просто духом фехтования.
Сен-Жоржу не исполнилось и двадцати одного года, когда отец послал его в Руан, 
чтобы сразиться там с месье Пикардом, местным мастером фехтования, пообещав в 
случае победы подарить ему по возвращении лошадь и кабриолет. Этот Пикард 
служил когда-то в армии и частенько выступал с речами о ненужности науки. 
Сен-Жоржа он называл «бесьерским мулатом» и заявлял, что быстро с ним 
разделается. Однако он ошибся, потому что как раз ученик ле Бесьера разделался 
с ним самим очень быстро.
Различные таланты Сен-Жоржа были подобны золотой жиле. Будь он в довершение 
всех своих доблестей еще и хоть немного расчетлив, сколотил бы большое 
состояние. Но в денежных вопросах он вел себя весьма безрассудно, не 
пренебрегая ни одним из развлечений, делавших тогдашний Париж столь 
притягательным местом, стараясь ничего не упустить.
К этому, — добавляет Анджело, — я могу добавить лишь несколько замечаний, 
поскольку лично знал этого выдающегося человека.
Обучаясь в Париже у месье Мотте и месье Донардью, я часто ходил пофехтовать с 
Сен-Жоржем. Нас с ним познакомили благодаря тому, что его хорошо знал мой отец, 
который поддерживал с ним переписку, желая привлечь его внимание к моему 
обучению.
Летом 1787 года, вернувшись в свою резиденцию на Сент-Элбен-стрит, я был 
удивлен толпой народа перед фехтовальной академией мистера Реда. Я спросил, в 
чем дело, и мне ответили, что в Англию прибыл шевалье Сен-Жорж, чтобы показать 
нам свои таланты. Я тут же направился туда, чтобы возобновить наше знакомство, 
и поскольку известным мастерам фехтования при подобных встречах полагается 
скрестить с кем-нибудь клинки, то я предложил свою кандидатуру и таким образом 
оказался первым соперником шевалье в Англии. Надо отметить, что ростом он был 
гораздо выше меня, а значит, и досягаемость выпада у него гораздо больше, 
поэтому я чувствовал себя не в состоянии что-то против него предпринять иначе 
как в ближнем бою. Тогда, прорвавшись на ближнюю дистанцию, я нанес ему столь 
ощутимый удар, что пуговицы слетели с его жилета; это привело его в ярость, и 
он тут же отвесил мне удар эфесом шпаги по подбородку, шрам от которого остался 
у меня до сих пор. Следует добавить, что этот достойный человек, будучи львом 
со шпагой в руке, после боя становился кротким, как агнец, и, присев отдохнуть 
после вышеописанного, сказал мне:

— Моп cher ami, donnez-moi votre main; nous tirons tous les jours ensemble!
[48]
»

Сен-Жорж и гусарский капитан
Наш великий фехтовальщик как-то раз остановился в Дюнкерке, где, естественно, 
давно уже искали такого достойного человека. Однажды он сидит в компании, и тут 
появляется молодой гусарский капитан. Вошедший преисполнен чувства собственного 
превосходства, особенно в вопросах, касающихся шпаги, и начинает хвастать, что, 
мол, ни один фехтовальщик во всей Франции не сможет к нему прикоснуться.
— Это интересно, — говорит одна из дам, — но встречался ли вам когда-нибудь 
знаменитый Сен-Жорж?
— Сен-Жорж? — отвечает капитан. — О да, разумеется, я много раз бился с ним. Но 
он не умеет фехтовать; я попадал в него сколько хотел и куда хотел.
Дамы переглядываются, а Сен-Жорж спокойно говорит:
— Надо же! А давайте мы с вами скрестим клинки, если найдется пара шпаг, чтобы 
развлечь дам?
Гусар самоуверенно принимает это приглашение, в доме находят две учебные шпаги 
и тут же приносят фехтовальщикам. Капитан, видя, что противник старше его, 
воспринимает того с некоторым презрением, а наш ветеран тем временем спокойно 
поворачивается к дамам и спрашивает, в какие пуговицы на камзоле гусара ему 
попасть шпагой, и дамы указывают ему с полдюжины.
Начался поединок. Несколько минут великий фехтовальщик спокойно работает со 
своим противником на потеху публике, а затем начинает быстро бить по всем 
перечисленным пуговицам на радость дамам. Раздосадованный капитан хотел было 
тут же перевести поединок на серьезный лад, но победитель сказал:
— Молодой человек, такой бой закончился бы только одним. Поберегите лучше себя 
для службы своей стране. Ступайте, теперь вы, по крайней мере, можете 
рассказать друзьям, что и вправду фехтовали со мной. Меня зовут Сен-Жорж.
Лечение учителя фехтования
Говорят, что Сен-Жорж подобным же образом лечил и некоего учителя фехтования, 
который обращался к нему неучтиво и в конце концов вызвал испытать мастерство. 
Сен-Жорж принял этот вызов и назначил поединок на следующий день, выбрав место 
и время таким образом, чтобы рядом оказалось побольше случайных прохожих. Это 
несколько озадачило учителя, но он не мог уже отменить вызов, который сам же и 
бросил.
Прибыв на площадку, тот видит, что Сен-Жорж уже ждет его. Они встают в стойку, 
скрещивают клинки, и тут шпага учителя вылетает из его рук. В жажде мести он 
поднимает ее, и тут, по сигналу Сен-Жоржа, к ним подходит большой черный 
мужчина со связкой учебных шпаг в руках.
— Что это значит? — спрашивает удивленный учитель.
— Буду учить вас вежливости, — отвечает Сен-Жорж. — Вы отсюда не уйдете, пока я 
не сломаю их все о вас.
Не прошло и двадцати минут, как нелюбезный учитель получил неприятный урок: он 
стоял посреди обломков учебных шпаг и выглядел совершенно беспомощным, к вящему 
удовольствию зрителей.
По поводу защитной маски
На протяжении трех столетий, которые мы рассматривали, о таких вещах, как 
специальное защитное оборудование для лица во время фехтовального поединка, и 
не слыхали. Отсюда огромные, «размером с теннисный мяч», шарики на концах 
учебных рапир, рекомендованные мастерами эпохи рапир, а в академических школах 
используемые и в первой половине эпохи малой шпаги. Отсюда и методическое 
требование, чтобы при обучении боец, удачно парировавший атаку противника, не 
обрушивал на того сразу ответный удар, а сперва давал ему оттянуться из выпада, 
во избежание опасности повредить ему лицо.
Ла Бесьеру-старшему приписывают честь введения первого прикрытия для лица, но 
его изобретение не получило широкого распространения, частично из 
профессионального тщеславия, поскольку все учителя фехтования как один заявляли,
 что им это не нужно, а частично — ввиду неполноценности самого нововведения. 
Первые маски делались из сплошного металла (а не из введенной впоследствии 
стальной сетки), в них прорезались отверстия для глаз, так что больше всех 
нуждающаяся в защите часть лица оказывалась в итоге открытой для укола, 
случайного или намеренного. После одного происшествия — мы не можем назвать это 
несчастным случаем — необходимость доработки защиты вплотную встала перед 
мастерами, поскольку один из них остался-таки без глаза. Как мы увидим, травму 
намеренно нанес неугомонный негодяй Джордж Роберт Фитцджеральд, человек, 
множеством успешных дуэлей заслуживший прозвище Драчун Фитцджеральд, пока в 
последнем из поединков не выяснилось, что храбрости ему придавала крепкая 
кольчуга, спрятанная под одеждой. Генри Анджело приводит описание этого 
несчастного случая в своих воспоминаниях:
«У Фитцджеральда была репутация не только хорошего стрелка, но и умелого 
фехтовальщика, хотя на самом деле искусством фехтования он не особенно хорошо 
владел и безрассудно бросался только на учебную рапиру с шариком на конце, 
когда ему не грозило никакой опасности. Я имею право так говорить, потому что 
часто выступал в роли его противника, и знаю, что если его ожидала острая шпага,
 то поведение этого бойца становилось совсем другим. В то время в Опера-Хаус до 
меня преподавал знаменитый учитель фехтования месье Реда. У него был помощник, 
и среди всех возможных противников Фитцджеральд предпочитал именно его, 
заставляя все время становиться жертвой своего якобы умения. Факт то, что этот 
француз (месье Шарио) получал от него время от времени небольшие взятки и из 
финансовых соображений старался в своего выгодного противника попадать не 
слишком часто. Со всеми остальными противниками у Фитцджеральда выходило не так 
гладко: никто не упускал возможности побить его.



Фехтовальные принадлежности, бывшие в ходу около 1760 года, по «Энциклопедии» 
Дидро и д'Аламбера: 1 — рапира, 2 — перчатка, 3 — нагрудник, 4 — сандалия, 5 — 
маска, 6 — палка с рукояткой


Однажды я был свидетелем тому, как Шарио совершенно не понравился град ударов, 
которыми его осыпал разбушевавшийся соперник, а Фитцджеральд еще более усугубил 
ситуацию громкой похвальбой о том, как умело он побил француза. В результате в 
следующий раз месье забыл про все выгоды, которые ему может принести выдержка, 
и набросился на хвастуна со всем жаром, не желая больше быть его инструментом. 
Первая же атака Шарио привела Фитцджеральда в ярость, и он ткнул пальцем в глаз 
партнеру. Шарио остался без глаза, но зато с десятифунтовым банкнотом, которым 
Фитцджеральд попытался компенсировать результат вспышки своего гнева. Для 
первого это обернулось в итоге к лучшему. Жалованье его в школе было небольшим, 
и большую часть его дохода составляли подарки от учеников; но в момент 
инцидента в зале находился барон Венсель, знаменитый окулист того времени, 
который зарабатывал огромные деньги операциями по излечению катаракты. По 
выздоровлении теперь уже бывшего инструктора по фехтованию барон взял его к 
себе в помощники и сделал окулистом. На следующий год барон, заработав себе 
приличное состояние, вернулся на родину, а его помощник через четыре года 
сделал то же самое. Так удар соперника оказался для него поистине счастливым».
Шевалье д'Эон де Бомон
Это странная личность — большую часть своей жизни он считался женщиной, до 
самой смерти носил одежду прекрасного пола и везде был известен под именем 
мадемуазель де Шевальер. Он имел благородное происхождение, родился в Тоннере, 
Бургундия, 5 октября 1728 года и был наречен Шарль-Женевьер-Луи-Август-Тимофей 
— все это мужские имена, а не женские, как указывают некоторые биографы. 
Образование он получил в колледже Мазарин в Париже, по окончании которого стал 
секретарем месье де Савиньи, который занимал в этом городе важное место. 
Страстью к фехтованию наш месье заразился в школе знаменитого мастера Теллагори,
 где и познакомился со старшим Анджело. Он стал выдающимся фехтовальщиком, хотя 
физической силой не отличался — ростом он был пяти футов и семи дюймов и 
сложение имел хлипкое. В детстве он выглядел так нежно, что мама одевала его в 
платьица сестры и показывала друзьям в роли маленькой девочки. Эта страсть к 
внешней перемене пола преследовала его всю жизнь, и не раз он прибегал к ней, 
работая в дипломатической сфере. В 1763 году его послали в Лондон полномочным 
представителем для заключения договора между Англией и Францией, и там, по 
легенде, он поссорился с графом де Герши, французским послом, которому отвесил 
пощечину, — это была непростительная обида, особенно будучи нанесенной 
представителю собственного короля. Посол вскоре после этого умер, а его юный 
наследник возжелал восстановить честь семьи, вызвав д'Эона на поединок. 
Поскольку шевалье был на тот момент одним из лучших в Европе фехтовальщиков 
(пожалуй, единственным достойным ему соперником был знаменитый Сен-Жорж), исход 
такого поединка был предрешен заранее. Мать молодого человека, в надежде спасти 
сына, добилась вмешательства короля, и тут произошло событие, которое крайне 
поспособствовало положительному ответу на ее просьбу. В тренировочном поединке 
д'Эон получил удар чрезвычайно жесткой шпагой в грудь. На этом месте 
образовалась опухоль, которая требовала хирургического удаления. Эта история с 
опухолью дала повод монарху решить, что д'Эон — женщина, скрывающая свой пол. 
Ему было приказано одеваться «подобающим своему полу» образом. «Ему» разрешили 
сохранить за собой все регалии, включая крест Святого Людовика, и положили 
пенсию в шестьсот фунтов ежегодно, при условии, что «он» будет носить юбку. 
Жизнь молодого Герши была спасена.
Мадемуазель де ла Шевальер (как с этого момента правильнее ее называть) 
получала свою пенсию вплоть до заката французской монархии. После отмены всех 
пенсий она бесповоротно обосновалась в своем поместье, где зарабатывала на 
жизнь, проводя публичные поединки на всех видах оружия и давая уроки своего 
искусства. Часть ее дохода составляла небольшая пенсия от британского 
правительства. Принц Уэльский, впоследствии Георг IV, наслаждался ее обществом 
и часто скрещивал с ней шпаги. Уступая его требованию, она согласилась 
сразиться ни больше ни меньше, как с самим месье де Сен-Жоржем на состязаниях в 
Карлтон-Хаус 9 апреля 1787 года. Несмотря на неудобное женское платье, она 
полностью разгромила своего знаменитого соперника, нанеся ему семь ударов и не 
пропустив при этом ни одного. В этих состязаниях важную роль сыграл и 
выдающийся английский мастер Генри Анджело. Умер д'Эон в 1810 году в возрасте 
почти восьмидесяти трех лет.
Анджело
Эта знаменитая династия из четырех поколений фехтовальщиков жила и обучала в 
Англии на протяжении более ста лет, и автор этих строк имел честь проходить 
обучение в детстве у последнего из этого рода, умершего в 1864 году. Об истории 
семьи Анджело нам, к сожалению, ничего не известно, за исключением сведений, 
содержащихся в воспоминаниях второго представителя рода, знаменитого Генри, 
поскольку вдова последнего в роду приказала в своем завещании уничтожить все 
семейные архивы, а исполнители оказались слишком послушными, чтобы нарушить ее 
волю.
В отношении фехтовального искусства эти четыре поколения выдающихся мастеров 
ничего нам не оставили (хотя и были весьма образованными людьми), кроме 
великолепного альбома гравюр руки несчастного Райландса (опубликованного в 1763 
году основателем дома), в составлении которого ему очень помог его друг шевалье 
д'Эон, да еще пособие «Фехтование для пехоты», впервые опубликованное военными 
властями в 1817 году. Эта последняя книга в основном представляла собой работу 
отважного английского мастера фехтования палашом по имени Джон Тейлор, который 
практически просто записал уроки, которые давал сам, в стиле, не особенно 
отличавшемся от популярного во времена доброй королевы Елизаветы.



Меч для потайного ношения


Даже после того, как род Анджело сделал фехтование своим семейным ремеслом, они 
оставались мирными по характеру людьми и лишь один-два раза дрались всерьез, и 
только при крайне вынуждающих к тому обстоятельствах.
В 1753 году в Лондон приехал некий Доминико Анджело Малевольти Тремамондо, 
уроженец Ливорно, где его отец был богатым купцом. Молодого Доминико 
старательно обучали всему необходимому для джентльмена того времени, в 
особенности фехтованию и верховой езде, а в довершение образования отец послал 
его путешествовать. Побывав во многих городах Европы, он обосновался в конце 
концов в Париже. Кажется, за все время его жительства в этом городе он провел 
только один реальный поединок, и сын его описывает этот случай так:
«Будучи в Париже, мой отец познакомился с одним французским офицером, который 
хвастался своими успехами в фехтовании. Из ревности он как-то раз ночью 
подстерег моего отца, трусливо оскорбил его и тут же сам набросился со шпагой. 
У отца с собой была только короткая, маленькая шпага повседневного ношения; он 
какое-то время продержался, обороняясь, и, наконец, нанес офицеру ответный удар,
 тот упал со стоном, и было очень похоже, что ранец он смертельно. Офицера 
унесли домой, а на следующий день отец явился проведать его — К удивлению отца, 
тот выглядел совсем не так плохо, как можно было ожидать. У отца зародились 
подозрения, он скинул с раненого покрывало и увидел, что тот прибег к низкому 
обману, поддев под одежду кольчугу».



Парирование квартой и обезоруживание захватом шпаги, рисунок Анджело


Пег Уоффингтон и букет роз
Незадолго до отъезда отца из Франции в одном известном парижском отеле 
состоялись публичные состязания фехтовальщиков, на которых присутствовало много 
авторитетных учителей и любителей этого искусства, большинство их которых 
приняли участие в самом действе. Отец находившийся под особым покровительством 
герцога Нивернского, тоже должен был выступать там по просьбе своего 
благородного покровителя. К тому времени отец уже имел репутацию лучшего 
фехтовальщика среди любителей; не меньшую славу он снискал себе искусством 
верховой езды.
«Не успели объявить имя моего отца, как знаменитая английская красавица, 
известная актриса мисс Маргарет Уоффингтон, в то время находившаяся в Париже, 
покоренная учтивым обхождением отца, выступила вперед и протянула ему маленький 
букет роз. Собравшиеся знатные дамы и господа были удивлены, но еще больше их 
поразила манера, с которой отец принял подарок. Он прикрепил букет себе на 
грудь над сердцем и воскликнул, обращаясь ко всем собравшимся мастерам:
— Я буду защищать его от всех противников!
Начались состязания, и отец сразился с несколькими ведущими мастерами, но ни 
один из них не коснулся и листочка на букете».
Постепенно синьор Доминико понял, что парижская светская жизнь на широкую ногу 
ему несколько не по средствам, и решил попытать счастья в Англии, куда уже 
добралась его слава и где его ждал радушный прием. Вскоре он женился на 
англичанке и навсегда поселился в нашей стране. Сперва он избрал своей 
профессией обучение верховой езде, а фехтование не преподавал довольно долго, 
хотя в 1758 году, когда его представили Доуаджер, принцессе Уэльской, он под 
давлением согласился взять на себя обучение молодой аристократки и верховой 
езде, и фехтованию.
Длинное итальянское имя оказалось очень неудобным в новой обстановке, поскольку 
английские друзья мастера демонстрировали полное невежество в отношении 
итальянского языка, поэтому он отбросил «Малевольти Тремамондо» и упростил свое 
имя до «мистер Доминик Анджело».
Всего лишь несколько месяцев спустя после прибытия итальянец попал под 
покровительство графа Пемброука, который впоследствии всегда обращался с ним 
как с личным другом, а не как с зависимым лицом. Граф был обладателем 
превосходных конюшен в Лондоне и в своем поместье.
Генри пишет: «Мой отец пытался ввести в английской кавалерии новый, более 
продвинутый способ ездить верхом. Это была его главная цель, особенно в конце 
жизни. Этот способ вниманию правительства предлагали еще в начале века, но, при 
всей целесообразности этой реформы, ее принятия так и не случилось. Позволю 
себе отметить, что это тем более странно, что отец несколько раз проводил 
эксперименты, выбирая наугад людей из нескольких кавалерийских полков, и 
бесплатно проводил с ними курс обучения, добиваясь превосходных результатов в 
отношении владения конем, что отмечали все мастера-наездники в королевстве.



Парирование терцией и обезоруживание захватом шпаги, рисунок Анджело


Упомянутое обучение отец проводил в графских конюшнях в Уилтоне; среди 
прошедших курс кавалеристов из полка Элиота был Филипп Эстли, впоследствии 
прославившийся вольтижировкой в собственном театре.
Слава моего отца как наездника вряд ли уступала его славе на поприще фехтования,
 хотя фехтованием он занимался только любительски. По возвращении в Лондон со 
своим другом и покровителем графом Пемброуком он получил приглашение на 
публичный поединок с доктором Кизом, считавшимся лучшим фехтовальщиком в 
Ирландии. Вызов был принят, проводить поединок договорились в таверне 
«Соломенный дом», куда отец и прибыл к назначенному времени — к двум часам, 
хотя и отъездил все утро верхом у лорда Пемброука. Его Светлость, как обычно, 
снизошел до того, что вошел в дом рука об руку со своим другом и протеже. 
Однако отец не ожидал увидеть столько собравшихся благородных господ и дам — 
рассчитывая встретиться с соперником один на один, он приехал в сапогах и 
костюме для верховой езды.
Отец никогда раньше не встречал своего соперника и был удивлен, когда увидел 
этого высокого спортивного человека в пышном парике. Без плаща и жилета, с 
закатанными рукавами рубашки, так что видны были мускулистые руки, обладатель 
которых мог бы потягаться на ринге с Брутоном или Слэком, доктор Киз расхаживал 
по комнате с учебной шпагой в руке.
Вот зрители собрались, и доктор, радушно поприветствовав прибывшего, налил себе 
перед поединком полный бокал коньяка, второй бокал предложил отцу, но тот, 
будучи непривычным к таким стимуляторам, вежливо отказался.
Доктор, подогрев себя вышеописанным образом, начал поединок так яростно и 
решительно, что искушенные в фехтовании зрители быстро поняли, что 
прямолинейный натиск — единственное сильное место ирландца.
Отец сначала только защищался, не пропуская ни одного удара, чтобы дать 
партнеру всласть насладиться своими атаками. Потом, когда соперник несколько 
утомился, а отец, тонко и ловко обороняясь, в полной мере продемонстрировал 
свое искусство, он перешел в атаку, нанес с дюжину ударов прямо в грудь 
разъяренному противнику, поклонился дамам и удалился под аплодисменты зрителей.
Вскоре после этой публичной демонстрации старший Анджело уступил просьбам 
друзей и начал учить фехтованию. Он, право же, в своем зависимом положении 
просто не мог пренебречь теми великолепными предложениями, которые к нему 
поступали. Его благородный покровитель, хотя и хотел бы, конечно, оставить отца 
полностью к своим услугам, все же с никогда не изменявшим ему великодушием 
посоветовал отцу принять предложения, которые ему делали. Именно эти уроки и 
заложили основу будущего благосостояния отца, а первым учеником его стал герцог 
Девонширский».



Парирование примой и обезоруживание захватом шпаги, рисунок Анджело


Генри Анджело, представитель второго поколения семьи, родился в 1755 году. 
Кажется, изначально отец хотел сделать из него не продолжателя фехтовальной 
династии (хотя самому ему сопутствовал феноменальный успех, в зените своей 
карьеры он зарабатывал, по собственным словам, по четыре тысячи в год), а 
утонченного джентльмена. Поэтому Генри послали учиться в Этон, а в 1772 году, 
когда ему исполнилось семнадцать, — и в Париж, чтобы подучиться там 
французскому языку. В Париже он попадает на жительство к некоему месье Буало, 
который оказался мерзким скупердяем и морил молодого человека голодом, пока 
однажды, «вспомнив про свою национальную гордость и о том, что один британец 
стоит полдюжины французов», тот не схватил месье за шиворот и не устроил ему 
такую взбучку, что до конца квартала хозяин обеспечивал ему вполне сносные 
условия, а потом молодой человек переехал в семью месье Ливье, женатого на 
англичанке, некогда бывшем балетмейстером в театре «Друри-Лейн». Если старый 
Буало был скрягой, то этот достойный человек оказался полнейшим сибаритом, так 
что под его крылом юноша зажил припеваючи.
Что же касается фехтования, то отец с самого начала неплохо подготовил юношу, а 
потом, решив все же сделать из сына продолжателя семейного ремесла, отдал его в 
обучение к месье Мотте, одному из лучших мастеров в Европе. Как пишет сам 
Генри:
«К этому искусству я питал гораздо больше склонности, чем к книгам, и быстро 
прогрессировал в науке нападения и защиты. Не раз уже я обязан жизнью тем своим 
успехам, и мальчишеское безрассудство того периода обеспечило мне мгновенную 
славу.
В ту пору любой, кто имел хоть какие-то претензии на благородство, носил шпагу. 
В Париже мало кому из молодых людей, бродивших по ночному городу или посещавших 
увеселительные заведения, удалось избежать уличных стычек, где мелькание шпаг 
было делом столь же обычным, как в Лондоне — мелькание кулаков. Мне случилось 
впутываться во множество подобных историй, хотя мне и повезло выбраться из них 
всех без малейшего вреда как для здоровья, так и для чести. Единственный 
выпавший на мою долю несчастный случай произошел во время товарищеского 
поединка с лордом Мазарини, когда конец рапиры противника вместе с шариком 
оказался у меня во рту.
Свой первый поединок я провел с неким французским офицером на одной из ярмарок, 
которые в Париже проходили два раза в год, — летняя, ярмарка Сен-Овид, и зимняя,
 ярмарка Сен-Жермен. Там был театр под названием л'Амбигю-комик.
Однажды вечером в этом театре, когда я поднимался со своего сиденья в антракте, 
сидевший рядом со мной офицер, явно охочий до драки, наступил мне на ногу. 
Приняв это за случайность, я не отреагировал, лишь выдернув ногу. Однако он тут 
же второй раз наступил на то же место. Я понял, что он намеренно хочет меня 
оскорбить, и жестом пригласил его выйти. Мы выбрались из театра, поднялись по 
узкой улочке и, наконец, оказались в каком-то тупике. Наш поединок продлился 
недолго и был прерван появлением двух офицеров полиции в сине-красных, расшитых 
серебром мундирах. Один из них схватил моего соперника, а второй — привел меня 
домой, где месье Ливье выступил в роли моего поручителя. Мне разрешили 
переночевать дома с условием, что на следующее утро я явлюсь в полицейский 
участок.
С моей стороны никаких особых свидетельств не потребовалось — эти офицеры были 
из тайной полиции, и они видели все произошедшее в театре, вышли за нами вслед 
и арестовали не в меру задиристого героя. Это был отчаянный человек, нарушитель 
общественного спокойствия, и он получил по заслугам».
По возвращении в Англию Генри Анджело хозяином вошел в школу отца, находившуюся 
тогда в Опера-Хаус, что возле Сенного рынка. После того как в 1879 году театр 
сгорел, фехтовальщики перебрались в те комнаты на Сент-Джеймс-стрит, где они и 
их потомки преподавали на протяжении почти ста лет. Старый Доминик дожил до 
весьма преклонного возраста; его сын Генри женился, и у него было двое сыновей, 
старший из которых стал впоследствии полковником армии и получил должность, 
связанную с управлением обучением фехтованию. Младший брат, Уильям Анджело, 
которого мы помним как невысокого старика с покалеченной правой рукой, которому 
приходилось привязывать шпагу к перчатке, продолжал обучать в своей школе. 
Генри Анджело умер в возрасте девяноста лет, а его внук, тоже носивший имя 
Генри, достойно хранил честь семьи вплоть до своей смерти в 1864 году.
На этом род Анджело прервался, и руководство школой фехтования, сохранившей 
старое название, перешло к знаменитому Уильяму Мактурку, который на протяжении 
нескольких лет работал там старшим инструктором. Это был джентльмен старой 
школы во всех смыслах — таких, увы, больше нет. Учтивость манер и любезность 
обхождения не мешали ему быть одним из лучших фехтовальщиков, когда-либо живших 
в этой стране, и именно его великолепному обучению автор этих строк обязан 
своими знаниями об истинной природе обращения с оружием.
Мактурк умер в 1888 году в почтенном возрасте, семидесяти лет, и с ним ушла 
былая слава знаменитого дома. Но имя Анджело осталось в истории.




Книга четвертая
Соискательские состязания и призовые соревнования



Глава 25
Звания фехтовальщиков и соискательские состязания

Не стоит путать соискательские состязания и призовые соревнования. Они 
существовали в разное время. Столетие, в которое процветали соискательские 
состязания, успело закончиться, и только тогда началось столетие призовых 
соревнований.
Как мы уже отмечали, в рыцарские времена фехтование было уделом низших сословий.
 Так что и люди, практиковавшие это искусство в том виде, в каком оно тогда 
существовало, были далеко не джентльмены и готовы были ради получения 
преимущества над противником пойти на самый грязный трюк, хоть в условном, хоть 
в серьезном поединке. Укротить буйство их духа было некому.
Впрочем, потребность в таком укрощении была налицо, и уже в правление Генриха 
VIII мы видим, как самые уважаемые представители этой профессии объединяются в 
организацию и вводят четкие правила честного и благородного поведения, а заодно 
— и систему штрафов и прочих наказаний за нарушение этих правил:
«Решено с согласия всех нас, вышеупомянутых магистров благородной науки 
фехтования, что если кто-то один, или двое, или более из нас нарушит правила и 
установления, относящиеся к Науке, то этот виновный или эти виновные будут 
оштрафованы в пользу остальных из нас вышеупомянутых магистров, и не будут 
заседать в совете, пока не выплатят вышеупомянутый штраф, а также не будут 
выполнять обязанностей магистра фехтования до выплаты вышеупомянутого».
Неизвестно, получили ли «магистры благородной науки фехтования» на самом деле 
хартию от короля Генриха (по крайней мере, документов на этот счет до сих нор 
не обнаружено), но то, что он признавал их как организацию, подтверждается 
документом, выданным в 1540 году:

«Рик. Бесте, Хампф. Бассетту, Роб. Полнорту, Джону Ледже, Питеру Уильямсу, Рис. 
Лорду, Джону Винсенту, Ник. де ла Хейджу, магистрам «науки фехтования», и Уилл. 
Ханту, Джону Фраю, Хен. Уайтфельду, Гилберту Беккету, Эдв. Пиннеру, Тосу 
Таунеру, Джеффри Гриффину, Тосу Хадсону, Тосу Темси, Ген. Тиклиппесу и Джонапу 
Райсу, провостам этой науки даются полномочия разыскивать по всей Англии, 
Уэльсу и Ирландии адептов вышеупомянутой науки фехтования, многие из которых 
(забыв про клятву, которую давали учителю, приступая к изучению вышеупомянутой 
науки, на перекрестье меча, символизирующем Распятье Господне) ради денежной 
выгоды или из-за профессиональной зависти, не получив на то лицензии, 
разбрелись по всем уголкам Англии, открыли там школы и собирают за свою работу 
немалую плату, хотя и учат при этом недостаточно, пороча тем самым как доброе 
имя магистров и провостов науки, так и ее похвальные правила и распорядки; а 
также — препроводить подобных нарушителей в ближайший мировой суд, где обязать 
их под должный залог не повторять более подобных преступлений против 
собственной клятвы и вышеупомянутых правил, а в случае отказа — бросить в 
тюрьму. Вестминстер, 20 июля, 1532 г
. Генрих VIII».

В Британском музее есть одна очень интересная книга, составленная при королеве 
Елизавете, где содержится запись об этой ассоциации магистров, приводятся 
правила ассоциации, клятва верности, приносимая ее членами, заметки о 
разыгрываемых ими призах и много иных подробностей.
Членами ассоциации были, во-первых, «ученики» — новички на испытательном сроке, 
не считающиеся пока полноправными членами; затем — «свободные ученики», низший 
уровень иерархии; следующую ступень составляли провосты, помощники магистра; и 
наконец, высшим сословием ассоциации являлись магистры. Из магистров избирался 
управляющий совет ассоциации, известный как «Четверка старейших магистров 
благородной науки фехтования».
Чтобы стать членом ассоциации, «ученику» необходимо было сдать экзамен, который 
проходил, как правило, в школе одного из магистров. Экзамен состоял из серии 
поединков на различных видах оружия с определенным количеством уже прошедших 
подобное испытание молодых людей. Это действо именовалось «призовой игрой» и 
представляло собой фактически вступительный экзамен в ассоциацию; сдав его, 
ученик выходил из ворот «свободным учеником».
Приказ управляющего совета по поводу расходов и т. д.
«Если некий провост поселяется в радиусе двадцати миль от Лондона, где должны 
проводиться все призовые состязания, то он несет все расходы; если же он 
проживает далее, нежели двадцать миль от Лондона, то на соискателя ложится 
половина расходов; то же относится к магистрам в случае состязаний магистров. 
Также каждый магистр должен присутствовать, чтобы сразиться с соискателем, за 
исключением его собственного магистра, под эгидой которого он выступает. Каждый 
провост и свободный ученик должен присутствовать, чтобы выступить, если укажут 
магистры. Самый молодой магистр должен выступать первым, и так далее, в том же 
порядке. Будь то турнир на звание магистра, провоста или свободного ученика. 
Тот, кто будет сражаться с соискателем и нанесет ему удар, а после этого 
сблизится так, что соискатель не сможет нанести следующий удар, не считается 
выигравшим бой, даже если при этом разобьет соискателю голову».
Правила и постановления школы
«Владычица наша королева Елизавета милостью Божией королева Англии и Ирландии, 
защитница веры и глава (под Богом) церкви Англии и Ирландии и прочая, по 
великой королевской милости дает право каждому магистру и провосту из англичан 
на всей территории Англии, Ирландии и Кале и в их провинциях держать школы и 
обучать в них джентльменов или йоменов, желающих изучать благородную науку 
фехтования двуручным мечом, копьем, мечом-бастардом, кинжалом, палашом, мечом и 
баклером, шестом и любым другим оружием, коим можно фехтовать, используя эту 
науку (если найдутся среди них желающие изучать упомянутую науку), то в знак 
того, что они являются учениками одной школы, должны знать и правила и 
постановления, ради чего я, Уильям Маклоу, как один из магистров все той же 
науки, имеющий право издавать приказы, и повелел написать данную таблицу. Чтобы 
могли они слышать и читать упомянутые правила, постановления и распоряжения 
своей школы в нижеследующем виде. Первое — каждый ученик вне зависимости от 
достатка и положения должен договориться с вышеупомянутым магистром или его 
помощником о том, владению каким оружием он будет обучаться. После этого 
вышеупомянутый ученик должен поклясться на перекрестье меча, символизирующего 
распятье, на котором Спаситель наш Иисус Христос принял смерть. По принесении 
клятвы он должен заплатить магистру 12 пенсов и внести вступительный взнос в 4 
пенса. Также вышеупомянутый ученик должен оплачивать обучение в размере, 
обговоренном с магистром. Из обговоренной суммы половину ученик должен 
выплатить сразу, то есть если обговоренная сумма составляет 40 шиллигов, то 
сразу он должен выплатить 20, если же обговоренная сумма — 30 шиллингов, то 
сразу он должен выплатить 15, а оставшуюся половину ученик выплачивает по 
окончании курса. Также ученик должен принести с собой оружие, обговоренное с 
магистром или помощником магистра».
Порядок соискательских состязаний на звание ученика
«Первое — каждый ученик перед своими первыми состязаниями должен известить 
своего магистра (которому он приносил клятву) о своем желании соискать первое 
звание, после чего магистр должен в свою очередь известить об этом старейших 
магистров. По общему решению старейших магистров в указанной ими школе 
соискатель должен сразиться с ее учениками хотя бы на длинных мечах и палашах в 
качестве испытания своего умения, чтобы видно было, достоин ли он состязания. 
Если магистры сочтут, что ученик сражается достойно, то назначат ему день и 
место состязаний, и, когда этот день придет, вышеупомянутый ученик будет 
сражаться на длинных мечах с тем количеством учеников, какое будет ему 
предоставлено. И будет ему назначен следующий день, чтобы сразиться на другом 
оружии с тем количеством учеников, какое укажут вышеупомянутые старейшие 
магистры. Должен он будет также и обещать соблюдать все приказы и распоряжения 
вышеупомянутых четырех старейших магистров и в дальнейшем соблюдать все 
обязанности ученика. Кроме того, пройдя соискательские состязания на звание 
ученика и получив звание «свободного ученика», в течение семи последующих лет 
он не имеет права заговаривать ни с одним магистром по поводу каких-либо 
следующих соискательских состязаний, пока эти семь лет полностью не истекут. 
Если по истечении этого срока он возжелает устроить себе соискательские 
состязания на звание провоста, пусть делает так, как указано далее».
В рукописи содержатся «Заметки обо всех свободных учениках», о том, как они все 
проходили свои соискательские состязания и с каким оружием. Кажется, что 
ученику необходимо было уметь владеть только двумя видами оружия, обычно это 
были двуручный меч и типично английский набор — меч и баклер. Некоторые отрывки 
из этих «Заметок» могут вызвать у читателя интерес:
«Грегори Грин проходил соискательские состязания на звание ученика в Ченфорде, 
графство Эссекс, выступая от Ричарда Донна с двумя видами оружия — двуручным 
мечом и палашом, провел 8 боев на двуручных мечах и 7 — на палашах; состоялось 
18 апреля.
Джон Грин проходил состязания на звание ученика в «Быке», в Епископских вратах, 
с двумя видами оружия — двуручным мечом и мечом и шестом. И на том, и на другом 
оружии было проведено несколько боев. Выступал от Ричарда Смита, 2 июля.
Эдуард Харви проходил состязания в «Быке», в Епископских вратах, с двумя видами 
оружия — двуручным мечом и мечом и баклером. Провел 14 боев с двуручным мечом и 
28 — с мечом и баклером, с участием двух свободных учеников по имени Рейсэн и 
Фрэнсис Кэверли. Выступал 2Я января от Ричарда Смита.
Уильям Мэттьюс проходил состязания в «Быке», в Епископских вратах, с двумя 
видами оружия — двуручным мечом и палашом. Провел 12 поединков с двуручным 
мечом и 16 с палашом, с участием одного свободного ученика по имени Фрэнсис 
Кэверли 6 мая и получил статус свободного ученика, выступая от Уильяма Томпсона,
 он же Гловер.
Роджер Хорн проходил состязания 25 мая в Оксфорде с двумя видами оружия, а 
именно — двуручным мечом и мечом и баклером. Провел пять поединков с двуручным 
мечом и 8 — с мечом и баклером с участием 4 свободных учеников — это были Джон 
Блинкинсопп, Фрэнсис Кэверли, Эдвард Харви и Уильям Мэттьюс, и получил звание, 
которого соискал, выступая от магистра Уильяма Маклоу.
Томас Нобль проходил состязания в «Быке», в Епископских вратах, на 9-й день 
февраля, с двумя видами оружия. А именно — с длинным мечом и мечом и баклером; 
с длинным мечом провел 10 поединков и два — со свободными учениками, а с мечом 
и баклером — 12, не считая все тех же свободных учеников, чьи имена были: 
Уильям Мэттьюс, который бился с оружием обоих видов, и Джон Грин, который бился 
только с длинным мечом. Вышеупомянутый Томас Нобль получил звание, которого 
соискал, выступая от мистера Грегори Грина (1578 год).
Роберт Блисс проходил состязания в «Быке», в Епископских вратах, на 5-й день 
июня с двумя видами оружия. А именно — с двуручным мечом и мечом и баклером. 
Провел три поединка с двуручным мечом и 16 — с мечом и баклером. С обоими 
видами оружия в поединках участвовали трое свободных учеников — Джон Харрис. 
Валантен Лонж и Джон Диуэлл; вышеупомянутый Роберт Блиссе получил звание 
свободного ученика, выступая от мистера Ричарда Смита (1581 год).
Джордж Маклоу договорился с магистрами и таким образом получил звание 
свободного ученика от мистера Грегори Грина 6 декабря 1591 года.
Джон Блинкинсопп проходил состязания, выступая от Уильяма Гловера в Бернтвуде, 
графство Эссекс, с тремя видами оружия — длинным мечом, палашом и мечом и 
баклером. и провел с длинным мечом 10 поединков, с палашом — 12 и с мечом и 
баклером — 18. Но он не получил звания, которого соискал, по причине нарушения 
дисциплины; звание свободного ученика он получил 10 июня в Кингс-Хед на 
Пай-Корнер от Уильяма Джойнора Рика, Донне Рика, Смита и Уильяма Маклоу».
Порядок соискательских состязаний на звание провоста
«В первую очередь каждый свободный ученик, кто возжелает соискать следующей 
степени благородной науки фехтования — звания провоста, должен заручиться 
согласием своего магистра. После этого вместе с магистром он направляется к 
четырем старейшим магистрам и сообщает им, что желает соискать звания провоста. 
Если же магистр, некогда принявший его клятву при вступлении в свободные 
ученики, к настоящему моменту оказывается болен, то данный свободный ученик 
должен выбрать одного из старейших магистров, выступать от него и приносить ему 
клятву, как когда-то своему первому магистру. Далее, когда четверо старейших 
магистров согласятся принять просьбу соискателя, он обязан выполнять все их 
распоряжения и их волю в малейших подробностях. После этого четверо старейших 
магистров назначают ему день соискательских состязаний. Соискатель должен 
провести бои с двуручным мечом, с палашом и с шестом со всеми другими 
провостами, которые придут на состязания. Также вышеупомянутый свободный ученик 
должен за свой счет объявить о предстоящих состязаниях всем провостам, 
проживающим в радиусе шестидесяти миль от места, назначенного для проведения 
соискательских состязаний. За каждого провоста, который проживает в радиусе 
шестидесяти миль и не получит приглашения на соискательские состязания, 
вышеупомянутый свободный ученик должен заплатить старейшим магистрам по пять 
шиллингов законных денег Англии. Между объявлением и днем, назначенным 
магистрами, должно пройти самое меньшее 4 недели. За всех провостов, 
проживающих далее чем за двадцать миль от места проведения состязаний, данный 
свободный ученик должен заплатить половину их расходов. Сделав все 
вышеописанное, в назначенный день он приступает к самим состязаниям. Для того 
чтобы получить лицензию провоста, он должен заплатить четырем старейшим 
магистрам за ее выдачу и скрепление печатью, что входит в их обязанность. Кроме 
того, он обязуется перед 4 старейшими магистрами не открывать и не содержать 
школ в пределах семи миль от любого другого магистра без специального 
разрешения четырех вышеупомянутых магистров. А также обязуется не обучать ни 
одного ученика, пока тот не принесет клятву собственному магистру провоста, 
которому он сам ее когда-то приносил. И еще обязуется за каждого ученика, 
принимаемого на обучение, выплачивать вышеупомянутому магистру по 10 или 12 
пенсов. Также провост обязуется, в случае, если в радиусе шестидесяти миль от 
места его жительства состоятся какие-либо соискательские соревнования на звание 
провоста, о чем он будет извещен соискателем, явиться для участия в них под 
страхом телесного наказания или штрафа в 6 шиллингов 8 пенсов в пользу четырех 
старейших магистров, от чего его может освободить только болезнь или дела на 
службе Королевы. И наконец, он клянется перед четырьмя старейшими магистрами 
исполнять все вышеперечисленное. Подавать прошение о соискательстве звания 
магистра он не имеет права в течение семи лет после получения звания провоста, 
и не должен чинить обид и посягательств на магистров своей Науки. Принеся 
вышеперечисленные обязательства, он получает свою лицензию провоста, 
скрепленную печатью четверых старейших магистров, и все атрибуты своего нового 
звания».
Заметки о соискательских соревнованиях на звание провоста
Для продвижения по иерархической лестнице свободный ученик должен был провести 
поединки с экзаменаторами — определенным количеством провостов, а также с 
молодыми людьми равного положения, на трех видах оружия.
Похоже, что иногда соискатель обходился без состязаний, поскольку нам 
встречаются примеры того, как кандидат получал свое звание «по договоренности» 
с магистрами.
Соискательские состязания на звание провоста проходили, как правило, на публике,
 обычно в какой-нибудь таверне или увеселительном заведении, самыми популярными 
из которых были «Бык» в Епископских вратах, «Белльсаваж» в Лудгейте, «Театр» и 
«Занавесь» в Холиуэлле.
«Джон Гудвин договорился с магистрами о проведении соискательского состязания 
на звание провоста с длинным мечом, мечом и баклером и шестом в Тауэр-Риалле, с 
участием двух провостов — Уильяма Маклоу и Ричарда Смита, и таким образом был 
провозглашен провостом. Свои соискательские состязания на звание ученика он 
проводил в Сафферн-Уолдене, графство Эссекс, с двумя видами оружия — длинным 
мечом и палашом, проведя девять боев с длинным мечом и двенадцать — с палашом, 
выступая от Уильяма Гловера.
Джон Эванес, он же Джеркинмейкер, проходил соискательские состязания на звание 
провоста, выступая от Уильяма Гловера, он же Томпсон, с тремя видами оружия — 
длинным мечом, палашом и мечом и баклером; в состязаниях участвовало двое 
провостов — Уильям Маклоу и Ричард Смит. Свои соискательские состязания на 
звание ученика он проводил в Бэлдоке, в Хартфордшире, с двумя видами оружия, 
проведя семь поединков с длинным мечом и шесть — с мечом и баклером.
Айзек Кеннард проходил состязания на звание провоста в «Быке», в Епископских 
вратах, 7 июня с тремя видами оружия — длинным мечом, мечом и баклером и шестом.
 С ним сражались двое свободных учеников, претендовавших на звание провоста, — 
Уильям Уилкс и Фрэнсис Кэлверт. Выступал он от Ричарда Смита в 1575 году.
Грегори Грин проходил состязания на звание провоста в пятнадцатый день октября 
в «Быке», в Епископских вратах, с тремя видами оружия — длинным мечом, палашом 
и мечом и баклером. В состязаниях принимали участие два провоста — Айзек 
Кеннард и Уильям Уилкс. У Айзека была повреждена рука, так что он сражался 
только длинным мечом, и, таким образом, вышеупомянутый Грегори был провозглашен 
провостом, выступая от Уильяма Маклоу.
Джон Блинкинсопп проходил состязания на звание провоста в девятый день июня в 
«Быке», в Епископских вратах, с тремя видами оружия — длинным мечом, палашом и 
шестом. В состязаниях участвовали Джон Гудвин, провост, и Фрэнсис Кэлверт, 
свободный ученик, к тому времени получивший лицензию провоста. Таким образом, 
Джон Блинкинсопп был провозглашен провостом, выступая от Уильяма Томпсона, он 
же Гловер.
Эдуард Харви проходил состязания на звание провоста в пятый и двадцатый дни 
августа в «Театре» с тремя видами оружия — двуручным мечом, палашом и мечом и 
баклером. Среди тех, кто сразился с ним, были один провост по имени Джон 
Блинкинсопп и один свободный ученик по имени Фрэнсис Кэлверт, к тому времени 
получивший лицензию провоста. Таким образом, вышеупомянутый Эдуард Харви был 
провозглашен провостом, выступая от магистра Ричарда Смита (1578 год).
Томас Иратт по договоренности с магистрами был провозглашен провостом в седьмой 
день июня от магистра Грегори Грина (1582 год).
Роберт Блисс проходил состязания в «Театре», в Холиуэлле, в первый день июля с 
тремя видами оружия — длинным мечом, палашом и мечом и баклером. Среди 
сражавшихся с ним было три провоста — Александр Рейсон, Томас Пратт и Валантен 
Лонж. Таким образом, вышеупомянутый Роберт Блисс был провозглашен провостом, 
выступая от Ричарда Смита (1582 год).
Валантен Лонж проходил состязания на звание провоста в Куртене, в Холиуэлле, на 
пятый день августа с тремя видами оружия — длинным мечом, палашом и мечом и 
баклером. Среди сражавшихся с ним было два провоста — Роберт Блисс и Эндроу 
Белло, а также Джон Диуэлл, получивший к тому времени лицензию провоста. Таким 
образом, вышеупомянутый Валантен Лонж был провозглашен провостом, выступая от 
магистра Грегори Грина (1582 год).
Джон Диуэлл проходил состязания в «Театре», в Холиуэлле, сразившись со всеми 
провостами и свободными учениками на трех видах оружия, которыми были длинный 
меч, меч и баклер и меч и кинжал. С ним сражались провосты Томас Пратт, Роберт 
Блисс и Эндроу Белло и свободные ученики Валантен Лонж, Джон Харрис, Уильям 
Отте и Джордж Маклоу. За нарушения вышеупомянутый Джон Диуэлл не был в тот раз 
провозглашен провостом. Однако он получил звание провоста по доброй воле 
магистров 10 августа, выступая от Уильяма Джойнера (1582 год).
Клятва провоста
«1. Клянитесь, и именем Господа и Церкви, с верой, данной Вам Господом, на 
перекрестье этого меча — символе Креста, на котором спаситель наш Иисус Христос 
принял мученическую смерть во искупление грехов наших, что будете хранить и 
исповедовать все пункты клятвы, которую я, ваш магистр и учитель, объявлю вам 
перед лицом всех моих братьев — магистров, к которым вы собираетесь 
присоединиться.
2. Будьте верны Католической Церкви и исповедуйте и проповедуйте истинную веру, 
как положено правоверному христианину.
3. Будьте верным подданным вашей правительнице леди Королеве Елизавете и ее 
преемникам — королям нашего английского королевства и не знать никаких измен, а 
если случится узнать о таковой, сообщить об этом самое большее в течение 
двадцати четырех часов, а если получится — то и быстрее, и служить своей 
Королеве и стране в борьбе против всех остальных стран изо всех своих сил.
4. Будьте верным провостом с этого дня и до последнего дня своей жизни, любите 
истину и служите ей, и ненавидьте ложь, никогда не чините обид ни одному 
магистру или провосту нашей науки, будьте послушны мне, своему магистру и 
учителю, как все провосты послушны своим магистрам и остальным членам братства 
магистров, как было испокон веку, в соответствии с древними положениями нашей 
науки.
5. Поклянитесь не брать в ученики людей, подозреваемых в убийстве, в воровстве 
или в пьянстве, не учить задир и забияк, держаться подальше от всех 
перечисленных людей и вообще с ними не общаться, если то будет возможно.
6. Поклянитесь не учить никого, кто не принесет сперва клятвы, какую предпишу 
вам я, ваш магистр, и прочие магистры, братья мои, и заставлять учеников 
приносить только эту клятву слово в слово.
7. Не бросайте вызова магистрам и не сравнивайте себя ни с кем из магистров, 
дабы посрамить его, а в особенности не сравнивайте себя со мной, своим 
магистром, от кого вы сегодня принимаете звание и у кого научились всем 
хитростям науки, ни бросанием вызова, ни недостойными словами, касающимися в 
какой-нибудь мере нашей науки.
8. В любом состязании или соревновании, где вам случится судить или просто 
наблюдать, говорите правду о том, что увидели, когда вас об этом спросят, но не 
раньше, если будет на месте хоть один магистр или провост старше вас. А когда 
спросят вашего мнения, дайте верное суждение о том, что вы видели, настолько 
точное, насколько это будет возможно, отбросив все пристрастия, не пытаясь 
хитрить, так же, как Господь будет судить вас на Страшном суде. Оказывая тем 
самым по своей доброй воле посильную помощь в выяснении победителя.
9. Будьте всегда великодушны, и если случится вам получить преимущество над 
своим противником, то есть поставить ему ногу на грудь, или оставить без оружия,
 или получить преимущество иное, то не убивать его, если он — верный подданный 
Королевы, а обойтись без напрасного убийства или увечья, как гласит ваша первая 
клятва, дав которую вы приступили к изучению науки.
10. Не давайте ученикам никаких званий без разрешения на то своего магистра, но 
можете, в случае нужды, назначить кого-нибудь своим помощником, и он не будет 
приносить иной клятвы, кроме этой. То есть в ваше отсутствие он может принимать 
клятвы будущих учеников такими словами: «Поклянитесь именем Господа и Церкви на 
перекрестье этого меча, что принесете должную клятву моему магистру или его 
провосту, когда он сможет ее принять». И после этого сможет взять его в ученики 
и дать ему первый урок.
11. Не принимайте на обучение учеников другого магистра без разрешения 
последнего, за исключением тех случаев, когда вышеупомянутый ученик уже отдал 
полный долг занятий своему предыдущему учителю. И далее — соблюдайте и 
заставляйте других соблюдать наши правила и порядки на всех состязаниях, 
каковую обязанность мы уже частично наложили на вас и наложим в полном объеме 
по мере того, как вы будете продвигаться в науке фехтования.
12. Поклянитесь соблюдать эту клятву провоста во всех перечисленных пунктах, 
объявленных вам мной, вашим магистром, перед моими братьями, магистрами этой 
науки, и да поможет вам Господь и ваша вера».
Сопроводительное письмо провоста
«Да будет известно всем, состоящим на службе нашей правительницы леди Элизаветы,
 милостью Божьей Королевы Англии и Ирландии, защитницы веры и прочая, то есть — 
мировым судьям, мэрам, шерифам, бейлифам, констеблям и прочим возлюбленным 
подданным Ее Величества. Нашей госпоже повелительнице с ее уважаемым Советом 
было угодно своей властью и специальным разрешением выдать нам, магистрам 
фехтования со всеми видами оружия, исключительное право на то, чтобы нам, 
магистрам и провостам, обучать и иметь опыт и знания, признаваемые достаточными 
в части профессионализма. Нами же, вышеуказанными магистрами нашей науки или 
большинством из нас, присутствующих на состязаниях, проводимых открыто, где 
соискатель проводит поединки со всеми учениками, которые явятся на них, после 
проведенных таким образом состязаний подавать заявку на соискательские 
состязания на звание провоста, рассылая оповещения за 21 день всем провостам, и 
пройти испытательные поединки с таким количеством провостов, которые явятся на 
них. После того как это было проделано открыто в городе Лондоне перед нашим, 
старейших магистров вышеупомянутой науки, лицом, мы, Ричард Уайт, Томас Уивер, 
Уильям Хирн, Уильям Гловер, он же Томпсон, Уильям Джойнер, Генри Нейлор, Ричард 
Донн и Эдмонд Дарси, проживающие в городе Лондоне, производим Уильяма Маклоу в 
провосты от магистра нашей вышеупомянутой науки Томаса Уивера, в 13-й день июня 
в год от рождества Господа нашего 1568, на десятый год правления нашей 
владычицы Ее Величества Королевы, поскольку вышеупомянутый Уильям Маклоу провел 
свои соискательские состязания в городе Лондоне в вышеуказанный день и год 
перед нашим, магистров вышеупомянутой науки, лицом. Мы, по всем этим пунктам, 
допускаем вышеуказанного Уильяма Маклоу, как достойного и образованного 
человека, обучать во владениях Ее Величества Королевы владению различными 
видами оружия, а именно — длинным мечом, палашом, рапирой и кинжалом, и шестом. 
И мы, магистры, признанные Королевой, величайшей правительницей и ее достойным 
Советом, как уже было указано, высказываем пожелание всем ее должностным лицам 
и верноподданным помогать вышеупомянутому Уильяму Маклоу в борьбе против всех 
посторонних и прочих, берущихся учить, не принеся соответствующую клятву 
верности правителю, обманывающих, таким образом, преданных подданных Ее 
Величества. И мы, Ричард Уайт, Томас Уивер, Уильям Хирн, Уильям Гловер, Уильям 
Джойнер, Генри Нейлор, Ричард Донн и Эдмонд Дарси, желаем, чтобы все 
должностные лица, находящиеся на службе Королевы и чтящие Господа и Ее 
Величество, не позволяли обучать и открывать школ фехтования никому, кто не 
имел бы документа, подобного данному. Выполнив наши пожелания, вы покажете себя 
верными и преданными подданными нашей великой повелительницы, Ее Величества 
Королевы. Слава Господу за возвышение верных. Настоящим удостоверяем».
Порядок проведения соискательских состязаний на звание магистра
«Если некий провост возжелает получить магистерскую степень, то для того, чтобы 
пройти соискательские состязания, он должен сначала сообщить об этом намерении 
своему магистру, тому, от которого он стал провостом, если тот жив, если же тот 
умер, то выбрать в качестве своего магистра одного из четырех старейших 
магистров по собственному усмотрению, выступать на состязаниях от него и 
принести ему клятву, как своему первому магистру. После чего он должен получить 
одобрение своего магистра на устроение соискательских состязаний на звание 
магистра, а также спросить на то одобрения четверых старейших магистров науки 
фехтования. И если четверо старейших магистров дадут свое согласие, соискатель 
может переходить к состязаниям, соблюдая при этом все правила, порядки и 
установления. И не изобретать при этом способов саботировать решений кого-либо 
из магистров этой благородной науки, а стараться выполнять все их распоряжения 
изо всех сил. Итак, вышеупомянутые магистры назначат ему день соискательских 
состязаний на звание магистра, в который он будет сражаться со следующим 
оружием: двуручным мечом, мечом-бастардом, копьем, палашом и рапирой и кинжалом.
 После чего вышеупомянутый провост должен известить о предстоящих состязаниях 
всех магистров, проживающих в пределах сорока миль от назначенного места 
состязания, самое меньшее за восемь недель до назначенного дня. После того как 
состязания пройдут, он должен изготовить себе лицензию магистра и заплатить 
старейшим магистрам за скрепление ее печатью, что входит в их обязанности, и 
взять на себя обязательства перед вышеупомянутыми старейшими магистрами 
выполнить все вышеперечисленное и предоставить себя в их распоряжение. После 
этого четверо старейших магистров примут от него клятву магистра со всем 
причитающимся».
Заметки о соискательских соревнованиях на звание магистра
«Ричард Уайт проходил соискательские состязания на звание магистра в 
Грей-Фрайерс, в Ньюгейте, с тремя видами оружия, а именно — длинным мечом, 
мечом-бастардом и палашом, с участием трех магистров, Уильяма Ханта, Питера 
Беста и Уильяма Брауна. Соискательские состязания на звание провоста он 
проходил в Лиден-Холл с участием двух провостов, Эдуарда Бриттена и Джона 
Барсетта, с тремя видами оружия, а именно — длинным мечом, палашом и шестом. 
Соискательские состязания на звание ученика он проходил в Лиден-Холл с участием 
23 учеников на палашах и в Хэмптон-Корт с 24 противниками на длинных мечах.
Роберт Эдмондс проходил соискательские состязания на звание магистра в 
Уайтхолле перед лицом короля Филиппа и королевы Марии, с тремя видами оружия — 
длинным мечом, палашом и шестом. Против него сражались два магистра, Ричард 
Уайт и Томас Уивер.
Томас Уивер был произведен в магистры королем Эдуардом VI в Гринвиче.
Айзек Кеннард явился на свои соискательские состязания на звание магистра в 
«Бык», в Епископских вратах, на двадцать первый день апреля и провел их с 
четырьмя видами оружия, это были: двуручный меч, палаш, меч и баклер и рапира и 
кинжал. С ним сражались три магистра — Грегори Грин, Уильям Маклоу и Уильям 
Джойнер. Вышеупомянутый Айзек бился с этими тремя магистрами на длинных мечах, 
а на палашах был сражен Уильямом Маклоу, и, таким образом, не получил в этот 
раз искомого звания. В следующий понедельник вышеупомянутый Айзек провел 
поединки на остальных видах оружия, то есть — с мечом и баклером и с рапирой и 
кинжалом. С ним сражались три вышеупомянутых магистра — Грегори Грин, Уильям 
Маклоу и Уильям Джойнер, в 28-й день апреля. Так вышеуказанный Айзек был по 
соглашению произведен в магистры от Ричарда Смита в десятый день мая (1598 год).

Джон Блинкинсопп проходил соискательские состязания на звание магистра в первый 
день июня в Артиллерийском саду с оружием четырех видов. Это были: двуручный 
меч, палаш, меч и баклер и шест. В поединках с ним участвовали шестеро 
магистров — Ричард Питере, Энтони Фенрютер, Грегори Грин, Ричард Смит, Ричард 
Донн и Генри Нейлор. Вышеуказанный Блинкинсопп был провозглашен магистром от 
Уильяма Томпсона (1579 год).
Фрэнсис Колльер достиг соглашения с магистрами и был таким образом провозглашен 
магистром от Уильяма Джойнера (1581 год).
Уильям Мэттьюс проходил соискательские состязания на звание магистра в 
Кентербери на пятый день июня с оружием четырех видов, то есть — длинным мечом, 
палашом, мечом и баклером и рапирой и кинжалом. С ним сразилось восемь 
магистров — Фрэнсис Кэлверт, Джон Блинкинсопп, Джон Гудвин, Айзек Кеннард, 
Грегори Грин, Джон Эванс, Ричард Смит и Генри Нейлор. И таким образом он 
получил звание магистра от Ричарда Питера (1583 год).
Магистр Пол Уоррен получил свое звание 17 октября 1587 года, от магистра 
Ричарда Питера.
Магистр Карлтон получил свое звание 23 октября от магистра Джорджа Нейлора, в 
1587 году, будучи слугой в палатах Ее Величества.
Джеймс Кренидж проходил соискательские состязания на звание магистра 21 ноября 
1587 года в «Белльсаваже», в Лудгейте, с оружием четырех различных видов, а 
именно — длинным мечом, палашом, мечом и кинжалом и рапирой и кинжалом. С ним 
сражалось 9 магистров — Эндрю Беллоу на двух видах оружия — длинных мечах и 
палашах, а остальные 8 — на оружии всех четырех видов; это были Джон Диуэлл, 
Валантен Лонж, Ричард Флечер, Роберт Блисс, Уильям Мэттьюс, Джон Гудвин, 
Грегори Грин, Генри Нейлор, в присутствии членов своего братства, имена которых 
— Уильям Джойнер, Джон Эванс, Пол Уэран и Ричард Карлтон. Таким образом, 
вышеупомянутый Джеймс Кренидж был провозглашен магистром благородной науки 
фехтования.
Джон Мэттьюс проходил соискательские состязания на звание магистра в 31-й день 
января 1588 года в «Белльсаваже» с оружием четырех видов, а именно — длинным 
мечом, палашом, мечом и кинжалом и рапирой и кинжалом. С ним сражались 7 
противников: Джеймс Кренидж, Джон Диуэлл, Валантен Лонж, Ричард Флечер, Роберт 
Блисс, Джон Гудвин и Грегори Грин перед лицом остальных магистров — Уильяма 
Джойнера, магистра-соискателя, Ричарда Питера, Уильяма Мэттьюса, Пола Уэрана и 
Ричарда Карлтона. Таким образом, вышеупомянутый Джон Мэттьюс был провозглашен 
магистром от Уильяма Джойнера благородной науки фехтования в 1588 году».
Клятва магистра
«1. Сперва поклянитесь именем Господа и всего святого, и христианством, данным 
вам Господом в основание всего, на перекрестье этого меча, символизирующего 
крест, на котором спаситель наш Иисус Христос претерпел смерть в муках, что 
будете свято хранить и соблюдать все нижеследующее, к чему вас призовут перед 
моим лицом и перед лицом моих собратьев.
2. Будьте верны католической церкви, исповедуйте и проповедуйте истинную веру 
Христову, как подобает всем правоверным христианам.
3. Будьте верным подданным нашей правительнице госпоже королеве Елизавете и ее 
наследникам — королям Англии, и не знать никаких заговоров и измен, а если 
узнаете о таковой, будь изменником хоть ваш родной отец, доложите об этом в 
течение 24 часов, или по возможности еще скорее, и будьте всегда готовы не 
пожалеть ничего, даже жизни, на службе Ее Величества, когда она прикажет 
сразиться с врагом.
4. Будьте истинным магистром с сего дня и до последнего дня своей жизни, 
стремитесь к правде и боритесь с ложью, не чините обид другим магистрам нашей 
науки и не нарушайте установленных порядков, кроме как с согласия трех других 
магистров и с целью улучшения порядков нашей науки. Всегда подчиняйтесь 
братству магистров нашей науки, особенно если речь идет о магистрах старше вас.
5. Не обучайте никого, кто подозревался бы в убийстве или воровстве, в пьянстве 
или задиристости, не водитесь с такими людьми, избегайте их, насколько возможно.
 Не принимайте в свою школу перебежчиков от других магистров, если таковое 
станет вам известно.
6. Если случится вам посетить какие-либо состязания или соревнования, 
касающиеся нашей науки, отбросьте любые предубеждения относительно той или иной 
стороны и выносите верное суждение о том, что увидели, даже судя себя самого, 
будьте как можно ближе к истине.
7. Не обучайте и не принимайте на обучение владению оружием учеников, не приняв 
у них должной клятвы, надлежащей ученику. Плату за уроки взимайте такую же, как 
и другие магистры, не берите меньше других, не бросайте тень на других 
магистров нашей науки, а делайте что должно.
8. Не бросайте вызова другим магистрам Англии, если те — англичане, и в 
особенности не бросайте вызова своему магистру, от которого вы научились всем 
премудростям и который представил вас к получению магистерской степени. И далее 
— данной магистерской клятвой обязуйтесь выполнять перед своим магистрам все 
обязанности и требования, которые он на вас наложит, и любите и почитайте его, 
как своего учителя и как старшего.
9. Будьте великодушны, и если случится вам повергнуть противника и поставить 
ногу ему на грудь, или оставить без оружия, или заставить показать спину, не 
убивайте его без нужды, если то не по королевской службе; а если случится 
услышать о размолвке между двумя магистрами, или магистром и провостом, или 
двумя провостами, или двумя свободными учениками, изо всех сил постарайтесь 
помирить их. И никогда не затевайте ссор сами.
10. Развивайтесь в своем мастерстве и помогайте всем магистрам и провостам 
своей науки, всем вдовам и сиротам, а если узнаете, что кто-то из магистров 
заболел и опустился в нищету, оповещайте об этом всех магистров, которые 
встретятся вам на состязаниях и иных собраниях, чтобы они могли навестить его и 
выполнить свой долг, и любой другой сделает это для вас, если вы окажетесь в 
таком положении.
11. Не способствуйте устраиванию состязаний и не держите школ, кроме одной 
лондонской, в течение двенадцати месяцев и одного дня после своих 
соискательских состязаний на звание магистра, и не обучайте и не способствуйте 
обучению учеников других магистров, кроме как с позволения их предыдущего 
учителя, если данный ученик не отдал предыдущему учителю сполна свой 
ученический долг.
12. Никогда не способствуйте устраиванию соискательских состязаний на звание 
провоста или свободного ученика, иначе как созвав других магистров и получив на 
то их одобрение. И только после их одобрения разрешайте проводить оповещение, 
как то положено, с указанным магистрами днем и местом проведения состязаний.
13. Ни в коем случае не проводите соискательских состязаний на звание провоста 
или свободного ученика без законных на то оснований и в отсутствие хотя бы двух 
магистров, кроме вас, и поклянитесь в этом. И на любых состязаниях, проводимых 
вами с ведома магистров, следите, чтобы каждый магистр и провост исполнил свой 
долг, как то полагается по нашим древним правилам и порядкам.
14. Не обещайте никому обучения, а учите или способствуйте обучению, как то 
положено магистру. Обучайте ученика как ученика, провоста — как провоста, а 
магистра — как магистра; не прячьте от них ничего, что им положено знать по 
праву. Принимайте их клятву и следите за ее соблюдением и за тем, чтобы не 
ложилось пятен позора на нашу Науку.
15. Не позволяйте никому званием ниже провоста принимать клятвы вашим именем, 
кроме своего инструктора, который будет вашим помощником, пока вам это будет 
угодно. Тот, кого вы назначите на эту должность, должен быть известен как вам, 
так и другим магистрам, как человек достойный и честный, поскольку на время 
своей службы у вас он будет иметь лицензию провоста.
16. Не выдавайте вышеописанных лицензий провоста иначе как с согласия хотя бы 
двух других магистров. И не объединяйте усилий с кем-либо, кто хотел бы открыть 
от вашего имени школу с целью получения дохода, который теряли бы таким образом 
другие магистры и провосты. Пресекайте все попытки других лиц вести обучение, 
не имея соответствующих лицензий или законного права, бросая тем самым тень на 
всю нашу науку».
Сопроводительное письмо магистра
«Да будет известно каждому из данного письма, кто его прочтет, заслушает или 
иным образом о нем узнает, а в особенности всем, кто находится на королевской 
службе нашей владычицы госпожи Елизаветы, милостью Божьей королевы Англии и 
Ирландии, защитницы веры Христовой и главе церкви Англии и Ирландии, то есть 
судьям, шерифам, бейлифам, констеблям и их помощникам, что нашей повелительнице,
 Ее Величеству Королеве, и ее достойному Совету угодно было наделить нас 
властью и особой задачей, подтвердив это королевской печатью, представляя нам, 
магистрам фехтования всеми видами оружия, право обучать своему искусству, и 
наделить этим правом всех магистров и провостов, имеющих достаточно умения и 
опыта и открыто подтвердивших это перед магистрами вышеупомянутой науки в 
городе Лондоне, разослав всем ученикам извещения за 14 дней до своего 
соискательского состязания, а затем — проведя поединки со всеми, кто на это 
состязание явится; а также разославших вызов всем провостам за 21 день и 
проведя поединки со всеми явившимися провостами за звание магистра; а также — 
разослав за месяц извещение всем магистрам и сразившись со всеми магистрами, 
кто явился на состязания. Все это происходит открыто в Лондоне, перед лицом 
всех магистров, со всеми обязанностями магистра. Тогда мы, вышеупомянутые 
магистры Р. У., Т. У., Г. Ф. и А. Р., будучи четырьмя старейшими магистрами 
вышеупомянутой науки фехтования в городе Лондоне, провозглашаем Е. Б. магистром 
вышеназванной науки в двадцать пятый день мая текущего года, поскольку 
вышеуказанный Е. Б. состязался за это звание перед нашим лицом. Также мы 
наделяем вышеупомянутого Е. Б. правом обучать владению различными видами оружия,
 такими как длинный меч, и так далее, в любом месте владений Королевы, как 
способного, хорошо обученного и опытного человека. И далее, мы, вышеупомянутые 
магистры, признанные Ее Величеством Королевой и достойным Советом, желаем, 
чтобы все Ее Величества верные подданные оказывали помощь вышеуказанному Е. Б. 
в борьбе против всех чужаков и лиц, ведущих обучение без законного на то права, 
идущих таким образом против Бога и Ее Величества Королевы, и долгое время 
обманывающих ее верноподданных. Мы, вышеупомянутые магистры Р. У., Т. У., Г. Ф. 
и А. Р., будучи четырьмя старейшими магистрами нашей науки в городе Лондоне, 
желаем, чтобы все верноподданные Ее Величества, чтящие Господа и нашу 
повелительницу, не позволяли открывать школ и обучать фехтованию никому, кто не 
имел бы документа, подобного тому, что вручается вышеупомянутому магистру Е. Б. 
Выполнив нашу просьбу, вы покажете себя верными и преданными слугами и 
подданными. Настоящим удостоверяем мы, магистры фехтования».
Договор о взаимных обязательствах, заключенный между четырьмя старейшими 
магистрами благородной науки фехтования в городе Лондоне
«Данный договор заключается в последний день октября на третий год правления 
нашего повелителя короля Эдуарда шестого милостью Божьей, между Уильямом Хантом,
 с одной стороны, Р. Г., с другой стороны, и У. Б., с третьей стороны, 
старейшими магистрами благородной науки фехтования в городе Лондоне. Сим 
удостоверяется, что вышеперечисленные стороны догозорились о нижеследующем:
Ни одна из сторон не будет проводить никаких соискательских состязаний на 
звание ученика без ведома и согласия на то двух прочих сторон.
Ни один из учеников какой-либо стороны не будет проходить ссискательских 
состязаний на звание провоста в течение 7 лет после соискательских состязаний 
на звание ученика.
Также вышеперечисленные стороны обещают друг другу, что ни один из их учеников 
не будет проходить состязаний на звание магистра в течение пяти лет после 
прохождения состязаний на звание провоста.
Далее, вышеперечесленные стороны договариваются о том, что каждый из них 
заведет отдельный денежный ящик и будет взимать в эту кассу с каждого своего 
ученика, включая учеников как уже имеющихся, так и будущих, по два пенса на 
нужды развития вышеупомянутой науки, а также будет честно вести учет этих 
дополнительно взимаемых денег в денежной книге. И два раза в год все эти деньги 
должно собирать воедино…»
Расцвет Ассоциации мастеров фехтования пришелся на период правления королевы 
Елизаветы, хотя до сих пор не удалось обнаружить документа, однозначно 
определяющего их хартию, даже за тот период. При следующем монархе, Якове I, мы 
можем обнаружить лишь след существования этой организации. Король Яков был не 
такого сорта человек, чтобы покровительствовать ассоциации бойцов. Рэндл Холм, 
весьма плодовитый писатель, современник Джозефа Суэтнама, приводит список видов 
оружия, с которыми сражались соискатели на своих состязаниях, и список этот 
внушителен:
одиночный меч, или палаш;
меч и кинжал;
одиночная рапира;
рапира и кинжал;
меч и рукавица (имеется в виду одиночная рукавица на левой руке);
меч и баклер (щит-мишень);
фальчион;
двуручный меч;
шест;
алебарда;
боевой цеп.



Глава 26
Соревнования «гладиаторов»


Настали дни Веселого Монарха
[49]
. Бурный период гражданской войны и пуританских войн такой респектабельной 
организации, как «Ассоциация мастеров благородной науки фехтования», с ее 
тщательно отрегулированной системой соискательских состязаний, пережить не 
удалось. Ее место заняло сообщество определенно храбрых и безусловно умелых 
людей, которые соревновались за призы. В отличие от состязаний времен Елизаветы,
 призом в которых служила слава и продвижение по карьерной лестнице, мотивация 
нынешних бойцов куда более меркантильна — они сражались за денежные ставки, да 
еще за монеты, которые зрителям угодно было швырнуть им на арену.

Двуручный меч, топор и длинная рапира к тому времени вышли из моды, на смену 
последней пришла малая шпага, но сообщество призовых бойцов не приняло этого 
нового оружия как слишком опасного для несмертельного фехтования. Шест и палаш 
сохранились в их обиходе и использовались как одиночное оружие, так и совместно 
с большой рукавицей или кинжалом с корзинообразным эфесом — это было солдатское 
оружие. Как писал об этом капитан Годфри, «малая шпага — оружие чести, палаш — 
оружие долга». Не стоит забывать, разумеется, и про обычную палку — она тоже 
заняла свое место на спортивной арене и, разумеется, в тренировочном 
фехтовальном зале.



Старинная кожаная защитная корзинка рукояти фехтовальной палки


Фехтование на палашах стало традицией, передаваемой из поколения в поколение 
преподавателями, которые сами изучали его частично в теории, но в основном — на 
практике (ведь книг тогда было так мало!). Вплоть до конца XVIII века никаких 
изменений оно практически не претерпевало.
При Карле II публичные бои стали предметом интереса даже таких респектабельных 
джентльменов, как мистер Сэмюэл Пепис, который 1 июня 1663 года наблюдал один 
из подобных яростных боев:
«Я отправился вместе с сэром Дж. Миннесом на Стрэнд, там мы вышли из коляски и 
пешком прогулялись до Нового Театра, откуда в тот день все актеры перебрались в 
Королевский Театр, предоставив здание для соревнований фехтовальщиков. Там я 
впервые в жизни увидел призовой поединок. Это был бой между неким Мэттьюсом, 
который победил по всем пунктам, и неким Уэстуиком, который получил серьезные 
раны в голову и в ногу и был весь в крови. Оба вполне всерьез наносили и 
получали совершенно настоящие удары. Бойцы сражались на восьми видах оружия, по 
три раунда с каждым оружием. У них были друг к другу какие-то личные счеты, и 
бой шел всерьез; пощупав одну из шпаг, я убедился в том, что она почти такая же 
острая, как и обычные боевые шпаги. Странно было видеть, сколько денег летит на 
сцену им обоим в перерыве между раундами».
«27 мая 1667 года я был за границей и остановился в «Медвежьем саду», чтобы 
посмотреть призовой бой. Ко заведение было уже полно народу, и протиснуться 
внутрь было невозможно. Мне пришлось через пивную пройти в медвежью яму, и 
оттуда, встав на табуретку, я мог видеть поединок двух бойцов — мясника и 
лодочника. Первый с самого начала завладел инициативой, поскольку по ходу боя 
последний выронил меч, а мясник, возможно не успев это заметить, а возможно и 
умышленно, порезал ему запястье, так что лодочник драться уже не мог. И, Боже 
мой! Не прошло и минуты, как вся сцена была полна лодочниками, стремящимися 
отмстить за нечестный удар, и мясниками, решительно настроенными защищать 
своего товарища, хотя большинство из них и ругало его при этом последними 
словами — и все они сошлись во всеобщем побоище, избив и порезав много народу с 
обеих сторон. Посмотреть было интересно, но я стоял в яме и боялся, что и меня 
могут задеть в сутолоке. В конце концов все закончилось, и я ушел».



«Скъявона»


«1 сентября 1667 года. Подхожу к «Медвежьему саду», двор которого полон народу. 
Большинство из столпившихся — моряки, силой пытающиеся ворваться внутрь. Я 
опять забрался в яму; и оттуда, закрыв лицо плащом, я смотрел на призовой бой, 
пока у одного из бойцов, башмачника, не оказались порезаны оба запястья, так 
что он больше не мог сражаться, и бой закончился. Поединок был хорош и вызвал 
много шуток среди собравшегося отребья».
«12 апреля 1669 года. Пришел в «Медвежий сад», где случилось сидеть рядом с 
сэром Фретчвиллем Холлисом, все таким же пустым и тщеславным болтуном. Шел там 
призовой бой между солдатом и обаятельнейшим деревенским парнем по имени Уоррел.
 Последний полностью завладел нашими симпатиями, демонстрируя и храбрость, и 
четкость движений, и очаровательную улыбку. Он одержал уверенную победу над 
солдатом, рубанув его по голове. Оттуда я направился обратно в Уайт-Холл, 
сохранив самые лучшие впечатления об этом месте, и особенно — об этом парне, 
как о необыкновенно яростном и одновременно расчетливом в бою человеке».
Дональд Макбейн
Во времена доброй королевы Анны, в дни расцвета призовых боев, жил-был один 
отважный солдат-горец по имени Дональд Макбейн, которого множество проведенных 
боев сделали первоклассным фехтовальщиком. В отличие от большинства своих 
собратьев он был в какой-то степени исследователем и оставил после себя труд 
под названием «Спутник специалиста по фехтованию», в котором приводится ряд 
уроков по владению как малой шпагой, так и саблей; но самая, наверное, 
интересная часть ^того произведения — это описание жизни автора во Фландрии на 
службе у великого герцога Мальборо. Стиль изложения автора несколько причудлив, 
и это придает некий дополнительный оттенок его любопытным рассказам о различных 
боях. Вся целиком эта автобиография конечно же не годится для салона гостиной, 
но отдельные отрывки мы здесь все же приведем. Истории, рисующие Макбейна не в 
лучшем свете, он передает тем не менее с таким же удовольствием, как и выгодные 
для него, так что предоставим слово ему самому.
«В 1690 году генерал Маккей и его армия выступили дальше, оставив полк 
полковника Хилла в форте Уильямс, а его самого — губернатором форта. Я остался 
там же, в роте полковника Форбса. В ту пору я еще не умел толком отрабатывать 
свое жалованье, так что ко мне был приставлен старый солдат, чтобы следить за 
мной и распоряжаться моим жалованьем по своему усмотрению. Он не давал мне 
практически ничего, а когда я просил у него денег, он отвечал мне, как правило, 
ударом, и так было несколько раз. Я пожаловался офицеру, но тщетно, потому что 
в те времена, если между двумя солдатами случалось какое-то недоразумение, они 
обязаны были решать его между собой на шпагах. Я же побаивался боя со своим 
старшим — он, будучи опытным старым солдатом, почти джентльменом, заслужил себе 
право носить шпагу, а у меня был только штык с деревянной ручкой, и как с таким 
оружием с ним сражаться, я не представлял. К счастью, мне удалось у одного из 
своих друзей получить немного денег, и я сразу же направился к сержанту, 
который учил джентльменов искусству владения малой шпагой, и попросился к нему 
в ученики. Он отказался принимать меня со словами, что у меня нет таких денег, 
но тогда я сказал, что хочу лишь четырнадцать учебных дней, и дал ему крону — 
на это он согласился. Я обучался тайно, и никто об этом не знал, а потом я 
набрался духу и решил не мириться больше с существующим положением дел, а 
сразиться со своим старым солдатом. Один из соседей одолжил мне шпагу, и, скрыв 
оружие под плащом, я отправился на кухню, где сидел мой старший. Я потребовал, 
чтобы он отдал мне мое жалованье, на что он ответил: «Ах ты, наглый мошенник! 
Если будешь еще выпрашивать деньги — я тебя просто поколочу, а деньги дам тогда,
 когда сам сочту нужным». Тогда я произнес: «Сэр, так не пойдет, либо выдайте 
мне деньги, либо я требую удовлетворения немедленно!» Он удивился: «Да не 
стоишь ты того, чтобы на тебя время тратить!» Я настоял на том, чтобы вечером 
мы с ним встретились за расположением части, где нас никто не увидит. Так и 
произошло. У меня была малая шпага, у него — широкая, большая и тяжелая, и 
после обмена парой атак он выбил шпагу у меня из рук, я бросился бежать, но он 
догнал меня, повалил и отвесил мне такой удар плашмя своей саблей, что я 
вынужден был сдаться. Шпагу мою он унес с собой и в кухне выменял на два 
галлона эля. Сосед мой был очень недоволен, когда увидел, что его шпагу 
выменяли на эль, но поделать уже ничего было нельзя.
На следующее утро я отправился к своему учителю, заплатил ему еще немного денег 
и спросил, какую защиту мне применить с малой шпагой против широкой; он показал 
мне нижнюю защиту с уходом от удара, выталкиванием широкой шпаги вверх, когда 
противник возвращается в стойку, и полууколом в руку, держащую оружие. На 
следующий день выдавали жалованье, и мой старший, как и раньше, забрал все себе.
 Я потребовал, чтобы он выдал мне мое жалованье, но в ответ услышал, что мясо и 
выпивку я и так получаю, так зачем же мне еще и деньги? Я заявил, что возьму их 
сам, тогда он ударил меня шпагой в ножнах. Я разобиделся и пошел искать себе 
шпагу, но не нашел; в конце концов мне пришлось тайком взять шпагу одного из 
моих товарищей, я спрятал ее под плащом и направился к старшему. Он был в роте, 
я подозвал его к двери и потребовал деньги немедленно, в противном случае 
отправиться снова на старое место с той же целью, что и в прошлый раз, что он и 
сделал. По дороге он все повторял: «На этот раз ты так легко не отделаешься», 
угрожая отрубить мне руку или ногу, но я был настроен решительно, и меня ничто 
не пугало. Когда мы пришли на место, он снял плащ, а я нет, в надежде, что плащ 
защитит меня от порезов. Мы осмотрелись, убедились, что никого вокруг нет, и 
сошлись. После обмена двумя или тремя атаками он нанес мне сильный удар по ноге,
 но я ушел от этого удара и проткнул его, пока он не успел вернуться в стойку. 
Поняв, что он ранен, мой противник яростно бросился в атаку и упал. Я проткнул 
ему ногу — больше он за мной, как в прошлый раз, не побегает. Затем я приказал 
отдать мне шпагу, что он и сделал; я положил шпагу в ножны и вернулся в часть, 
пошел к буфетчику, который продавал выпивку, и отдал ему шпагу моего старшего, 
получив взамен обратно ту, которую брал у друга. Шпагу эту я носил с собой, 
пока не увидел ее хозяина, шпагу же, которую позаимствовал в этот раз, положил 
туда, откуда взял. Моего противника к тому времени какие-то пастухи принесли в 
часть и привели врача, чтобы тот перевязал ему рану. К нему пришел офицер и 
стал расспрашивать, как такое случилось, но, будучи человеком мужественным, тот 
отказался отвечать. Так я сам стал распоряжаться своим жалованьем, а заодно — и 
его жалованьем, потому что полностью оправился от ран он только через полгода; 
к тому времени я уже стал что-то из себя представлять и купил себе шпагу. А 
этот случай стал моим первым поединком, и случилось все в 1692 году.
После этого я какое-то время жил мирно и продолжал уже открыто заниматься 
фехтованием еще два месяца, несколько раз проводил бои с учениками и, наконец, 
сделался мастером».
1697 год: «Я вернулся домой в Инвернесс, к родителям. Отец мой умер, и я 
какое-то время пожил с матерью. Но она, не желая кормить бездельника, стала 
настаивать, чтобы я нашел себе работу или возвращался к прежнему ремеслу. Я 
попросил у нее денег, чтобы отправиться на поиски удачи, и мать дала мне 
двадцать шиллингов, новый костюм и свое благословение. Я попрощался со всеми 
друзьями и отправился в Перт, где записался в полк графа Ангуса. Какое-то время 
я прослужил там копейщиком. Как-то раз я стоял в карауле, и случилось мне 
отлучиться с поста; по возвращении взбешенный моим отсутствием капрал заставил 
меня отстоять четырехчасовую вахту и избил меня за отлучку. От этого кровь 
горца во мне вскипела, и я решил отмстить ему, когда на следующее утро караул 
сменится. Я сообщил капралу, что за оскорбление, нанесенное мне во время 
караула, я требую удовлетворения, на что он охотно согласился и велел мне 
направляться в Саут-Инч (это недалеко от города Перта), сказав, что он вскоре 
последует за мной. Прибыв вслед за мной на место, он спросил, бьемся мы на 
жизнь или на смерть, я же ответил, что будь что будет. Мы сошлись, после 
нескольких атак он получил удар в грудину и упал на спину с криком: «Беги, 
негодяй, ты меня убил!» Я сказал, что хотел иного исхода, и подал ему руку, 
чтобы помочь встать, но он был уже не в силах и отбросил шпагу. Я спросил: «Вы 
правда умираете?» Он ответил, что правдивее некуда, распахнул одежду на груди, 
показал мне кровавую рану и снова велел мне бежать, потому что если меня 
поймают, то повесят. Я попросил дать мне денег, и он засунул руку в карман и 
достал оттуда три шиллинга, все его деньги, чтобы мне было, на что уехать. На 
прощание он взял меня за руку, сказал, что прощает меня, и крикнул: «Спасайся!» 
Милях в двух от Перта, по дороге в Стерлинг, я встретил своего офицера, и тот 
спросил, куда это я собрался. Я рассказал ему о своем несчастье и о том, что 
боюсь теперь стражей порядка, так что решил бежать. Командир выразил по этому 
поводу глубокое сожаление, дал мне полкроны, чтобы я мог доехать до Глазго, и 
написал некоему капитану Кокбурну, набиравшему солдат в Королевский полк 
шотландцев в Ирландии. При этом он пообещал не отправлять за мной погони. Я и 
не боялся, что меня могут догнать, — я был быстр, как горная лошадь, и 
примчался в Стирлинг, где наткнулся на двух солдат с барабанщиком. Они спросили,
 куда я направляюсь и кто я такой. Я ответил, что это не их дело. Они 
возмутились и сказали, что мне следовало бы ответить попочтительнее, один из 
них достал саблю и объявил мне, что я арестован. Я тут же перепрыгнул канаву и 
выхватил шпагу. Они бросились на меня. Одному я проткнул плечо, барабанщик 
бросил мне в лицо свою палочку и убежал, а второму я проткнул руку, так что тот 
испугался и запросил прошения. Они заторопились в свою часть, а я, опасаясь, 
что за мной пошлют погоню, отправился в Торвуд, где и переночевал, а на 
следующее утро явился в Глазго, нашел там капитана, к которому у меня были 
рекомендации и который тут же передал меня сержанту, который набирал в 
Солткоате рекрутов. Гак я попал на корабль и на следующее утро отплыл в 
Ирландию, где оказался в полной безопасности.
Там я нашел французского учителя фехтования и с месяц прозанимался у него, 
после чего поссорился с одним из собратьев-учеников. Он заявил мне, что мне с 
моей боевой шпагой не сделать того, что делает он со своей учебной, так что мы 
отошли на Оксментаун-Грин и сошлись. Я ранил его в трех местах, а потом мы 
пошли и вместе выпили по кружке, став после этого добрыми друзьями. В Лимерике 
мы стояли около восемнадцати месяцев, и все это время я продолжал заниматься, 
несколько раз проводил поединки с товарищами по школе и продолжал оставаться 
лучшим учеником. В городе было еще семь школ, с которыми у учеников моего 
мастера было несколько конфликтов, а в конце концов я поссорился с одним из 
учителей из-за его сестры, на которой я намеревался жениться. Вместо приданого 
мне досталась только дуэль с ее братом, после которой я сам сделался мастером и 
открыл школу, которую содержал, пока наш полк стоял в городе.
Дальше будет рассказ о моей жизни в Голландии. Наш полк расположился в Буше, 
под Брабином, и там я встретил сержанта, которого убил в Перте. Я спросил: «Вы, 
случайно, не были капралом в Перте?» Он ответил, что был, тогда я спросил 
дальше: «А не убили ли вас там, случаем, как вы сами то заявили?» Он ответил: 
«Да, было дело, чуть было не убил один мерзавец по имени Дэниел Бейн, и сдается 
мне, что это вы». Я протянул ему руку, и мы пошли и выпили по бутылочке.
Я открыл школу фехтования, и бизнес у меня шел очень хорошо. Но в городе уже 
было множество школ, которым наше присутствие очень не понравилось. Всеми 
способами они старались навредить мне, так что приходилось быть всегда начеку, 
и я дрался двадцать четыре раза прежде, чем все убедились, что это я здесь 
хозяин положения.
Школа продолжала работать, и вскоре я услышал о том, что в городе есть четыре 
хороших фехтовальщика, занимающиеся игорным бизнесом, который приносил им 
хороший доход. Я решил заполучить свою долю в этом пироге, по крайней мере, 
хотя бы честно попытаться. Я дрался со всеми четырьмя по очереди, последний 
оказался левшой. Мы забрались на крепостной вал, обыскали друг друга на предмет 
огнестрельного оружия, не нашли и начали поединок. Обменялись двумя-тремя 
честными атаками, и тут он поднял руку и достал пистолет из шляпы, положил его 
на руку и наставил на меня. Я потребовал остановиться, но в ответ он выстрелил 
в меня и пустился наутек. Одна из пуль пробила мой шейный платок, я решил, что 
ранен, и не бросился на него, как мне того хотелось. Потом я бросился за ним в 
погоню и звал стражу, но стражники были от нас в полумиле и меня не услышали; 
только уже добежав до стражников, я догнал его и проткнул ему ягодицы, а потом 
— сбежал в мясной рынок, где никто не мог меня достать, поскольку это было 
привилегированное место. Там я прятался до наступления темноты, а потом 
отправился в свое расположение; той же ночью я побывал у всех товарищей своего 
противника, и они согласились делиться со мной. Эта доля и доходы с моей школы 
позволили мне хорошо прожить ту зиму».
«В 1707 году мы перебазировались и встали лагерем в Пунг-Депери. В этот период 
я неплохо зарабатывал игорным и прочим бизнесом. Был у нас один злобный малый 
из голландской голубой гвардии, это был француз, гасконец, он задирался на всех 
фехтовальщиков, а мы с ним поссорились из-за дамы, и он тут же вызвал меня на 
дуэль. Мы встретились за старым рвом, и он показал мне пять могил, в которые 
уложил своих противников, и сказал, что я стану шестым (вокруг было много 
народу, как англичан, так и голландцев), если не уступлю даму ему, после чего я 
уже не мог не драться. Он обнажил шпагу и начертил ею линию со словами, что это 
будет моя могила. Я ответил, что для меня выйдет коротковато, да и сырости по 
ночам я не люблю, так что такая могила лучше подойдет ему самому. Мы сошлись в 
поединке, и он так яростно наступал, что мне пришлось чуть податься, я связал 
его шпагу и нанес полуукол ему в грудь, но он опередил меня и ранил меня в рот. 
Мы снова сошлись, теперь я вел себя чуть осторожнее и нанес сопернику удар в 
корпус, что его очень разозлило. Он смело пошел на меня, некоторые из зрителей 
стали кричать «Не отступай!», хотел бы я, чтобы они сами оказались на моем 
месте, и тут я провел ему удар в живот. Он швырнул в меня свою шпагу, я отбил 
ее, а он опустился на свой плащ и замолк. Я подобрал ножны и отправился в полк, 
и больше ничего не слышал о своем противнике, кроме того, что все его товарищи 
были очень рады исчезновению из их жизни этого смутьяна».
«В 1711 году мы снова снялись с места и перешли на равнины Довье, где 
остановились на несколько дней в ожидании, когда соберется вся наша армия. 
Затем мы перешли в Левард, что между Довье и Башайном, где простояли несколько 
недель. Я занимался там своим старым ремеслом, так же как и в Голландии и в 
Мальборо. Нашлись два голландца, недовольные тем, что я имею свою долю на их 
территории, и поклявшиеся прекратить это; они пришли к моему игорному шатру, 
срезали его, избили моего слугу, а мне послали вызов встретиться с ними на 
следующее утро. В это время предстоял приезд генерала, и я никак не мог прийти, 
и мое отсутствие обидело их еще больше. Так что они явились ко мне, когда я 
лежал в постели, и заявили, что, если я не встану и не пойду драться с ними, 
меня зарежут прямо здесь и сейчас. Я посоветовал им идти в шатер позади моего 
жилища и выпить там по стаканчику вина, а я через минутку подойду. Тем временем 
я послал за товарищем, англичанином по имени Джозеф Борроу, он пришел, и мы 
вместе явились в шатер, где нас ждали. Я спросил: чего они хотят? Они ответили, 
что хотят драться перед расположением нашей армии и что взяли с собой фургон, 
чтобы увезти наши трупы. Хозяин шатра обыскал нас всех перед выходом на предмет 
огнестрельного оружия, нашел два пистолета у одного из голландцев и один — у 
второго, а у нас — ничего, и мы отправились на назначенное место перед 
расположением нашей армии. Голландцы разделись, мы тоже; они дали друг другу 
выпить, на просьбу дать и нам выпить мы получили отказ, после чего я сошелся со 
своим соперником, а мой товарищ — со своим. Бой продлился недолго — один из 
голландцев остался лежать на площадке, второго увезли в приготовленном для нас 
фургоне. Мы же вернулись я свой лагерь и притихли на день-другой».
«В 1712 году, пребывая в Дюнкерке, я был хозяином школы и неплохо зарабатывал 
себе на хлеб, но в конце концов я подхватил лихорадку, и полковник отослал меня 
в Англию с рекомендацией в Колледж Удачи. Через некоторое время я выздоровел, 
женился, открыл в Лондоне пивную и школу и жил счастливо. Тридцать семь раз я 
дрался на призовых боях в «Медвежьем саду».



Фальчион


«В 1726 году в Эдинбурге я подрался с одним чистеньким молодым человеком. Я 
нанес ему семь ран и сломал ему руку фальчионом по просьбе нескольких 
джентльменов и дворян. Теперь же, в возрасте шестидесяти трех лет, я решил 
больше никогда не драться и раскаиваюсь в своей былой жестокости».



Бой на фальчионах


Макбейн, должно быть, был не просто одним из крутых парней. Он служил герцогу 
Мальборо во всех его кампаниях в Нижних Землях, где принял участие в 
шестнадцати битвах и пятидесяти двух осадах, не считая бесчисленных стычек. 
Двадцать семь раз он был ранен, не считая того случая, когда подорвался на 
собственной ручной гранате. В отставку он ушел в возрасте сорока девяти лет, 
унося с собой на память две мушкетные пули в бедре и серебряную пластину в 
черепе. Это не стало для него помехой к тому, чтобы начать карьеру бойца в 
«Медвежьем саду» (где он провел, по собственному признанию, тридцать семь боев) 
в возрасте пятидесяти лет, когда большинство бойцов считают за лучшее уже 
заканчивать с активной деятельностью. Последний его подвиг, когда в возрасте 
шестидесяти трех лет он побил «чистенького молодого человека» в Эдинбурге, был 
восславлен в стихах:


В любом из открытых и тайных боев
Он непобедимо сражал всех врагов,
Но старость пришла, от войны на покой
Из дальних краев возвратился домой,
Закончить с боями решив наконец.
Но некий ирландец, спесивый наглец,
В ту пору шотландцев вдруг стал поносить.
С уходом от драк он решил погодить
И издалека на ирландца того
Взглянуть поспешил, чтоб не вышло чего.
Приехал и вызов принять поспешил,
Назвав день и место для пробы их сил.
Сошлись. И ирландец, свирепо рыча,
Метнулся вперед, словно мастер меча,
Но вскоре упал. Он поднялся, и вновь
Лилась на арену ирландская кровь —
То доблестный Бейн с бесстрашием льва
Противника шпагой своей разрывал.
Семь ран он нанес, оставаясь сам цел —
Так храбрый шотландец врага одолел.


«Титан со шпагой»
Так капитан Джон Годфри назвал Джеймса Фигга, знаменитого профессионала 
призовых боев. Но перед тем, как представить вам последнего, расскажем сперва 
немного о самом Годфри.
Этот джентльмен принадлежал к числу энтузиастов — любителей искусства 
фехтования, как и Джордж Сильвер, автор «Pallas Armata», сэр Уильям Хоуп из 
Бэлкоми, и другие, кто донес до нас в печатном виде современные им способы 
владения оружием. «Трактат о полезной науке защиты», написанный капитаном 
Годфри в 1747 году по просьбе множества друзей, содержит в себе не только 
основательные идеи о практике малой шпаги и сабли, где видно четкое пристрастие 
автора к последней, но и интересные рассказы о многих ведущих профессиональных 
бойцах и учителях того времени, а в предисловии он приводит имя своего любимого 
мастера — Джеймса Фигга.
«Мне кажется, что я немного знаком с теорией и практикой владения шпагой — 
самонадеянность мою в этом вопросе можно извинить по нижеизложенным причинам. 
Если я ошибаюсь, то, значит, никто еще в мире на был так жестоко обманут 
собственными иллюзиями; ведь мне много лет говорили в городе, что у меня 
получается все, что я делаю, и что по части владения шпагой я превосхожу многих,
 в том числе тех, кто куда выше меня по званию, и вряд ли мне так уж 
беззастенчиво льстили. Кроме того, я достаточно долго поддерживал свою 
репутацию, не отказывая никому из желающих ее оспорить. Владение саблей стоило 
мне не раз разбитой головы и множества ушибов по всему телу. Я предпочитал по 
большей части заниматься с Фиггом — отчасти потому, что считаю его самым лучшим 
мастером, а отчасти потому, что это был суровый человек и не жалел никого, от 
мала до велика, кто поднимал против него палку. Я сносил его строгое обращение 
с решительным терпением и так долго следовал ему, что в конце концов, 
убедившись, что победы надо мной даются ему уже не так дешево, Фигг не стал 
получать удовольствие от общения со мной. Это подтвердят многие выдающиеся 
джентльмены, которые имели удовольствие видеть нас вместе.



Палаш


После Фигга я пробовал заниматься у многих выдающихся мастеров и, кажется, всех 
убедил в своих способностях. Я подтвердил их настолько публично, насколько 
только мог, и, кажется, никто не сможет отрицать этого факта.
В основном я практиковался с саблей, поскольку в поединке на палках в сабельном 
стиле иллюзии отбиваются куда быстрее, чем в стиле малой шпаги: перенести укол 
учебной шпагой еще можно, а вот получив рубящий удар палкой, который сбивает с 
ног, сложно потом встать и сказать «только чуть-чуть задело». Именно из этих 
соображений я выбрал саблю».
Джеймс Фигг родился в Тэйме, графство Оксфордшир. Он не происходил из знатного 
рода, как Роб Рой Макгрегор, не был честным солдатом на службе своего 
повелителя, как Дональд Макбейн. Простой профессиональный фехтовальщик, он, 
несомненно, был первым в своем ремесле, как среди «гладиаторов», так и среди 
учителей. Годфри пишет о нем:
«Фигг был Титаном со шпагой, его можно сделать символом гладиаторов. Идеальное 
сочетание силы, решительности и небывалой рассудительности делали его мастером, 
не имеющим равных. Его самообладание было поистине величественным, и это 
величие проглядывало во всех его поступках, во всем его поведении. Его правая 
нога была резка и тверда, а левая, которую ничто не могло смутить, 
предоставляла ему удивительное преимущество в бою, повергая противников в 
отчаяние и панику. Он замечательно умел идти на сближение во время парирования; 
он тонко чувствовал момент, когда надо двигаться, и был твердо уверен в каждом 
своем действии, и ни один удар противника не мог пройти через его парирование. 
Это был величайший мастер из всех, кого я видел, и самый тонкий судья при 
определении места и меры».
Фигг провел на сцене около трехсот боев. По сравнению с тридцатью восемью боями 
Макбейна это огромная цифра, но не будем забывать о том, что первый начал свою 
карьеру в «Медвежьем саду» в том возрасте, когда наш горец сражался во Фландрии 
на королевской службе, а на гладиаторскую арену Макбейн вышел в том возрасте, в 
котором могучий Фигг уже подумывал об уходе из дела.
«Гладиатор» Перкинс
Как и у других великих, у Джеймса Фигга было множество соперников, одним из 
которых был пожилой ирландец по имени Перкинс, своим успехом в ремесле 
обязанный в основном своей нестандартной защите, которую он идеально 
приспособил под свои индивидуальные особенности, — мы сейчас называем эту 
защиту «секстой». Вот что пишет о нем Годфри:
«Это был хороший боец, но в силу возраста он уже потерял гибкость и скорость, и 
движения тела уже не поспевали за верными решениями рассудка. Впрочем, он и сам 
уже это понимал и нашел способ компенсировать отсутствие подвижности, выработав 
себе особую стойку, широко открытую с опущенным вниз острием шпаги, обращаясь к 
противнику «внутренней» стороной так, что «внешняя» сторона оставалась 
полностью недосягаема; при этом опущенный вниз клинок шпаги так быстро 
поднимался легким движением запястья, что никто не знал, что с ним в такой 
стойке делать. Я видел, как Фигг, сражаясь с ним, приходил в некоторое 
замешательство, не зная, куда двигаться, к тому же старик двигался так 
осторожно, в ожидании-контакта оружия, что расстраивал большинство планов 
любого соперника».
Старый «Медвежий сад», куда так любил захаживать Сэмюэл Пепис, находился в 
Хокли-в-Дыре, а на Мэриле-Бон было открыто другое, новое увеселительное 
заведение под тем же названием. Оба этих кабака прославились в начале XVIII 
века проводимыми там гладиаторскими боями. Однако Фигг, процветая за счет 
своего ремесла, построил свой собственный амфитеатр на Оксфорд-роуд, куда сразу 
же устремилась вся элита покровителей фехтовальных представлений. Иногда здесь 
на арену с мечом в руках выходили даже женщины. В них не было той романтики, 
что в случае нашей красавицы «Длинной Мег из Вестминстера». Мег шалила просто 
из озорства; эти же амазонки сражались на сцене только за презренный металл, и 
более ни за что. Мы читаем: «В августе 1725 года произошел конфликт из-за 
развлечения посетителей амфитеатра мистера Фигга на Оксфорд-роуд, известного 
жестокостью своих представлений. Там состоялся бой между Саттоном, чемпионом 
Кента, и некоей храброй героиней из того же графства; тому, кто нанесет 
противнику больше порезов шпагой, будь то мужчина или женщина, должно было 
достаться 40 фунтов, и 20 фунтов — тому, кто нанесет больше ударов шестом; это 
не считая кассовых сборов».
Трубочник Саттон и Джеймс Фигг
Годфри пишет: «Саттон был гибкого сложения, и суставы его были очень подвижны, 
но голова была тяжелой. Это был решительный и прямолинейный фехтовальщик; но 
при стремительных ногах и мощно вторгающихся в чужую оборону руках суждения его 
были беспорядочны. Фигг прекрасно с ним управлялся, в своей очаровательной 
манере выбирая правильные время и меру, доказывая тем самым, что именно в них 
корень мастерства фехтования».



Призовой бой


Саттон был самым главным соперником Фигга, и в тот период, когда их считали 
равными, провели два боя с разным результатом. Для того чтобы раз и навсегда 
выяснить, кто лучше, они договорились о третьем сражении, сначала на шпагах, а 
потом, если это будет возможно, на шестах. До нас дошло поэтическое описании 
этого поединка того же автора, что и пастораль в эддисоновском «Наблюдателе», 
начитающееся словами: «О музы, я время удачно провел». Это стихотворение столь 
живо описывает подробности боя, что заслуживает быть приведенным целиком:


Среди тех, кто с детства сражаться привык,
Не знающим равных считался лишь Фигг.
И слава его, грохоча вдалеке,
Из Тейма в Грейвсенд добралась по реке.
Где трубочник Саттон тогда проживал,
И вызов он в Тейм чемпиону послал.
(Услышав про Фигга могучий клинок,
Решил он оттяпать той славы кусок.)
Два боя прошли, и неясен исход.
Бой третий на среду назначен. И вот
Собрался народ, посмотреть, покричать,
Набились битком, аж руки не поднять.
На сцене сперва, в ожидании все ж,
Друг друга лупила дубьем молодежь.
Но тут вся толпа, утомившись с утра,
Всерьез заорала: «Ну где мастера?»
Тогда первым Саттон на сцену забрался.
Приветствовал всех, приготовился драться.
Затем вышел Фигг — он наголо брит
И злостью холодной, как видно, кипит.
Их шпаги пометили, чтоб было ясно:
Фиггу — лентой синей, а Саттону — красной.
И ленточки те повязали еще
На локоть каждому и на плечо.
Подобных удобств для зрительских глаз
У нас не бывало еще отродясь!
И местная знать, и обычный народ —
Все, вытянув шеи, смотрели вперед.
И солнце бросало на них, в изумленьи,
Загадочный свет — полусвет-полутени.
Видать, сами боги следили за боем,
Решая, кто больше победы достоин.
Фигг первым ударил и в ярости сил
На две половины клинок преломил.
И если б другой не отбил, то увы,
Остался бы тут же без головы.
Взяв новую шпагу, Фигг вновь на ногах —
И вот уже Саттон с обломком в руках.
И с новым оружьем сошлись храбрецы —
Ломаются шпаги, но стойки бойцы!
В ударах их сила такая, что странно,
Как нет ни на ком до сих пор еще раны.
Но силы равно, и бойцы до сих пор
Еще невредимы, как мельничный вор.
Победа смотрела, не в силах решиться,
На сторону чью же сегодня склониться.
В атаку бросается Саттон так рьяно,
Что Фигг получает кровавую рану,
Казалось, на этом и кончится дело;
Но Фигг показал, что его лишь задело:
То шпага сломалась его пополам,
Но дух не сломить ранам и синякам
В бою, честь которого столь велика!
А рана — случайна, обломком клинка.
И, выпив, герои вернулись к сраженью,
И снова клинки их мелькают на сцене.
И вот уже Саттона кровь пролилась —
То в руку шпага Фигга впилась.
Похоже, им бой не закончить никак,
И крики раздались: «Довольно с нас шпаг!
Берите шесты!» Выпив снова, герои
Уже на шестах возвращаются к бою,
Столь мастерски бились герои шестами,
Что люди осыпали сцену деньгами.
Был Саттона каждый удар так велик,
Что смял бы любого, будь это не Фигг.
Вот следующий раунд искусных бойцов,
Но где же развязка, в конце-то концов?
Юпитер решил завершать постепенно:
Пусть Саттону Фигг пробьет по колену.
И Саттон не сможет вести дальше бой,
Сраженный своей невезучей судьбой.
Что ж, так и случилось, закончился бой
И Фигг с победой вернулся домой.


Капитан Джеймс Миллер
Джеймс Миллер начал свою карьеру солдатом и одновременно — профессиональным 
бойцом. По армейской карьерной лестнице он поднялся до звания капитана и хорошо 
послужил в 1745 году в Шотландии герцогу Камберлендскому. Это был, очевидно, 
образованный человек, поскольку оставил после себя симпатичный альбом с 
рисунками гладиаторов, который и натолкнул мистера Анджело на мысль о 
великолепном труде последнего, который был опубликован лет на тридцать пять 
позже. Годфри пишет о Миллере: «Мистер Миллер был джентльменом среди бойцов. На 
сцене его выступления представляли собой прекрасное зрелище, а его поведение не 
могло не вызывать симпатии. Его движения были так легки, поведение так 
непосредственно, а улыбка так притягательна, что невозможно было не стать 
предвзятым в его пользу».



Поединок на шпагах с кинжалом


В «Наблюдателе» приводится интересное описание боя между Миллером и неким 
Тимоти Баком, которого Годфри описывает как «вполне основательного мастера».
В выпуске «Наблюдателя» от 21 июля 1712 года Стил рассказывает: «Неутомимое 
любопытство завело меня в прошлую среду в широко известное среди храбрецов из 
низших классов британского общества заведение — «Медвежий сад», что в 
Хокли-в-Дыре. Как я узнал из листовки, отпечатанной на коричневатой бумаге, там 
в два часа должно было состояться соревнование в мастерстве между двумя 
мастерами благородной науки фехтования. Торжественность вызова меня просто 
очаровала:
«Я, Джеймс Миллер, сержант, недавно прибывший с португальской границы, мастер 
благородной науки фехтования, во многих местах, где мне довелось побывать,
слышал славное имя Тимоти Бака из Лондона, мастера вышеупомянутой науки, и 
приглашаю его встретиться со мной и сразиться на следующем оружии:
Сабля
Шпага и кинжал
Меч и баклер
Одиночный фальчион
Парный фальчион
Шест».
Если пыл Джеймса Миллера в оспаривании репутации Тимоти Бака несколько 
напоминает стиль романтических героев древности, то ответ Тимоти Бака, 
приведенный в той же листовке, хоть и схож по форме, но несет на себе отпечаток 
раздражения фактом вызова и оттенок снисходительности к бою с Джеймсом Миллером 
— не к самому Миллеру, а к тому факту, что тот успел сразиться с Паркесом из 
Ковентри. Выглядел ответ так:
«Я, Тимоти Бак из Клер-Маркет, мастер благородной науки фехтования, прослышав, 
что мой предполагаемый противник провел бой с мистером Паркесом из Ковентри, не 
могу, с позволения Господня, отказаться от встречи с таким соперником в 
назначенное время в назначенном месте, для честного боя».
Бой «проходил в строгом порядке. Сначала появился Джеймс Миллер, перед которым 
шли два инвалида-барабанщика, видимо для того, чтобы показать, что боец не 
боится увечий. Вместе с Миллером на сцену вышел некий джентльмен, чьего имени я 
не расслышал, но который явно был недоволен тем, что бьется сегодня не он. На 
правой руке у Миллера была повязана голубая лента.
Рост Миллера — шесть футов восемь дюймов, выглядит он добрым, но храбрым, модно 
одет, бодр и подтянут — видна военная выправка.
Нетерпение зрителей достигло крайней точки. Толпа напирала, и несколько 
активных молодых людей, решив, что места надо занимать как повезет, а не как 
положено, устремились из ямы, куда пускали бесплатно, на галереи. Началась 
драка, к которой присоединились многие, и продлилась минут десять, пока не 
вышел Тимоти Бак, и все собравшиеся, забыв о ссорах, устремили свое внимание к 
бойцам. Каждый из зрителей определился в своих симпатиях. Один, рассудительного 
вида джентльмен возле меня, сказал: «Я мог бы быть сейчас секундантом Миллера, 
но хотел бы быть на стороне Бака». Миллер выглядел весьма дерзко, Бак — 
спокойно и хладнокровно. Бак вышел на сцену в простом плаще и не снимал его до 
начала боя; когда был подан сигнал, он разделся до рубашки, и стала видна алая 
повязка на его плече. Возбуждение, охватившее публику, описать невозможно. 
Самая беспокойная в мире публика замерла, следя за происходящим, как будто от 
первого удара зависела их жизнь. Бойцы встретились посреди сцены, пожали друг 
другу руки и разошлись на противоположные стороны. Оттуда они стремительно 
сошлись, уже направив друг на друга оружие: Миллер — полный решимости, Бак — 
невозмутимо-спокойный. Миллер все усилия прилагал к тому, чтобы вывести 
противника из равновесия, а Бак сосредоточился исключительно на обороне. 
Нелегко описать все уходы и непроницаемую оборону двух мужчин, чьи глаза остры, 
а тела — легки, но горячность Миллера заставила его открыться перед более 
спокойным Баком, и тот рубанул его по лбу. Кровь залила глаза бойца, а свист из 
толпы несомненно усугубил его боль. Зрители разделились на две партии в 
зависимости от предпочтения стиля одного или второго бойца, совершенно 
различных между собой. Несчастная девочка в одной из галерей разрыдалась, 
очевидно сопереживая Миллеру. Как только его рану перевязали, он снова вышел в 
бой, еще более разъяренный, чем прежде. Это понятно, ранение еще никого из 
храбрецов не делало спокойнее и терпеливее. Тут же последовала горячая атака, 
закончившаяся тем, что Миллер получил удар в левую ногу. Рану видели все, кому 
было интересно, и зашили ее прямо на сцене».
Уильям Гилл
Этот герой был лучшим учеником знаменитого мистера Фигга, инструктором в его 
школе, преданным товарищем в боях. Вот что пишет о нем Годфри:
«Уильям Гилл, как фехтовальщик, был собственноручно создан Фиггом, и с таким 
примером перед глазами ученик вышел на славу. Я никогда не видел ни у кого 
таких ног, как у Гилла. Его стиль заключался в атаках с внутренней стороны — я 
ни разу не видел, чтобы он атаковал с внешней. Он наносил такие короткие атаки 
в нижний уровень, что практически всегда попадал противнику в ногу, а режущие 
удары ухитрялся так протягивать точным движением кисти с помощью правильного 
хвата оружия, что нанесенные им порезы всегда были глубокими и тяжелыми. Сам я 
не был свидетелем таким порезам, как он нанес, например, некоему Батлеру, 
храброму ирландцу, оказавшемуся не очень ловким фехтовальщиком. Он практически 
разделал тому ногу, так что икроножная мышца повисла на лодыжке. Хирург пришил 
мышцу, но оказался плохим врачом: развилось заражение; послали за мистером 
Чесельденом, чтобы он провел ампутацию, но было уже слишком поздно, и врач 
отказался браться за слишком запущенный случай. Послали за другим врачом, менее 
ученым, но имевшим хорошую репутацию, и тот ампутировал ногу выше колена, но 
заражение к тому моменту поднялось уже выше, и Батлер умер».
Интерес к подобным гладиаторским боям у публики уже ослабевал. Фехтовальщиков с 
публичных арен потихоньку вытесняли боксеры, а происшествие с несчастным 
Батлером поставило точку в истории призовых боев фехтовальщиков.



Глава 27
Палаш

Роб Рой Макгрегор
Этого знаменитого фехтовальщика принято представлять разбойником и угонщиком 
скота. Он, конечно, занимался в какой-то степени подобными делами, но не стоит 
забывать, в те времена (он был современником Дональда Макбейна, чьи рассказы 
развлекали нас несколько выше) угон скота был обычным делом на севере Шотландии,
 так что Роб не сильно отличался в этом от своих соседей. По крайней мере, он 
усердно помогал и в возвращении украденных стад. В начале прошлого столетия 
доктор К. Маклей опубликовал очень интересный рассказ о жизни Роба.
«Хоть Роб Рой и обладал всеми качествами, необходимыми для военной службы, 
занятия он себе выбирал всегда более домашние. В то время принято было среди 
собственников и арендаторов земли разводить скот, и именно скотоводству 
предался Роб Рой. Выбрав для этих целей полоску земли в Балкьюхиддере, он 
несколько лет получал со своего бизнеса неплохой доход. Но скот его, как и 
стада его соседей, часто угоняли наводнившие край бандиты, так что для защиты 
от грабителей ему пришлось содержать отряд охраны, и, может быть, именно в ту 
пору он и обрел свои воинственные привычки.
В последние дни жизни своего отца Роб Рой во всем помогал ему, особенно в сборе 
оплаты за охрану, а после смерти старика продолжал вести тот же образ жизни, 
взимая дань со многих своих соседей и осуществляя подобное вымогательство 
решительнее и эффективнее, чем когда-либо. Впервые доблесть его проявилась 
именно в погоне за бандой угонщиков с западного побережья Росса. Совершив набег 
на владения Финларига, разбойники угнали пятнадцать голов скота. Для Роба Роя 
это был первый стоящий случай, и, когда его известили о случившемся, он, не 
теряя времени, собрал своих людей числом двенадцать человек, и они бросились в 
погоню. Два дня и одну ночь они шли по следу, пока он не стал определеннее, чем 
просто периодически попадавшиеся отпечатки копыт скота. На вторую ночь, устав 
от погони, они прилегли на вересковой пустоши отдохнуть до утра, и вдруг один 
из членов отряда увидел вдалеке костер. Он рассказал об этом своим спутникам; 
отправившись на разведку, они увидели там группу бродячих ремесленников, 
которые разбили шатер и пировали. Однако веселье их сменилось ужасом, когда они 
увидели Роба Роя с его людьми — они никак не ожидали кого-либо встретить в 
таком безлюдном месте, впрочем, вскоре они узнали Макгрегора.
Ремесленники рассказали, что видели угонщиков, что они тут, неподалеку; двое 
согласились проводить отряд Роба Роя, облагодетельствованные настолько, 
насколько позволяли кошельки охранников. Грабители остановились в узкой долине, 
окруженной полукругом скал, где удобнее всего было спрятать добычу; люди 
Макгрегора настигли их, как раз когда те собирались выступать. Роб Рой приказал 
мародерам остановиться, но те попытались бежать, охранники набросились на них и 
шестерых уложили сразу. Оставшиеся одиннадцать стали держать оборону, и только 
когда еще пятеро из них были ранены, а двое убиты, они сдались. Из людей Роба 
Роя четверо оказались тяжело ранены, а один убит; самого же Роба Роя вожак 
бандитов ранил в руку. Отбитую добычу охранники отогнали домой и вернули 
законному владельцу. Робу Рою этот случай принес славу, и те, кто до того 
времени еще не платил ему, поспешили перейти под его крышу».
Роб Рой и солдаты короля Якова
В период правления несчастного фанатика Якова II вражда, как светская, так и 
религиозная, достигла крайних масштабов. Под маской благочестия творилась 
ужасная жестокость. При некоторых из таких случаев Робу Рою довелось лично 
присутствовать, сожалея, что он, будучи сильным мужчиной, все же не способен 
сокрушить чужаков.
Как-то раз, возвращаясь через Моффат из Карлисла, куда он ездил забрать 
причитающиеся ему деньги, Роб Рой наткнулся на офицера с отрядом солдат, 
которые вешали на дереве четырех крестьян, объяснив, что это фанатики, 
приверженцы ковенанта и нонконформисты; дочь одного из несчастных была 
привязана к тому же дереву. Закончив с повешением, солдаты отвязали девушку, 
связали ей руки и ноги и потащили к краю обрыва, явно собираясь бросить в реку, 
несмотря на все ее вопли и просьбы о пощаде. Вот этого Роб уже не мог стерпеть: 
он шагнул вперед и потребовал объяснений такому варварскому обращению с 
беспомощной женщиной. Офицер надменно бросил:
— Ступай отсюда, презренный, а то и с тобой будет так же за препятствование 
выполнению воли его величества.

Это разозлило Роба; он набросился на солдат, которые подтащили жертву уже к 
самому обрыву, и сбросил восьмерых в реку, где быстрое течение унесло их, и они 
утонули. Затем он достал нож и перерезал веревки, которыми была связана девушка.
 Пока офицер и оставшиеся солдаты не пришли в себя от изумления, Роб Рой 
обнажил клеймор
[50]
и уложил офицера наповал. Солдаты попытались окружить Роба и отомстить за 
своего командира, но могучий горец так яростно орудовал своим оружием, что 
вскоре отправил еще троих нападавших вслед за офицером. Оставшиеся бросились 
наутек, не останавливаясь, пока не добрались до гарнизона Моффата, где доложили,
 что на них, честно исполнявших свой долг, набросился не кто иной, как сам 
сатана с палашом, которого не берет никакое земное оружие; что он убил офицера 
и одиннадцать солдат и что все, что оставалось выжившим, — это как можно 
быстрее спасаться.

Роб Рой спешит на помощь
Однажды осенним вечером Макгрегор в одиночестве бродил по Гленетиву и присел 
отдохнуть. Красота пейзажа и солнечная погода разморили его, но от блаженной 
дремы его пробудили далекие голоса и женские крики. Солнце уже садилось, 
наступала ночь, но Роб решил идти туда, потому что был твердо уверен, что это 
несчастная женщина зовет на помощь. В конце концов, он направился на голоса. Не 
успел он выйти на поляну, как из лесу появилось двое мужчин. Роб спрятался в 
высокой траве, а они приближались к нему, ведя разговор.
— Что теперь скажет ее отец о нашем неблагородном поведении? — говорил более 
молодой.
— Меня, — отвечал старший, — мало волнует, что скажет отец, когда в наших руках 
теперь дочь!
— Но ты же не собираешься, — насторожился первый, — причинять ей зло? Она так 
прекрасна!
— Попридержи язык! — огрызнулся второй. — Ты мне помог? Ну вот и все, и не 
указывай мне, что делать.
На это молодой возразил:
— Сэр Джеймс, я имею право настаивать на честном поведении и буду этим правом 
пользоваться!
— Ну ладно, ладно! — ответил сэр Джеймс. — Не время сейчас ссориться. Давай-ка 
поскорее унесем нашу добычу из этой глуши. Старик небось уже сбился с ног и 
прекратил поиски, так что мы можем спокойно убираться.
«Ну не так уж спокойно, как вам кажется», — подумал Роб и тихонько последовал 
за ними до разрушенного замка феодальных времен, где они скрылись. Ворота были 
полностью завалены обвалившейся кладкой, так что войти через них было 
невозможно. Роб стал искать пролом в стене среди густых кустов, которыми она 
заросла, и нашел, наконец, проход вовнутрь крепости. Осторожно направился он 
внутрь с кинжалом в руке, пока не дошел до комнаты, где услышал голоса 
ссорящихся мужчин. Было темно, но Роб заметил слабый лучик света, пробивающийся 
из-за закрытой двери. Он осторожно приоткрыл дверь и при свете пламени из 
разрушенного камина увидел женскую фигуру, лежащую на куче сена. При виде Роба 
запуганная девушка решила было, что пришла ее смерть, но он быстро успокоил ее:
— Мэм, ваши крики достигли моих ушей, и я пришел помочь вам. Но кто вы и что 
привело вас в это ужасное место? Что до меня, то я — Роб Рой Макгрегор, и я 
хочу вас спасти, но скажите мне, кто вы?
— Я дочь начальника… — ответила она («Моего самого жестокого врага», — подумал 
Роб). — Меня заманил в ловушку и силой похитил один из гостей моего отца, сэр 
Джеймс, злобный и жестокий англичанин.
— Ладно, — сказал Роб. — Верьте мне и оставайтесь здесь, пока я не вернусь. А я 
поищу вашего англичанина.
Звуки ссоры возобновились. Он оставил девушку, взял клеймор на изготовку, и 
тихо направился к двери, откуда доносился шум.
— Хорошо же ты со мной поступаешь, Перси, ты бросаешь меня в беде! — кричал 
один.
— Нет, сэр Джеймс, — отвечал второй. — Я приехал в этот замок, как ваш друг. Вы 
же втянули меня в заговор против хозяина и заставили бесчеловечно поступить по 
отношению к его дочери. Я не хочу иметь к этому отношения.
Услышав это, Роб Рой смело вошел в комнату, по которой расхаживали двое 
спорящих; с ними находились еще трое мужчин. Все были вооружены, но свирепый 
вид нежданного гостя настолько ошеломил их, что они забились в угол, приняв его 
за злого духа этих мест. Однако они быстро обнаружили, что сделан вошедший из 
более плотного материала.
— Кто вы такие? — строго спросил Роб Рой. — Что шумите здесь в столь поздний 
час? Здесь не место для ссор смертных!
Сэр Джеймс, оправившись, наконец, от изумления, робко произнес:
— Сэр, у нас нет с собой денег, правда! Мы — путники, сбившиеся с дороги; мы 
никому не причиняем зла!
— Никому не причиняете зла? — нахмурился Роб. — А как насчет начальника? 
Послушайте меня, сэр Джеймс, как видите, я вас знаю; я не разбойник, и не за 
деньгами вашими явился я, а за вами самим. Вы отправитесь вместе со всей вашей 
бандой в замок, чтобы начальник смог дать вам свое горское благословение, от 
которого вы так преждевременно улизнули.
Видя, что Роб все еще один, разбойники собрались с духом. Двое из них яростно 
бросились на него, но двумя взмахами клеймора он уложил обоих замертво и 
переключился на сэра Джеймса, который фехтовал получше своих соучастников, и с 
ним Робу пришлось помучиться, но в результате тот получил несколько серьезных 
ударов клеймором, последний из которых вывел его из строя. Перси, мудро 
воздержавшийся от участия в бою, теперь умолял Роба пощадить сэра Джеймса, на 
что тот согласился со словами, что кровь этого трусливого негодяя только 
осквернила бы его клеймор, который следует сохранить для более унизительного 
наказания.
Между тем дела сэра Джеймса на самом деле плохи. Роб Рой оставил его на 
попечении Перси и последнего оставшегося в живых помощника, а сам отправился 
прямо к юной леди, страшно встревоженной звуками боя, и сообщил ей, что бояться 
больше нечего, что сэр Джеймс сполна поплатился за свою грубость и на 
дальнейшие злодейства уже не способен, а ее незамедлительно вернут друзьям. 
После этого Роб нашел лодку, посадил на весла сэра Джеймса со слугой, а Перси, 
юная леди и сам Роб, взявший на себя роль рулевого, удобно разместились на 
корме.
По пути девушка рассказала Робу все, что с ней произошло. Сэр Джеймс и Перси — 
два англичанина из хороших семей, которых представили начальнику, и тот 
пригласил их в гости в свой замок. Оба они, но совершенно по-разному, влюбились 
в дочь хозяина, и сэр Джеймс разработал план ее похищения, не посвящая при этом 
товарища в свои намерения. Как-то вечером они уговорили ее пойти покататься на 
лодке; подготовил ее сэр Джеймс, а управляли ею нанятые им головорезы. Отплыв 
от берега на значительное расстояние, он признался девушке в своих чувствах и в 
намерении увезти ее в свою страну. Тут Перси понял, что единственное, что 
теперь в его силах, — молчать и оставаться со всеми в ожидании случая, когда 
удастся спасти девушку. Не зная местности, они несколько дней блуждали по 
округе, пока, наконец, не нашли разрушенный замок, где спрятались и где их в 
конце концов нашел Роб Рой.
Пугаясь своей предстоящей участи, сэр Джеймс по пути несколько раз просил 
высадить его на берег, но на это Роб Рой отвечал неизменным отказом, обещая 
лишь попросить начальника сохранить злодею жизнь. Когда они добрались, Роб Рой 
обратился к старому начальнику со словами:
— Возвращаю вам вашу дочь, рискуя своей жизнью, ибо хорошо понимаю, на чьей 
земле я стою. Пусть никто больше не смеет заявлять, что Макгрегор не способен 
на великодушные поступки, даже по отношению к человеку, который причинил ему 
столько зла.
Тронутый таким поведением, начальник пожал ему руку со словами:
— Доблестный Макгрегор, я перед вами в неоплатном долгу; с сегодняшнего дня я 
ваш верный друг!
Взглянув затем на лодку, он увидел там сэра Джеймса и Перси и бросился на них 
со шпагой наголо. Однако Роб остановил его:
— Удержитесь! Ваш гнев справедлив, но я обещал сохранить этому человеку жизнь, 
и я сдержу свое обещание. Перси же оставался верным вам и охранял честь вашей 
дочери. Знайте, что он ваш друг. Что же до сэра Джеймса, то делайте с ним, что 
хотите, только не убивайте.
Макнейл из Барры
Роб Рой был могучим мужчиной; он мог удержать оленя за рога, а руки у него были 
такие длинные, что он мог не нагибаясь дотянуться кончиками пальцев до подвязок,
 что давало ему преимущество в фехтовальных поединках. Макнейл из Барры 
прочувствовал это на своей шкуре, хотя долгое время гордился своим умением 
фехтовать. Прослышав о славе Макгрегора на этом поприще, он решил так или иначе 
сразиться с ним. Однажды он приехал для этого в Бученен, где вероятность найти 
нужного человека была самой большой; ему сообщили, что Роб уехал на рынок в 
Киллеарне, куда Макнейл сразу же и отправился. Встретив там нескольких 
джентльменов верхом, которые только что окончили дела, он спросил, на рынке ли 
Роб Рой Макгрегор.
— Он здесь, — ответил один из джентльменов, — а что вам от него надо?
— Я его никогда не видел, а хотелось бы, — был ответ.
Тогда Роб выступает вперед со словами:
— Я тот, кого вы ищете. Что у вас ко мне?
Пришедший ответил:
— Я Макнейл из Барры. Я вас никогда раньше не видел, но очень много слышал о 
вашем мастерстве и пришел выяснить, кто из нас лучше фехтует, я или вы.
Наглость помещика из Барры рассмешила большую часть компании, но Роб ответил:
— Господин из Барры, я совершенно не собираюсь оспаривать ваши умения в 
фехтовании. Имейте в виду, что я не призовой боец, не задира и никогда не 
дерусь без должной причины.
— Что ж, — ответил прибывший, — тогда я предоставлю вам такую причину. Вы 
боитесь драться со мной; вы трус, и вся ваша хваленая слава — дым!
Это для Роба было уже чересчур, и он ответил:
— Ладно, все присутствующие подтвердят, что не я зачинщик драки. Раз уж вы 
зашли столь далеко в поисках причины для ссоры, негоже отправлять вас домой без 
должного удовлетворения. Слезайте с коня.
Тот слез, и начался поединок, в ходе которого Макнейл получил страшный удар по 
правой руке, чуть не оставивший его вообще без нее. В результате еще три месяца 
после этого несчастный не мог оправиться настолько, чтобы выбраться из деревни 
Киллеарн.
Полковник Иона Баррингтон
В «Личных записках о своих временах» сэр Иона Баррингтон приводит интересный 
рассказ о дуэли «в старинном стиле» между своим дедом, полковником Баррингтоном,
 и неким мистером Гилбертом — верхом, с саблями, парой пистолетов и большими 
кинжалами.
«В старину в Ирландии на дуэлях сражались, как правило, верхом. Дуэлянты 
галопом неслись друг на друга до расстояния, предварительно отмеченного шестами.
 В любом месте от начала до шестов они могли выстрелить, но снижать скорость 
было нельзя. Пистолеты их были заряжены одинаковым количеством пуль, по 
договоренности.
С незапамятных времен в поместье моего деда, сэра Джона Берна, существовала 
площадка, на которой я в свое время часто занимался. Она находилась в красивом 
месте, возле Стредбелли, и там, по легендам, встречались благородные люди для 
решения своих споров. Часто я ходил по ней, измеряя шагами. Границы этой 
площадки до сих пор четко видны: в длину она около шестидесяти или семидесяти 
шагов, а в ширину около сорока. На ней до сих пор лежат большие камни, думаю, 
что они служили барьером. Они разбросаны на расстоянии восьми-девяти ярдов друг 
от друга, обозначая собой расстояние, ближе которого нельзя было сходиться для 
стрельбы. Стрелять можно было в любой момент сближения, которое происходило, 
как уже сказано, галопом. Если с первого схождения решить дело не удавалось, то 
бойцы повторяли его; если же было решено продолжать после того, как пистолеты 
разряжены, то бой заканчивали либо на коротких саблях конными, либо на малых 
шпагах пешими. Но по традиции для сражения на малых шпагах они перемещались к 
Донамезской скале, древней крепости О'Муров и принцев Оффели. Сейчас это самые 
красивые развалины в Ирландии. Там, посреди старой крепости, на плоской зеленой 
лужайке, до сих пор видны глубоко отпечатавшиеся следы дуэлянтов, сражавшихся 
на малых шпагах, и их секундантов. Каждый новый посетитель ступает по тем же 
следам, и, вероятно, через сто лет они станут еще глубже и отчетливей.
Мой дед, полковник Иона Баррингтон из Кулленгафмора, очень любил слушать и 
рассказывать истории о былых временах, особенно о дуэлях и сражениях, что 
происходили либо по соседству, либо с его родственниками, а на лице его на всю 
жизнь осталось наглядное свидетельство того, что сам он не был простым 
наблюдателем за современными ему сражениями. Бой моего дедушки в 1759 году я 
запомнил лучше всего потому, что слышал о нем чаще всего и из множества 
источников. У него случилась непримиримая ссора с мистером Гилбертом (причину я 
не помню, но она была какой-то пустяковой). С каждым днем напряженность между 
ними все возрастала, и родственники обеих сторон пришли к выводу о 
необходимости решить все поединком, потому что если бы эта вражда продлилась 
еще, то могла бы перерасти из частной в семейную. Поэтому было сочтено за благо 
покончить с этим делом раз и навсегда. Решили, что драться они будут верхом на 
лужайке в Мальборо, что размеры площадки будут равняться ста ярдам галопа и 
восьми ярдам дистанции. В качестве оружия были выбраны два пистолета, широкие, 
но не очень длинные сабли (дедову я часто видел) с корзинообразными эфесами и 
длинные, широкие кинжалы. Пистолеты решено было зарядить одной пулей и дробью.
Вся округа со многих миль сбежалась посмотреть на бой, о котором было объявлено 
за шесть месяцев. Присутствовал даже герольд графства, который помогает судьям 
на судебных заседаниях. Секундантом моего деда стал мистер Льюис Мур из 
Креморгана, которого я хорошо помню. Секундант Гилберта был из числа его 
родственников, кавалерийский капитан.
По окончании всех предварительных действий, когда все зрители собрались и 
расселись, как на скачках, а по краям поля встали на страже конные охотники, 
дуэлянты поскакали навстречу друг другу. Оба выстрелили, не доскакав до барьера,
 и оба промахнулись. Стали сходиться второй раз — теперь большая часть дроби из 
пистолета Гилберта попала моему деду в лицо, но дробинки не пробили кости, а 
большая пуля, на счастье, прошла мимо. Раны оказались неопасными и лишь пуще 
разозлили старого Иону Баррингтона. Противник его жаждал дальнейшей крови, и 
началась яростная рукопашная битва. Правда, я не думаю, что бой был 
действительно такой уж плотный, иначе непонятно, как они остались живы.
Дед получил три раны, которыми любил хвастаться: один шрам у него был на правом 
бицепсе, второй — на запястье, а третий — на тыльной стороне левой ладони. 
Шляпа, которую он хранил до самой смерти, тоже была пробита в нескольких местах,
 но у обоих под шляпами были каски, что, возможно, спасло их мозги от того, 
чтобы быть разбросанными по траве.
Гилберт получил от деда два удара — в бедро и в бок, но его эти раны не вывели 
из строя. Подозреваю, что он выглядел лучше в бою, будучи таким же сильным, как 
мой дед, но более спокойным; мне кажется, дед слишком уж эмоционально подошел к 
делу, потому что, сблизившись, он вместо того, чтобы ударить Гилберта, начал 
как можно чаще наносить удары его коню, пока животное не упало, подмяв под себя 
седока. Тогда дед спрыгнул с коня, отбросил саблю, достал кинжал и, приставив 
его к горлу Гилберта, приказал просить пощады. Тот ответил, что готов просить 
пощады только при том условии, что они безо всяких извинений или разговоров 
пожмут друг другу руки и станут в дальнейшем добрыми товарищами, не позволяя 
молодому поколению продолжить былую вражду отцов. Деду такие условия показались 
вполне приемлемыми, поскольку от них веяло здравым смыслом, так что с того 
момента они стали близкими друзьями и добрыми соседями».




Книга пятая
XIX век



Глава 28
Дуэльная шпага


Во всех цивилизованных странах шпага повседневного ношения исчезла из обихода 
благородных людей, но не отошла в полное забытье. Она продолжала существовать в 
форме ?p?e de combat
[51]
, излюбленного дуэльного оружия французов. Эфес ее, лишенный дуги и pas d'asne, 
сохранил лишь защитную корзинку, которая в первой половине века практически 
ничем не отличалась от защитной корзинки отошедшей в прошлое малой шпаги; от 
малой шпаги сохранился и трехгранный клинок, да и способ использования этого 
оружия не претерпел больших изменений. Месье Вижеан, знаменитый поэт 
фехтовального искусства, оставил нам много интересных рассказов о применении 
дуэльной шпаги.

Жан-Луи
Жан-Луи, родившийся примерно в 1784 году, имел, как и его предшественник 
Сен-Жорж, необычный цвет кожи, что в сочетании с хилым и почти неправильным 
сложением сильно мешало ему в ранние годы жизни. Однако прилежание в учебе 
владению оружием перевесило все эти недостатки, и в возрасте двадцати лет он 
уже попал в число лучших фехтовальщиков Европы, успев к этому времени сразиться 
на многих дуэлях. Великодушие характера в сочетании с превосходным владением 
оружием позволили ему победить всех противников, не лишив при этом ни одного из 
них жизни.
В те времена ни одна встреча искусных фехтовальщиков не могла считаться таковой,
 если там не было Жана-Луи. Как-то раз, продемонстрировав, как обычно, свои 
успехи и принимая поздравления окруживших его друзей, Жан-Луи вдруг услышал 
презрительный голос:
— Неплохо, конечно, но одно дело — спортивный зал, а совсем другое — реальный 
бой. С игрушечной рапирой этот парень управляется неплохо, но посмотрел бы я на 
него в настоящем деле!
Жан-Луи оглянулся и тут же узнал говорившего. Это был известный хвастун, чьи 
собственные достижения были крайне скромными. Жан-Луи пожал плечами и 
пробормотал:
— А-а, это он… Ну не обращать же внимания на все, что он говорит.
Через некоторое время состоялись еще одни соревнования фехтовальщиков. Первым, 
кого увидел Жан-Луи, войдя в зал, был все тот же самонадеянный хвастун — он 
сидел в первом ряду и с самого начала принялся отпускать уничижительные 
замечания. В противниках у нашего героя оказались в тот раз несколько сильных 
фехтовальщиков, но ни одному из них не удалось и дотронуться до него. По 
окончании турнира Жан-Луи вернулся в раздевалку и уже собирался уходить, когда 
услышал разговор двух зрителей.
— Ну, тебе не угодишь, — говорил один. — Жан-Луи не пропустил ни одного удара!
— Чушь это все, — отвечал бахвал. — Эти спортсмены вели бы себя совсем 
по-другому, будь в их руках острые шпаги.
Жан подошел к нему и схватил за рукав:
— Уважаемый, я это слышу уже не первый раз. Вы не меня, случайно, имеете в 
виду?
Тот рассмеялся:
— Да кого же еще-то?
— В таком случае, правильно ли я понимаю, что вы хотите навязать мне дуэль? — 
осведомился Жан-Луи.
Тот нагло заявил:
— Боевая шпага не для черномазой руки, так что иди и дальше фехтуй на игрушках!
Жан-Луи секунду смотрел на него и сказал:
— Не то чтобы я так уж рвался скрестить с вами шпаги, но раз уж вам так 
неймется, то я предоставлю вам такую возможность, но с одним условием.
— Ага, уже условия пошли? — усмехнулся тот.
— Расслабьтесь, — ответил Жан-Луи, — вам оно понравится. Я знаю свой уровень, и 
биться на равных с третьесортным бойцом, вроде вас, мне зазорно. Поэтому 
давайте так: у вас будет ваша острая шпага, а у меня — спортивная с шариком на 
конце.
Все, кто наблюдал за сценой, ахнули:
— Луи, ты с ума сошел! Мы не допустим столь неравной игры!
Мастер отмахнулся:
— Я в своем уме, а этот господин завтра утром получит по заслугам, как того и 
хотел. Я уверен в себе и знаю, чего стоит он. Так что дайте мне спокойно 
выставить его на посмешище.



?p?e de combat


На следующее утро встреча состоялась. Жан-Луи был вооружен учебной шпагой, а 
его противник — дуэльной. Хвастун сразу бросился в яростную атаку. Жан-Луи 
слегка подался назад, дав противнику выплеснуть энергию и ограничившись защитой,
 и, наконец, улучив момент, с силой парировал один из ударов и нанес ответный, 
хлестнув гибким клинком своей шпаги по лицу соперника. Несчастный упал и 
покатился по полу с обезображенным лицом. Не один месяц прошел, пока отметина 
Жана-Луи сошла с лица побежденного, и больше тот никогда не давал повода для 
еще одной.
Дуэльный день
Во времена Наполеоновских войн, когда французы были на вершине успеха, в 
Испании стояли рядом два полка — один, состоящий целиком из французов, а второй 
— укомплектованный в основном итальянцами. Между этими двумя подразделениями 
витал дух некоего национального соперничества. Постоянно вспыхивали ссоры, и в 
конце концов эта вражда вылилась в серьезные беспорядки, в ходе которых 
пострадало множество народу с обеих сторон; утихомирить бунт удалось только с 
помощью отряда пехоты с примкнутыми штыками, и многих пришлось арестовать. 
Командующий генерал созвал совет старших офицеров, на котором решено было 
расправиться с проблемой радикально. Издали приказ, чтобы мастера фехтования с 
обеих сторон вместе со своими помощниками взяли все на себя и сразились перед 
лицом всей армии до победного конца. Жан-Луи — главный фехтовальщик 
французского полка; с итальянской стороны ему противостоит Джиакомо Феррари. 
Луи предстоит нелегкая работа, ведь его противник — один из лучших бойцов 
Италии, фехтует с детства, а до получения назначения в армию содержал во 
Флоренции знаменитую школу фехтования.
Вот настал оговоренный день. Войска выстроены в каре. Под барабанную дробь 
выходят двое главных фехтовальщиков, с каждым — по четырнадцать мастеров и 
офицеров. Двое главных сразу же приступают к делу. Они раздеваются по пояс, и 
секундант подносит каждому шпагу. Звучит команда к бою, и итальянец бросается в 
атаку, но хладнокровный француз отбивает все удары и терпеливо ждет удобного 
случая. Тогда Феррари умеривает пыл и пытается спровоцировать соперника на 
неосторожную контратаку — но Жан-Луи продолжает придерживаться оборонительной 
стратегии. Итальянец, потеряв терпение, издает боевой клич, которым его 
соотечественники так любят пугать противников в поединке, и бросается на Луи, 
который коротко парирует, быстро продолжает движение и попадает сопернику в 
плечо. Тот, легко раненный, восклицает:
— Ерунда! Продолжаем!
Они сходятся вновь, и Жан-Луи решительным выпадом пробивает грудь Феррари. Тот 
бледнеет, роняет шпагу и тяжело падает наземь. Так окончилась его последняя 
дуэль.
Жан-Луи спокойно вытирает шпагу, и после минутного отдыха на него набрасывается 
второй противник. Звон оружия, короткий вскрик, и вот на площадке стоит один 
лишь Луи, итальянец же отправился вслед за своим командиром. Третьего постигла 
та же участь, десять следующих противников покалечены, и вот остались лишь двое.
 Генерал, решив, что этого достаточно, прекращает побоище; Жан-Луи протягивает 
двоим выжившим руку, и на этом заканчивается вражда двух полков.
Месье ле Комти де Бонди
Граф де Бонди был выдающейся личностью начала XIX столетия. Он занимал высокую 
должность — префекта Сены. Однако заботы, связанные с должностью, мало его 
занимали — основным предметом его внимания были личные достижения, а их было 
немало. Это был видный мужчина шести футов роста, сильный, хорошо тренированный 
и после сорока лет благоразумной и рассудительной жизни все еще активный, как 
пантера. Но главным его достоинством был высокий уровень владения оружием. 
Занятия с рапирой он любил с детства; встречался со всеми знаменитыми 
любителями и профессионалами и всех побеждал. Как-то раз ему бросил вызов 
какой-то бравый солдат из гвардии, который настаивал на публичном проведении 
поединка, — в результате граф нанес ему пятнадцать чистых ударов, а сам 
пропустил только один. Для карьеры солдата это разгромное поражение оказалось 
губительным. На счету графа было только одно поражение, и он возомнил себя 
совершенно непобедимым. Во Франции жил один мастер, который ни разу с графом не 
фехтовал, — это был знаменитый Лафанжер, уроженец Лиона, где и содержал школу 
фехтования, которая настолько занимала все его помыслы, что из дому ему 
случалось отлучаться крайне редко. Но однажды он приехал в Париж, чтобы принять 
участие в соревнованиях, которые устраивал один из его друзей, и на этих 
соревнованиях ему сопутствовал несказанный успех. Лафанжер был низкого роста, 
от силы футов пяти, так что присутствовавший там величественный префект 
поглядывал на него сверху вниз как в прямом, так и в переносном смысле и не 
жалел насмешек, высказываясь в том духе, что доведись чемпиону скрестить шпаги 
с ним, префектом, то он бы легко не отделался. Нашлись охотники передать эти 
слова Лафанжеру, тот сразу же решил задержаться в Париже чуть дольше и 
заставить месье де Бонди сменить тон. Кроме того, по мнению Лафанжера, их 
поединок должен был пройти на публике. Граф воспринял это предложение с 
радостью, все было соблюдено, собрали судей, главным среди которых стал не кто 
иной, как знаменитый Жан-Луи; в распоряжение бойцов предоставили большой зал в 
Ке д'Орсе.
Вот все готово к поединку. Судьи заняли места в первом ряду, и весь зал, ввиду 
важности предстоящего боя, забит мастерами, офицерами и 
фехтовальщиками-любителями. С боем часов на краю зала появляется Лафанжер, 
одетый в простой фехтовальный костюм; его приветствуют заслуженной овацией. 
Сразу же после него появляется и соперник. Его вид настолько ошеломляет 
зрителей, что они шепчут друг другу: «Он что, на бал-маскарад собрался?» И в 
самом деле, этот господин, вместо обычной фехтовальной куртки, явился в белом 
атласном стеганом камзоле, вышитом тонкими кружевами и с воротником из все тех 
же дамских кружев. Лафанжер, отметив этот факт, счел его дополнительным вызовом 
себе и определенно решил выставить на смех носителя этого костюма.
Слышен голос председателя:
— Господа, вы готовы? — Оба в согласии склонили головы. — Тогда начинайте!
Бойцы осторожно сблизились, затем скрестили шпаги и замерли, внимательно 
вглядываясь друг в друга. Лафанжер непоколебимо спокоен, и граф, наконец, 
первым теряет терпение и бросается в яростную атаку. Лафанжер парирует ее и 
наносит четкий ответный удар в грудь соперника; когда он возвращается в стойку, 
на шарике, что на конце его шпаги, болтается кружевной лоскут. Бойцы снова 
скрестили оружие, и опять еще один кружевной лоскут взлетает в воздух. Поединок 
длился всего около двадцати минут, по истечении которых весь костюм графа 
полностью лишился дорогого кружевного украшения да и сам превратился в лохмотья.
 Раздосадованный граф отправился с поля боя прямо домой и не вылезал из постели 
две недели. Истинно, гордыня ведет к падению.
«Мясник»
Мистер Джордж Чепмен, около сорока лет пребывавший на посту секретаря 
Лондонского фехтовального клуба, частенько рассказывал нам эту историю — как я 
понял, он был непосредственным очевидцем всего произошедшего. Рассказывал он 
нам это в целях предупреждения молодых фехтовальщиков от такой глупости, как 
поединок с противником, имеющим в фехтовальных кругах репутацию «мясника». Те, 
кто изучает и развивает «благородное искусство фехтования», хорошо знают этого 
опасного зверя, но среди читателей этой книги может найтись кто-нибудь, и не 
принадлежащий к приверженцам нашего прославленного искусства, так что для 
такого читателя мы вкратце опишем этот тип: «мясник» поступает на обучение в 
школу одного из преподавателей или, если обладает достаточным влиянием, 
добивается избрания членом какого-нибудь фехтовального клуба. Там он 
приобретает все необходимое для фехтовальщика оборудование и берет дюжину-две 
уроков у преподавателя (посочувствуем бедному преподавателю!). Так он получает 
общее представление о том, как делать выпад и возвращаться в стойку, и некое 
ужасно примитивное представление о парировании ударов. Все, больше учиться ему 
не надо, теперь он уже способен «работать». Ждать приглашения на бой он не 
собирается, а сам набрасывается на первого попавшегося именитого фехтовальщика, 
которому не повезет оказаться в пределах досягаемости. В бою он придерживается 
самой простой тактики: как можно сильнее замахивается, нагибает голову, как 
разъяренный бык, несется на соперника, а добежав — со всей силы лупит его 
шпагой, совершенно не заботясь о том, чтобы самому не пропустить удара. Что из 
этого может выйти, мы узнаем из рассказа мистера Чепмена.
Реанимация

Примерно в 1840 году некий мистер Р. был завсегдатаем нескольких существовавших 
в ту пору в Лондоне школ фехтования. Вне фехтовального зала его все любили, но 
со шпагой в руке он превращался в законченного и потому крайне опасного 
«мясника», в общем, редко попадался настолько беспечный человек, чтобы 
скрестить с ним шпаги. Как-то раз зал, где находился в тот момент мистер Р., 
случилось посетить выдающемуся французскому преподавателю месье Пону. И не 
успел француз надеть фехтовальный костюм, как наш «мясник» выбрал его своей 
жертвой и пригласил пофехтовать. Некоторые из местных, не совсем довольные его 
прямолинейным наскоком на именитого гостя, пытались предупредить месье Пона об 
опасных свойствах этого джентльмена; но француз, отчасти по причине 
национальной учтивости, а отчасти — уверенности в собственных силах, согласился 
провести поединок. Начали бой, и мистер Р. быстро обнаружил, что ничего не 
может поделать с противником такого уровня; тогда он нагнул голову, бросился на 
Пона и, замахнувшись как можно сильнее, ударил его что есть мочи. Пон с силой 
парировал эту атаку, но кончик рапиры нападавшего, на котором был закреплен 
защитный шарик, отломился и отлетел в сторону, а оставшийся обломок рапиры 
вошел французу прямо в грудь. Месье Пон, повернувшись к молодому преподавателю, 
своему близкому другу, воскликнул: «Моп ami, je suis tue!»
[52]
и упал без чувств. Все присутствовавшие бросились на помощь, перенесли его в 
кресло и тут же послали за доктором. Мистер Р., в ужасе от содеянного и 
прекрасно понимая, что виноват во всем только он, упал в глубокий обморок. 
Прибыл молодой доктор и склонился над лежащим джентльменом. Хозяин школы позвал 
его:

— Не тот; вот он!
Обломок рапиры извлекли из тела месье Пона, и доктор воскликнул:
— Тут дело плохо! Его срочно надо доставить домой, и лучше послать за Таким-то 
и Таким-то, — прозвучали имена двух самых известных хирургов того времени.
Бесчувственное тело Пона доставили домой и положили на кровать. Прибыли оба 
врача, тщательно обследовали раненого и объявили случай безнадежным. Самый 
молодой из троицы, который первым явился в зал, сказал:
— Я уверен, что небольшой шанс есть!
Но ученые мужи ответили:
— Ему жить осталось часа три, и мы не в силах ему помочь. Хотите попробовать — 
пожалуйста, но ответственность будет лежать на вас, — и покинули дом.
Оставшийся молодой врач повернулся к преподавателю, который был вне себя от 
горя, и спросил:
— Это ваш друг?
— Да, — ответил тот, — это мой лучший друг.
— У него есть только один шанс, но этот шанс есть. Вы готовы рискнуть, чтобы 
попробовать спасти его?
— Я готов рискнуть хоть самой жизнью, — ответил преподаватель.
— Хорошо, — сказал врач, выписывая рецепт. — Срочно раздобудьте это лекарство и 
заставьте его выпить, если у вас получится. Видите, я не подписываю этот рецепт 
своим именем — боюсь. Так что вы должны взять все на себя; но помните, времени 
терять нельзя!
Молодой человек сразу же отправился за лекарством, купил его и сумел влить 
умирающему в рот. Вскоре месье Пон пошевелился, повернулся на бок, и его начало 
рвать кровью. Через несколько минут, когда действие рвотного закончилось, Пон 
упал на подушку и заснул глубоким сном, продлившимся несколько часов. Это был 
крепкий и здоровый мужчина, и он вел правильный образ жизни, так что через 
месяц после случившегося он уже спокойно разгуливал как ни в чем не бывало.
Отточенные шпаги
1860 год, город Люнвиль. Это военный город, и среди прочих увеселительных 
заведений в нем есть некое кафе, куда военные валят толпами, и по очень простой 
причине: за стойкой стоит дочь хозяина. Это очаровательная девушка восемнадцати 
лет, с роскошными темными волосами и самыми притягательными карими глазами, 
которые только можно себе представить. От нее весь гарнизон без ума, что 
приносит заведению немалые барыши. Помимо прочих частей, в городе 
расквартированы 2-й уланский и 12-й драгунский полки, и среди солдат обеих 
частей кафе весьма популярно. Самый выдающийся персонаж — улан Пьер, высокий 
красивый капрал с приятным голосом и хорошими манерами. Неудивительно, что 
девушка ему симпатизирует.
Но у нее есть и поклонник из драгунского полка — капрал Жиро, полная 
противоположность красавчику улану. Ему уже далеко за тридцать; лицо его ничем 
не примечательно; лысеет; общается грубо и насмешливо; склонен к полноте. Но он 
блестящий поэт и в этом качестве несколько лет назад поведал о том, «что 
ненавидят девушки». В общем, старая история о двух собаках и одной кости. Жиро 
злит предпочтение, оказываемое его сопернику, и он даже не пытается скрыть 
раздражения. Однажды вечером, сидя за столом вместе с Пьером и рядом их общих 
товарищей, он грубо кричит девушке:
— Эй, девка! Наполни-ка наши стаканы, да поживее!
Пьер, вскочив на ноги, хватает его за ухо и шипит:
— Смотрите, с кем разговариваете, господин Жиро!
Оба соперника разъярены и готовы задушить друг друга на месте, но их 
растаскивают. После такого дуэли не избежать. Оружием выбрали отточенные рапиры,
 а поскольку в своих полках оба господина слыли лучшими фехтовальщиками, 
всеобщее любопытство возбуждено дальше некуда.
Вот дуэлянты встречаются в установленном порядке; дана команда начинать бой, и 
минуты три-четыре они превосходно сражаются без каких-либо результатов. 
Несколько минут отдыха, и сходятся снова; и тут Пьер, заметив, что противник 
чуть опустил руку, наносит под нее обманный удар, тем самым заставляя соперника 
опустить руку еще ниже, а сам в этот момент атакует поверх руки гораздо быстрее,
 чем я об этом рассказываю, и пробивает грудь Жиро. Раненого уносят без чувств, 
и все считают его убитым. Однако он лишь потерял сознание и прожил потом 
достаточно долго, но грубостей по отношению к девушке более никогда не допускал.

Красные перчатки

Барон де Во в своей интересной книге «Les Duels C?l?bres»
[53]
приводит занимательный рассказ о поединке, произошедшем в 1868 году между 
виконтом де По и месье де Перье. Эти два господина какое-то время назад не 
сошлись по вопросу о процедурных тонкостях проведения дуэлей и решили уладить 
свой спор общепринятым способом. Перье, которому было на тот момент всего 
двадцать два года, уже был серьезным противником, имея на своем счету с 
полдюжины побед. Но в этот раз ему предстояло тяжелое испытание, поскольку 
виконт был соперником очень грозным, умелым фехтовальщиком и храбрым воином. 
Кроме того, он был еще и опасным левшой, так что бой предстоял захватывающий. 
Маркиз Гертфорд предоставил в распоряжение дуэлянтов свой парк, приказав всем 
своим людям оказывать соперникам всяческое содействие. Секундантами де Ло были 
принц Иоахим Мюрат и граф де Бьенкур, а глава семейства, маркиз де Ло, 
сопровождал всю группу, так что за охраной его интересов следили опытные и 
высокопоставленные люди.

У Перье же в помощниках были двое молодых ребят, сотрудников известной газеты, 
и они показали себя людьми, гораздо хуже разбиравшимися в делах чести, чем 
секунданты его соперника. Один из них, по имени Фервак, не меньше других 
ценивший высокое положение, был просто сам не свой от возможности пообщаться с 
принцем, а про своего дуэлянта и думать забыл; второй же, Назе, будучи в 
некоторой степени денди, вообще не думал ни о чем, кроме своих кожаных туфель и 
превосходной пары красных перчаток, которые ничто на свете не могло бы 
заставить его снять и положить в карман. Оба они были славными мальчиками, но в 
качестве секундантов на дуэли они смотрелись так странно, что Перье отметил:
— Если сам поединок не будет достаточно серьезным, нас просто поднимут на смех.
Местом для боя выбрали великолепную тенистую аллею, и вскоре все было готово. 
Поединок был яростный, натиск виконта был так свиреп, что молодому человеку не 
раз приходилось отступать, но он вновь возвращался на свою позицию, нанося 
ответные удары. Немного отдохнув, сошлись еще раз, и вновь безрезультатно, 
поскольку фехтовали оба великолепно.



?p?e de combat


На третий раз виконт решил, что пора заканчивать, и стал готовиться к 
решительному выпаду. Он пытался отвлечь внимание противника постоянными сменами 
атаки, асам постепенно готовил правую ногу (напомним, что он был левшой) к 
решительному выпаду. Но не успел он закончить своего маневра, как Перье, от 
внимания которого все эта подготовка не ускользнула, быстро оттолкнул шпагу 
противника и проткнул тому бицепс, закончив таким образом. бой.
По дороге домой Назе, очень довольный всем произошедшим, весело болтая с Перье, 
спросил:
— А почему ты весь бой поглядывал в мою сторону?
— Дорогой мой друг, — ответит тот, — это все твои ужасные красные перчатки. 
Ради бога, когда мы куда-нибудь пойдем вместе в следующий раз, спрячь их в 
карман; они привлекают внимание всех вокруг!



Глава 29
Сабля

Мы наблюдали за обменом любезностями закованных в броню рыцарей пятнадцатого 
века; побывали на поле боя вместе с Соелями и Клаудио в веке шестнадцатом; 
погуляли с д'Артаньяном и его мушкетерами по семнадцатому столетию; порезвились 
с Раванном и Дюбуа в восемнадцатом. После огромных боевых топоров и двуручных 
мечей, рапир и кинжалов, маленьких коварных колишемардов и всей той романтики, 
что окружала бойцов, и того великолепия оружия, которым они сражались, как 
трудно теперь перейти в век девятнадцатый! Да, мы понаблюдали за фехтовальными 
изысками Анджело, д'Эона и Сен-Жоржа; были свидетелями подвигов Жана-Луи и 
воскрешения великолепного мастера месье Пона — и все это были люди 
девятнадцатого столетия. Но в Англии все это уже было в прошлом — осталась 
только сабля британского офицера, но те, кто носят ее, проявляют к ней, как 
правило, очень мало интереса. Так что для того, чтобы посмотреть на возможности 
сабли, нам придется отправиться в Европу, где она еще долго была в ходу.
Задира из Бордо
В первой половине XIX века жил один персонаж — благородного происхождения, если 
хотите знать. Он, наверное, мечтал о временах Вито и Лафретта, но в те дни, 
которые он хотел бы облагородить своим присутствием, он представлял бы собой 
исключительно ходячую проблему для всех окружающих.
Граф де Ларильер был в некотором отношении приятным человеком. Высокий, 
красивый, с элегантными манерами; даже самые жуткие оскорбления он произносил в 
такой учтивой форме и таким сладким музыкальным голосом, что все оставались в 
восхищении — за исключением, разумеется, адресата. И в то же время он без 
промаха стрелял из пистолета, великолепно фехтовал и особенно гордился своим 
мастерством в фехтовании на саблях. Но была у него одна слабость, которая и 
привела его к гибели, — он страдал своего рода душевной болезнью: страстью к 
пролитию крови, не важно чьей, и имел дурную привычку придраться к первому 
попавшемуся человеку на улице, делая неизбежной последующую дуэль, на которой 
неизменно убивал несчастного (разумеется, по всем законам чести), а потом 
заносил его имя в свою книгу рекордов.



Итальянская дуэльная сабля


Как-то раз в поисках приключений он отправился в город Бордо. Выйдя вечером 
пройтись в сопровождении друга, хорошо знавшего его привычки, граф увидел на 
одной из улиц купца, прогуливавшегося со своей молодой женой. Граф остановил 
супружескую пару, снял самым вежливым образом шляпу и обратился к мужчине:
— Господин хороший, простите мою дерзость, но я поспорил с другом, что поцелую 
вашу жену, — полагаю, эта дама ваша жена? — прямо сейчас. Я извиняюсь, если мои 
действия доставят вам какое-то неудобство, но мне надо выиграть пари.
Разразилась сцена, и граф, все продумавший заранее, отвесил купцу пощечину. 
Затем последовала дуэль на пистолетах, в ходе которой граф намеренно застрелил 
бедного коммерсанта, что и записал в свою книгу.
Ларильер наводил ужас на всю округу, подобно тому бахвалу-ирландцу, которого в 
конце концов так славно укротил шестидесятилетний Дональд Макбейн. Ирландец 
тогда отделался семью ранами и сломанной рукой, но судьба кровожадного графа 
оказалась более плачевной.
Один молодой офицер, коренной уроженец Бордо, живший неподалеку, решил избавить 
родной город от этого злодея. Офицер был отважным парнем, он хорошо владел 
всеми видами оружия и чувствовал себя вполне готовым к выполнению той задачи, 
которую на себя возложил. Получив у командира увольнительную, он отправился в 
Бордо, где ему рассказали, как найти графа. Шел бал-маскарад, и месье де 
Ларильер сидел за столиком, потягивая пунш, когда к нему подошел высокий, 
спортивного вида человек в костюме домино, чье лицо было закрыто бархатной 
маской. Подойдя прямо к столу графа, он выбил у него из руки бокал как раз в 
тот момент, когда граф подносил его к губам.
— Официант! Ячменной воды этому господину! — крикнул гость.
Вне себя от гнева, граф вскочил на ноги:
— Несчастный дурак! Ты знаешь, кто я такой?
— Я хорошо это знаю, — ответил незнакомец. — А тебе теперь придется иметь дело 
со мной. Эй, официант, где же вода? — Подбежал слуга с полным графином напитка.
 — Ну вот, — продолжала маска, приставив маленький пистолет к голове графа, — 
если ты прямо сейчас не выпьешь весь этот графин, твои мозги разлетятся по 
залу; если выпьешь — я окажу тебе честь драться со мной завтра утром на любом 
оружии, какое придет тебе в голову. В любом случае я скоро избавлю от тебя мой 
славный город Бордо.
— Тогда на саблях! — выпалил разъяренный граф.
— На саблях? С удовольствием! — ответил незнакомец, не отнимая пистолета от 
головы графа. — Но ты пей, красавчик, пей!
И кровожадный забияка глоток за глотком выпил весь графин. Вокруг собралось 
немало любопытных поглазеть. Незнакомец огляделся, чтобы убедиться в том 
эффекте, который произвел его поступок, а затем, повернувшись к графу, 
произнес:
— Итак, на сегодня достаточно; остальное получишь завтра. И имей в виду — я 
собираюсь убить тебя на том же месте, где от твоей руки пал несчастный купец.
Прибыв на следующее утро на указанное место, Лaрильер увидел высокого 
энергичного молодого человека лет двадцати пяти в сопровождении двух солдат из 
соседнего гарнизона. Хладнокровный и решительный настрой противника говорил о 
том, что поединок будет не из легких. Они встали друг напротив друга, и 
распорядитель дуэли произнес заветные слова:
— Приступайте, месье!
Ларильер сразу понял, что этот молодой офицер — самый трудный противник за всю 
его карьеру, потому что его не удавалось даже коснуться, хотя граф перебрал уже 
все известные ему хитрые приемы. Наконец, потеряв терпение, он воззвал к 
противнику:
— Вы уже долго затягиваете поединок; скажите уж, когда вы соблаговолите его 
закончить?
— Прямо сейчас, — ответил офицер и мощным выпадом пробил сердце задиры.
В ту ночь честные жители Бордо спали спокойно.
Самоубийца
Поскольку событие, о котором мы сейчас расскажем, произошло в последней 
четверти века, мы сочли за лучшее не разглашать истинных имен действующих лиц и 
ограничимся как можно более точным пересказом самого случая.
Итак, служил в итальянской армии молодой офицер, назовем его лейтенант Фоскаро. 
Этот молодой господин был симпатичен и имел хорошие манеры, что делало его 
всеобщим любимцем. Как-то раз на прогулке он встретил своего дальнего 
родственника, синьора Икс с женой. Они радостно поприветствовали друг друга, и, 
разумеется, лейтенанта представили жене. Дело было в гарнизонном городке, и 
Фоскаро был в военной форме — иностранные офицеры гораздо чаще ходят в форме, 
чем наши. Через какое-то время, в увольнении, он снова встретил эту пару и снял 
шляпу, но ему не ответили. «Должно быть, они меня не узнали в штатском», — 
подумал Фоскаро и забыл о случившемся. Но такое произошло еще несколько раз, и, 
наконец, он решил, что его намеренно игнорируют. Как-то раз, встретившись с 
синьором Икс, Фоскаро задал вопрос:
— Вы с женой несколько раз проигнорировали меня; чем я заслужил подобное 
обращение?
На что его собеседник отмахнулся:
— Я знать тебя не желаю! — и вдобавок оттолкнул лейтенанта.
После такого оскорбления дуэль была неизбежна, и не до «первой крови».
Дуэль состоялась в одном из римских фехтовальных залов, а в качестве оружия 
были выбраны столь любимые итальянцами легкие, как перышко, сабли. Правая рука 
Фоскаро была в тот момент серьезно травмирована, так что ему пришлось бы 
драться левой, что было для него совершенно непривычно. Поэтому он встал в 
стойку и просто наставлял острие сабли на противника, когда тот начинал атаку. 
К счастью для лейтенанта, его противник оказался исключительно плохим 
фехтовальщиком. Он даже саблю держал неправильно: вместо того чтобы поместить 
большой палец вдоль ручки на задней ее части и направлять таким образом режущую 
кромку лезвия, он сжал руку в кулак, в результате чего сабля проворачивалась в 
его руке всякий раз, когда он пытался нанести рубящий удар. Поэтому Фоскаро, 
хоть и пропустил несколько серьезных ударов по руке и по плечу, отделался 
только синяками и ушибами. Бой был яростный, особенно со стороны синьора Икс, и 
дуэлянтам несколько раз приходилось делать перерыв, чтобы отдышаться. Наконец, 
Фоскаро получил мощный удар по плечу рядом с шеей; если бы удар был нанесен 
правильно, схватке пришел бы конец. Распорядитель крикнул:
— Стоп!
Доктора и секунданты осмотрели место удара.
— Ни капли крови!
Бой решено было возобновить, но тут один из секундантов взглянул и на второго 
бойца:
— А с вами что?
Синьор Икс побледнел, зашатался и упал. В своем яростном наскоке он сам 
нарвался на саблю Фоскаро.
Высохшая рука
Как повторяется история! Случай, о котором мы хотим рассказать, произошел лет 
десять назад, но он во всех отношениях схож с давнишним эпизодом с участием 
Роба Роя и Макнейла из Барры. В обоих случаях пострадавшие сами навлекли на 
себя беду, по собственной глупости затеяв поединок на боевом оружии с людьми, с 
которыми у них не было никакой ссоры, ради нелепого желания выяснить, кто из 
двоих лучше фехтует, хотя то же самое можно было бы узнать гораздо менее 
кровавым способом. Более того, что любопытно, оба были наказаны практически 
одинаково. Макнейл, как мы помним, получил травму правой руки, которая на три 
месяца приковала его к постели, а что случилось с героем из XIX столетия, мы 
сейчас увидим. Имена действующих лиц мы опустим, как и в предыдущем случае.
Некий мистер С., личный друг автора этих строк, отдыхал на водах в Швейцарии, 
где обычно собирается цвет итальянского общества. Среди прочих посетителей в 
гостинице остановился и некий джентльмен из Северной Италии, назовем его граф 
Алессандро. У графа была одна особенность: его правая рука была покалечена и 
практически бездействовала. Англичанина это заинтересовало, и он с любопытством 
поглядывал на увечье. Заметив это, граф мрачным взглядом окинул свою руку, 
повернулся к мистеру С. и сказал:
— Я вижу, вы смотрите на мою руку. Наверное, надо рассказать, как она пришла в 
такое состояние, чтобы никто не повторял тех глупостей, что совершил в свое 
время я. До того как это произошло, я страстно увлекался фехтованием на шпагах 
и саблях. Я ходил фехтовать во все школы, и мне везде сопутствовал успех, я 
провел несколько дуэлей на саблях и изо всех вышел победителем. Я казался себе 
непобедимым, и вот услышал как-то раз, на свою беду, об одном господине из 
Австрии, чьи способности описывали как не уступающие моим, если не 
превосходящие их. С тех пор я не мог успокоиться, пока не скрещу с ним клинки. 
Если бы мне было достаточно товарищеского поединка с тренировочным оружием в 
фехтовальной школе, эта проба клинка обошлась бы мне без последствий; но мне 
было этого мало, я хотел сразиться на боевом оружии.
Встретив австрийца, я нарочито поссорился с ним, так что ему ничего не 
оставалось, кроме как вызвать меня на дуэль. Оружием выбрали конечно же сабли. 
Мы бились несколько раундов, достаточно долго, и, наконец, он нанес мне рубящий 
удар по внутренней стороне запястья, что полностью вывело меня из строя. 
Присутствовавший при этом врач перевязал мою рану, и ему стоило большого труда 
спасти мою руку от ампутации. Наконец, рана зажила, но поврежденные нервы и 
сухожилия так и не срослись. Рука высохла, и моя карьера фехтовальщика 
закончилась навсегда.
Дуэль Асселана

Месье Асселан, кажется, не был благородным дворянином в полном смысле этого 
слова. Однако он обладал всеми задатками, необходимыми для того, чтобы стать 
чистой воды джентльменом. Это был большой, сильный человек двадцати семи лет, 
достаточно привлекательной внешности; у него было полно денег; делать ему было 
нечего, а времени в его распоряжении было навалом. Часть этого времени он 
тратил на выполнение обязанностей «лейтенанта де ла люветри» — хозяина гончих
[54]
. Но к этим своим обязанностям от относился спустя рукава и в итоге приобрел 
репутацию задиры, пьяницы и никчемного человека. Кажется, в его биографии уже 
были темные пятна, поскольку на суде, последовавшем за дуэлью, о которой мы 
сейчас расскажем, председатель напомнил ему, что тот уже дважды был объявлен 
виновным в браконьерстве, причем один раз даже был закован за это в наручники. 
Представьте только, чтобы английский хозяин гончих позволил хотя бы заподозрить 
себя в таком проступке! Кроме того, после дуэли с неким журналистом он потом 
хвастался по всей округе и выражал сожаление о том, что не добил побежденного,
 — в общем-то несколько странное поведение после дуэли.

Месье де Сен-Виктор, отставной офицер и джентльмен, был женат, и у него была 
дочка двенадцати лет. Этот абсолютно мирный человек заслуженно пользовался 
всеобщей симпатией. Правда, с деньгами у него было не очень хорошо, так что 
ради заработка ему пришлось наняться управляющим к маркизу де Макмаону. У месье 
Асселана возникли какие-то проблемы с маркизом, которому он написал столь 
оскорбительное письмо, что тот, считая ниже своего достоинства отвечать лично, 
поручил это дело своему управляющему. В результате Асселан затаил обиду на 
Сен-Виктора, который был управляющим также и у графини де Талейран, а в ее 
владениях Асселан пользовался всеми привилегиями хозяина гончих. Однажды он 
счел возможным собрать своих людей, чтобы поохотиться на кабана во владениях 
графини, не поставив в известность о своих намерениях ни ее самое, ни ее людей. 
В результате его просто выдворили из поместья.
После этого он написал грубое письмо управляющему, чей ответ был, конечно, 
вполне учтив, но недостаточно взвешен, чтобы успокоить разозленного охотника. 
Переписка продолжилась на повышенных тонах, и в конце концов Асселан написал 
Сен-Виктору столь оскорбительное письмо, что тот был просто вынужден вызвать 
его на дуэль. Было решено, что дуэль состоится «до первой крови», но в 
результате, как показал суд, вне зависимости от намерений Сен-Виктора, Асселан 
твердо намеревался убить его.
В качестве оружия были выбраны пехотные сабли, и поединок завершился очень 
быстро, потому что в первом же схождении Сен-Виктор получил колющий удар в 
живот, от которого и умер четыре часа спустя.



Глава 30
Дубинка, палка, деревянная рапира

Еще в середине XIX века сохранялись некоторые формы «призовых боев» начала 
XVIII — в виде фехтования на палках, которое не вымерло еще к тому времени на 
западе Англии. Фехтование на деревянных рапирах — прямое наследие фехтования на 
рапирах с кинжалом эпохи Сильвера, которое еще опознается в действиях 
«гладиаторов» Джеймса Миллера. Эти герои некоторые из своих боев на сцене 
проводили с шотландской саблей в правой руке, а в левой держали более короткое 
оружие — дюймов четырнадцать в длину, с корзинчатым эфесом, таким же, как у 
сабли, и помогали себе этим оружием при парировании ударов противника. Бойцы на 
палках проводили свои поединки в менее опасной форме, заменив стальные лезвия 
на ясеневые палки около ярда длиной и толщиной в средний палец крепкого 
крестьянина, рукояти их защищались плетеными корзинками.
Представителям высших классов не было необходимости овладевать этим довольно 
грубым боевым искусством; им хватало малой шпаги, владение которой было для них 
иногда жизненно необходимым. Но мода изменилась — джентльмены перестали носить 
шпаги, а следовательно, перестали и забивать себе голову искусством обращения с 
ними.



Фехтование на деревянных шпагах


С другой стороны, крепкие простые парни знать не хотели об изменениях капризной 
моды лондонских джентльменов и продолжали на своих праздниках публичные 
поединки на деревянном оружии. Одним из распространенных вариантов при бое на 
одной палке, вместо двух, было привязывание левой руки за спину во избежание ее 
«нечестного» использования, в бою. В каждом районе способ этого привязывания 
был свой. В Глочестершире выпрямленную руку пристегивали к бедру; в Уилтшире ее 
пристегивали к поясу таким образом, чтобы, подняв локоть, боец мог защитить 
глаза; а Дональд Уокер в своих «Фехтовальных упражнениях» 1840 года издания 
рассказывает о том, что «левая рука сжимает платок, обвязанный вокруг левого 
бедра, а локоть ее поднят и направлен вперед». Сражаясь, бойцы стояли друг 
напротив друга на расстоянии удара на прямых, или почти прямых, ногах; выпадов 
в таком фехтовании не было, но передвижений временами делалось много, как в 
фехтовании периода рапир. Целью таких состязаний было разбить противнику голову 
— то есть ударить так, чтобы по голове потекла кровь потоком не менее дюйма. 
Удары по всем остальным частям тела просто не признавались.
Встречи Доувера
В первой половине XVII века в Глочестершире жил некий примерный джентльмен, а 
также хороший спортсмен, по имени Роберт Доувер. Он взял на себя обязанность 
организовать в облагороженном виде тот грубый деревенский вид схватки, которому 
с таким удовольствием предавались его низкорожденные соседи. Речь шла о боях на 
палках и борьбе, впрочем, последняя нас сейчас не интересует. В качестве арены 
для боев он избрал приподнятый участок земли на пустоши, неподалеку от деревни 
Уэстон-Сабидж, впоследствии известный как холм Доувера. Будучи заядлым 
спортсменом, он намеревался привлечь не только бойцов местного деревенского 
масштаба, но и лучших в своем деле со всей Англии, так что в качестве призов на 
своих «встречах», которые ежегодно проводились в понедельник на Троицу, он 
выделял не просто новую шляпу с желтой лентой — об этой шляпе чуть позже, — но 
тугой кошелек, набитый золотыми гинеями. Неудивительно, что со всей Англии на 
холм Доувера устремились мастера по разбиванию черепов.
Это были знаменитые встречи. Вся окрестная знать собиралась посмотреть на 
поединки, а некоторые из молодых ее представителей — даже поучаствовать, не 
ради золота, естественно, а ради самой забавы. Поистине, такого шоу, как 
«встречи Доувера», в те времена не было. Да, в мрачные клерикальные годы они не 
проводились, но с приходом Веселого Монарха этот обычай возродился заодно со 
многими, куда менее невинными, развлечениями двора.
Однако эти встречи не всегда проходили гладко. Временами бойцы выходили из себя 
и беспощаднейшим образом набрасывались друг на друга. В 40-е годы на холме 
Доувера произошел бой, начавшийся как спортивный поединок, между двумя 
джентльменами: мистером Эбенезером Престейджем из Кампдена, известным 
спортсменом, и мистером Спайрсом из Миклтона, также знаменитым своим умелым 
обращением с палкой. Они бились между собой целый час или больше, пока оба не 
вымотались донельзя. Счет продолжал оставаться «сухим», поскольку требуемого 
дюйма крови так и не было. Друзья развели соперников с арены боя. У мистера 
Престейджа были отбиты ребра и плечи, но бедный мистер Спайрс был избит еще 
сильнее, стал инвалидом, неспособным к какому бы то ни было труду, и вскоре 
отдал богу душу.
«Встречи Доувера» все же отошли ныне в область истории, но виной тому вовсе не 
происшествие с бедным мистером Спайрсом — их уничтожила железная дорога, по 
которой в район стекались самые грубые и отвратительные мошенники с округи на 
много миль. На неделю Троицы таких людей собралось вокруг холма до тридцати и 
более тысяч. Конечно, дворянство держалось от них поодаль. Но сцены пьянства, 
беспорядков и дебоша возмутили весь район, и указом парламента площадка была 
закрыта. Так навсегда завершилась история «встреч Доувера».
Ярмарка в Пертоне
Кажется, важным центром фехтования на палках был Пертон, деревушка в Уилтшире. 
В своем «Ежедневнике», появившемся на свет, когда эти виды спорта еще 
существовали в живом виде, Уильям Хоун дает (в виде двух или трех писем, 
написанных редактору, но подписанных, увы, лишь инициалами) некоторое 
представление о подобном фехтовании. Именно со страниц Хоуна мы приводим 
описание событий, происходивших в 20-е годы.
Ярмарка проходила дважды в год, 1 мая и 3 сентября, на маленькой красивой 
лужайке под названием Загородка. Там каждый вечер собирались молодые люди, 
чтобы поразвлечься теми немногими видами спорта, которые были приняты в деревне.
 Самым популярным из них были бои на палках. Некоторые из любителей так 
поднаторели в этом деле, что их менее искусные друзья смотрели на них с большим 
почтением. Самый опытный из них имел статус «третейского судьи», к которому 
обращались по всем спорным вопросам и чье решение было всегда окончательным.
Ярмарка длилась по три дня, на второй из которых «несколько самых выдающихся 
бойцов выходили на сцену для того, чтобы состязаться за призы, которые 
разложены здесь же в следующем порядке:
1-й: новая рубаха;
2-й: новая шляпа с голубой кокардой;
3-й: более низкая шляпа с белой кокардой;
4-й: еще более низкая шляпа без кокарды.
На лужайке сооружена сцена, и в пять часов начинается состязание. Некий самый 
прославленный боец, которого они называют «арбитром», возвышается над всеми, и 
он будет вручать призы. Кандидатов выбирают обычно из самых лучших 
фехтовальщиков на палках, и по данному случаю они прикладывают все свое 
старание и срывают аплодисменты окружающих зрителей. Я должен отметить, что в 
этот значимый для них день жители Пертона не бьются друг с другом, нет! Они для 
этого слишком хорошо знакомы с рыцарскими обычаями. Пертон выставляет четырех 
кандидатов, а соседняя маленькая деревушка, Стреттон, еще четырех. Эти 
кандидаты представляют свои деревни, и проигравшая деревня оплачивает все 
расходы; к чести сынов Пертона надо отметить, что в течение семи лет подряд 
представители этой деревни возвращались домой с победой. Состязания длятся 
обычно часа два, а после этого проводится чествование победителей. Для этого 
наготове стоят четыре кресла, к которым привязаны сучья деревьев; победителей 
сажают на эти самодельные паланкины и с ликованием проносят по деревне».
Известным пертонским чемпионом был «мясник» Блэкфорд, один из самых выдающихся 
бойцов на палках своего времени. Он не ограничивался одной лишь пертонской 
ярмаркой, а ездил на призовые бои в Лондон, Бат, Бристоль и Глочестер. Как-то 
раз он разбил одну за другой четырнадцать голов, но в пятнадцатом бою встретил 
себе равного в лице некоего Исаака Бушеля, кузнеца, который перекусывал гвозди 
пополам, съедал баранью лопатку целиком, да еще просил добавки, и готов был 
драться за деньги хоть с другом, хоть с врагом. Говорят, что Бушель мог убить 
дюжину человек.
В 1826 году пертонская ярмарка прекратила свое существование, потому что 
пропали окрестные фермеры со своими товарами, которые и делали такое событие 
возможным.
Стултонский праздник
В старые добрые времена в каждой деревне на западе страны был свой ежегодный 
праздник, любимым зрелищем которого становились бои на палках. Событие, о 
котором мы собираемся рассказать, было не столь значимым, как «встречи Доувера» 
или даже пертонская ярмарка; однако по части великодушия и либерализма уроженцы 
Стултона, что в Ворчестершире, многим готовы были дать фору. Они не разыгрывали 
приз в своем кругу, а допускали к состязаниям за него чужаков как из ближних, 
так и из дальних краев. О каком же призе идет речь? Бравые ребята из Стултона 
бились на палках не жалея сил; порой они страшно избивали друг друга, и ради 
чего? Как древнегреческие спортсмены, боровшиеся и боксировавшие на народных 
празднествах за лавровый венок, а то и за еще менее долговечный — из свежей 
петрушки, так и наши друзья из Стултона сражались не за кошелек, набитый 
золотыми гинеями, как на холме Доувера, а за столь малоценный предмет, как 
новая шляпа с желтой лентой. Они бились за славу, а не за богатство, и немало 
доблестных палочных бойцов сходились на тот перекресток попытать счастья 
получить знаменитую стултонскую шляпу.
Очень трудно получить какую-либо надежную информацию о том, как проходили 
подобные игры. Очевидно, никаких записей на них не велось, и полагаться 
приходится исключительно на легенды и байки деревенских стариков, которых уже 
почти не осталось. Задача наша была бы совершенно невыполнимой, если бы не 
бесценная помощь преподобного Гамильтона Кингсфорда, викария Стултона, который 
за тридцать три года собрал огромное количество интересных подробностей из уст 
пожилых прихожан.
Праздник проводился на Вознесение (чтобы не пересекаться со «встречами 
Доувера») на площади возле перекрестка в Стултоне, где в ту пору находился 
удобный кабачок. У стултонцев имелся признанный авторитет, чьи функции были 
схожи с функциями «третейского судьи» Пертона. Его называли «праздничным 
задирой». Это был ни в коем случае не тиран всей деревни; напротив, это был 
большой, дородный, шумный детина, которому по всеобщему согласию вручались 
бразды правления праздником. Среди этих «задир» особую известность имел некий 
Перри, созывавший публику к началу представления своим громким, издалека 
слышным голосом. Вот что он выкликал:
— Внимание! Внимание! Внимание! Слушайте все — на стултонском празднике 
разыгрывается добрая плетеная шляпа! По три человека с каждой стороны, до двух 
побед! И только честная игра до дюйма крови! Нет боя — нет шляпы!
Правила боя, следование которым считалось «честным», были в каждой местности 
свои — так, запрещались удары ногами, удары палкой по лицу (вместо головы), 
удары ниже пояса, высвобождение левой руки или победа по тайной договоренности.
Подготовка к турниру в Стултоне носила более примитивный характер, чем в 
Пертоне. Никаких сцен не строили, просто образовывали ринг на площадке перед 
кабаком, где проходили борцовские и палочные бои. На этом этапе снова прибегали 
к услугам «задиры» для того, чтобы «выбить ринг». На провозглашенный «задирой» 
призыв собиралась огромная толпа, и Перри брал свой кожаный ремень и принимался 
расчищать пространство для бойцов, размахивая пряжкой направо и налево, отчего 
все спешили разбежаться, и вскоре образовывался достаточно большой круг посреди 
толпы. После того как «ринг выбит», один из желающих сразиться бросает в него 
свою шляпу; второй боец принимает вызов, делая то же самое, и оба вступают в 
круг. Раздевшись до рубашек, они принимаются за дело и отчаянно рубятся «чуть 
ли не до смерти», рубашки их обвисают клочьями лохмотьев, о коже под ними и 
говорить нечего — но все это не считается, пока не нанесено достаточно сильное 
рассечение, чтобы вызвать вышеупомянутый «дюйм крови». Когда бой заканчивается, 
начинается следующий. Если и в следующем бою побеждает представитель той же 
стороны, что и в предыдущем, судьба турнира решена. Если же счет после второго 
боя становится равным, то требуется провести третий, чтобы решить, кому же 
достанется шляпа.
Какое чувство возбуждения возникает, когда удается встретиться не просто с 
перечислением свершенных деяний, а с непосредственными их участниками! В этом 
неоценимую помощь оказал нам мистер Кингсфорд, среди чьих скромных стултонских 
друзей был один старый-старый человек по имени Джордж Мерримен, который и 
рассказал нашему другу множество любопытных историй, произошедших на 
стултонском празднике в последние годы его существования. Один из последних 
палочных турниров прошел в конце сороковых и был одним из наиболее отчаянных. 
Управляющий лорда Кавентри по имени Джеймс Грейвс и некто по имени Пратт, по 
словами старика Джорджа, «сошлись за работой. Пратт был настоящим бульдогом и 
прямо не чувствовал собственных ран». Они долго и безрезультатно дрались, пока, 
наконец, двое братьев Грейвса, наблюдавших за зрелищем, не крикнули своему 
брату:
— Не можешь раскроить ему череп, так хоть вытолкай с ринга!
Пратта факт вмешательства разозлил, и он закричал:
— Здесь что, еще Грейвсы есть? Ну так идите сюда!
Грейвсов было двое, но они остались на месте. А бойцы продолжили поединок, и 
тут, наконец, Грейвс заметил сопернику:
— Мы же соседи, в конце концов, стоит ли нам так уж колошматить друг друга?
На том и разошлись, признав результат встречи ничейным.
Однако «поколошматить» друг друга они успели к тому времени уже порядком и 
рубашки друг другу изорвали в лохмотья.
Был и еще один местный герой, некий Дэвид Стейт.
— О-о, — рассказывал старик Джордж, — Дэвида Стейта я помню так же хорошо, как 
и тебя. Это был отчаянный, огромной силы мужчина, ужасный противник в бою на 
палках. Сейчас таких уже не увидишь. Но он был беден. Работал на мистера 
Уитейкера. А был еще один, Джордж Осбур, жил возле пиртонской церкви. Он 
помешан был на кулачных и палочных боях. Помню, как они с Дэвидом Стейтом 
сражались на палках — он был чертовски проворен, просто отпрыгивал от всех 
ударов, такой он был шустрый. Он Дэвида разозлил так, что тот заявил: «Если он 
еще раз так сделает, я ему кишки выпущу». И в следующий раз, говорят, срезал 
ему пуговицы со штанов.
Некий Джордж Наттинг, у которого была «заячья губа», был выдающимся палочным 
фехтовальщиком. Как-то раз у него произошел страшный бой с одним заезжим 
профессиональным бойцом, который уже побывал до того на всех окрестных встречах,
 ярмарках и праздниках, где можно было хоть что-нибудь сорвать. За несколько 
дней до того он побывал на «встречах Доувера», где ему сопутствовал некоторый 
успех. Старому Джорджу Мерримену этот чужак, похоже, очень не нравился.
— Он нигде надолго не задерживался. Это был пьяница и мошенник, каких еще 
поискать. По всей Англии он уже проехался со своими штучками, а теперь должен 
был прибыть к нам в Страстной четверг. Он, наверное, по всему свету уже 
проехать успел.
Однако в данном случае мистер Наттинг преподал чужаку страшный урок, навсегда 
отвративший того от «своих штучек», поскольку через несколько дней гость отошел 
в мир иной. Стултонские фермеры больше благоволили спортивным боям, чем их 
пертонские коллеги, поскольку не только организовывали бои и предоставляли 
денежные призы, но и сами участвовали в них в лице своих самых молодых и 
непоседливых представителей.
Бои на палках у Анджело
Был конец пятидесятых. «Встречи Доувера» в графстве Вест закончились в год 
великой выставки, палочные бои постепенно исчезали, и о них уже ничего не было 
слышно, но само деревянное оружие все еще сохранялось в обиходе, например в 
Лондоне, где его использовали как тренировочный инструмент для обучения 
владению офицерской шпагой. В знаменитой школе Анджело на Сент-Джеймс-стрит 
собирались достойнейшие джентльмены, чтобы поучиться и выяснить между собой, 
кто из них лучше усвоил науку великого учителя. Их поединки не уступали по 
ярости боям палочных бойцов прошлого (хотя до «дюйма крови» дойти не могло, 
поскольку Генри Анджело заставлял всех надевать прочные шлемы). Сражаясь на 
деревянном оружии, они никогда не надевали на себя ничего прочнее обычных 
рубашек или тонких шерстяных кофт, так что от всей души наносили и получали 
абсолютно полноценные удары по ребрам, рукам и ногам. При этом нам известен 
только один случай, когда боец потерял самообладание. Анджело, как мы помним, 
обучал фехтованию во многих школах и всегда особенно благоволил самым юным 
своим ученикам.
Никого так тепло не принимали на Сент-Джеймс-стрит, как заходивших туда 
мальчишек. Один из них, лет шестнадцати от роду, был особенно активен. Если бы 
даже тот джентльмен, чье имя не произносится всуе, снизошел бы до того, чтобы 
почтить своим присутствием школу Анджело, парнишка не успокоился бы, пока не 
подрался бы и с ним. И вот однажды наш паренек встал в поединок с одним 
коренастым сильным джентльменом, имевшим репутацию крайне опасного бойца — не в 
силу высокого уровня своего искусства, а в силу беспощадности ударов, которыми 
осыпал соперника; не каждый решался сразиться с ним. Так вот, когда эти двое 
взялись за дело, мальчишка провел гораздо больше удачных ударов в своего 
противника, чем тому хотелось бы, и силач пришел в ярость. Когда парнишка в 
очередной раз пробил ему в ногу и спокойно возвращался в стойку, наш джентльмен,
 вместо того чтобы остановиться и признать пропущенный удар, со всей силы 
хлестнул мальчика поперек груди. Тот только произнес: «Кажется, мой удар 
прошел» и продолжил как ни в чем не бывало. Потом, в раздевалке, сняв кофту, 
мальчишка обнаружил, что на его груди лопнула кожа от плеча до пояса; тогда 
автор этого удара стал яростно отпираться, утверждая, что это не он. С тех пор 
в обиход фехтовальщиков вошли кожаные куртки.
Достойный ответ
В начале шестидесятых одним из частых посетителей школы Анджело был мистер 
Ролланд, джентльмен средних лет, большой любитель путешествий и опытный 
фехтовальщик. Сам он всегда вел себя по-джентльменски и был одним из лучших 
фехтовальщиков во всей Англии; но однажды ему пришлось столкнуться с 
недопустимым поведением. Некий сержант Т., нестроевой офицер королевской 
артиллерии, снискал себе славу такого же фехтовальщика, как и тот джентльмен, 
чьи подвиги мы только что описали. Но с ним иметь дело было еще хуже: на 
фехтовальной площадке он вел себя просто зверски; для него не существовало 
разницы между честным и нечестным поведением, лишь бы причинить сопернику 
какой-нибудь урон. Он, разумеется, не принадлежал к числу учеников школы 
Анджело, но тем не менее счел уместным появиться в ней. Мистер Анджело принял 
его с обычной учтивостью и предложил пофехтовать. Но тот ответил, что он не 
«фехтует», но готов с кем-нибудь побиться на палках. Он переоделся, и его 
представили мистеру Ролланду, который оказался в тот момент без партнера. 
Сержант немедленно спросил:
— Надеюсь, у вас не бьют между ног? Это опасно, и я считаю это нечестным 
приемом.
— Конечно нет! — ответил мистер Ролланд. — У нас это считается запрещенным 
действием.
Это заявление успокоило сержанта, и они начали поединок. И разумеется, мистер 
Ролланд очень быстро получил неожиданный удар со всей силой именно в этот 
запрещенный участок и упал на пол, а противник его удалился, похваляясь, как он 
победил одного из лучших фехтовальщиков Англии. Но это было ошибкой. 
Возвышенная натура мистера Ролланда требовала отмщения за нанесенное 
оскорбление; он поклялся Анджело, что при следующей встрече с наглецом тот за 
все ответит. Случая не пришлось ждать долго, поскольку ободренный успехом 
хвастун снова заявился в школу. Мистер Ролланд в этот момент сидел на скамейке, 
но при виде сержанта, зашедшего в зал, окружающие заметили дикий блеск в его 
глазах и принялись перешептываться:
— Сейчас что-то будет!
Мистер Анджело как ни в чем не бывало поприветствовал вошедшего:
— Дорогой мистер Т., я так рад вас снова видеть у себя! Конечно, мы дадим вам с 
кем-нибудь сразиться, а вот, кстати, и ваш старый друг, мистер Ролланд. В 
прошлый раз вы его славно победили, но не откажите же ему в возможности взять 
реванш!
Когда эти двое приготовились к бою, весь зал замолк. Все поединки прекратились, 
инструкторы и ученики бросили свои дела и столпились вокруг сражающихся. Все 
еще хорошо помнили предыдущий случай. Они знали Ролланда, знали его высокий 
уровень и неограниченные возможности, его непреклонную решимость и понимали, 
что сейчас можно будет увидеть нечто из ряда вон выходящее.
Бой начался. Сержант бросился вперед в своем обычном яростном стиле, но 
поведение мистера Ролланда оказалось совершенно нетипичным. Обычно он тоже 
начинал с атаки, однако сейчас он стоял спокойно, в основном парируя сильные 
удары и лишь время от времени нанося ответный. Т., решив, что противник его 
просто боится, удвоил натиск и постепенно утомился, чего и ждал соперник. 
Настал решительный момент. Ролланд сжался, как тигр, и, как тигр же, выпрыгнул 
вперед и всей силой своей могучей руки нанес страшный удар в правое колено 
противника. Это был достойный ответ. Сержант Т. с криком без чувств рухнул на 
пол. Его унесли в раздевалку, где стали пропаривать ногу горячей водой и вообще 
делать все, что могли. Вызвали кеб и отвезли его в больницу, где он и провел 
более месяца, а залезть на коня смог только месяца через три.
Конец сержанта Т.
Любой другой на месте бравого сержанта, получив такой памятный урок, навсегда 
зарекся бы переступать порог дома номер 32 по Сент-Джеймс-стрит. Но наш 
неутомимый герой оказался таким упорным, что решился нанести и третий, 
последний визит на эту сцену спортивных баталий. И в этот раз он нашел себе 
достойную пару и был наказан справедливо и окончательно. Противником его стал 
школьный инструктор по имени Джексон — большой, сильный и энергичный мужчина, 
недавно ушедший в отставку из дворцовой стражи, а у мистера Анджело работавший 
уже несколько лет. Старина Джексон не был блестящим шпажистом — его большой 
кулак был слишком груб для искусной манипуляции столь тонким инструментом, — но 
вот с палкой в руках, как и наш старый друг Джордж Мерримен из Стултона, он 
становился крепким соперником. И вот эти двое сошлись в серьезной схватке, 
поскольку Джексон, если его разозлить, мог ударить не слабее, чем Т. Наконец, 
деревянная рапира Джексона сломалась в трех дюймах от рукояти, так что в руках 
у него осталась практически одна лишь «корзинка». Любой нормальный человек на 
месте его соперника остановил бы бой и дал противнику возможность взять новое 
оружие, но только не сержант Т. Он увидел в произошедшем реальную возможность 
кого-нибудь покалечить, налетел на противника и нанес ему даже не один удар, а 
пять или шесть, не сдерживая руки. Джексон пришел в ярость. Он замахнулся и со 
всей силы двинул Т. по шлему рукоятью своей обломанной шпаги. Решетка спасла 
лицо от удара, но сила его была такова, что сержант отлетел через весь зал и 
свалился на кучу ковриков. Мистер Анджело, занимавшийся чем-то в нижнем зале, 
поднялся как раз в тот момент, когда все это происходило. Он подошел к Т., дал 
ему пинка, приказал одеться, убираться отсюда и никогда больше не показываться 
в школе фехтования.
Трость
Нельзя закончить повествование, не упомянув фехтования тростью, которое 
продемонстрировал британским спортсменам месье Пьер Виньи, учитель фехтования 
из Швейцарии, объединивший в себе качества спортсмена-чемпиона и вдумчивого, 
кропотливого учителя этому искусству, который действительно умел 
заинтересовывать учеников.
Оружие, о котором идет речь, — обыкновенная трость, с которой выходят на 
ежедневную прогулку, сделанная, скажем, из ротанга, с легким набалдашником. 
Упражнения, в том числе соревнования, носят крайне привлекательный характер, 
они так замечательно продуманы, что старое английское фехтование на палках не 
идет с ними ни в какое сравнение. Во-первых, рука бойца с тростью не окружена 
защитной «корзинкой», что позволяет легко перебрасывать оружие из руки в руку, 
а в процессе правильного обучения занимающийся вскоре с одинаковой ловкостью 
начинает орудовать обеими руками. Одной из основных составляющих этого 
искусства является умение защищать от удара руку, держащую трость; это поймет 
каждый, кто случайно получал в такой ситуации по пальцам. Но месье Виньи не 
ограничивается изобретением нового вида спорта; он показывает своим ученикам и 
более серьезную часть разработанной им системы, тщательно наставляя их на 
случай нападения банды грабителей. Но мы здесь не будем углубляться в 
технические детали — лучше всего в свое время это сделал сам месье Виньи.





Примечания



1

Эсток — узкий тяжелый меч, предназначенный для колющих ударов, которыми легче, 
чем рубящими, пробивались тяжелые пластинчатые доспехи. Пик популярности этого 
оружия пришелся на XV век. (Примеч. пер.)



2

Джентльменские бои (фр.). (Примеч. пер.)



3

Беспощадные бои (фр.). (Примеч. пер.)



4

Круг фехтовальщиков (фр.). (Примеч. пер.)



5

«Меч сквозь столетия» (фр.). (Примеч. пер.)



6

Бой на джентльменском оружии (фр.). (Примеч. пер.)



7

Проход снизу (ит.). (Примеч. пер.)



8

Здесь и далее термин «рапира» употребляете» автором несколько в ином значении, 
чем его понимают современные специалисты. В современной терминологии словом 
«рапира» обозначается оружие исключительно колющее, в отличие от «шпаги», 
которая является колюще-рубящим оружием; однако во времена, когда писалась 
данная книга, эта терминология еще не была сложившейся, поэтому автор 
использует слово «рапира» для обозначения оружия как колющего, так и рубящего, 
например оружия мушкетеров. (Примеч. пер.)



9

Pas d'armes — с французского приблизительно можно перевести как «ратный подвиг».
 Этим термином обозначалось занятие, которому предавались жаждущие побед и 
почестей рыцари в периоды, когда в округе не проводилось приличных турниров, 
объявляя «открытое первенство» по поединкам с ними лично. (Примеч. пер.)



10

Здесь и далее сохранены титулы, принятые в англоязычной традиции. (Примеч. ред.
)



11

Благородный рыцарь, я принимаю ваш вызов, так свершите же на радость Господу 
все, что возжелали, как пешим, так и конным (фр.). (Примеч. пер.)



12

Саллад — легкий шлем, прикрывавший только голову и верхнюю часть лица. (Примеч. 
пер.)



13

Цит. по: Шекспир У. Генрих VI. Ч. 2 / Пер. Е. Бируковой. Поли, собр. соч.: В 
8 т. М.: Искусство, 1958. Т. 1. (Примеч. пер.)



14

Два меча-бастарда, годные для работы как одной, так и двумя руками, имеющие 
гарды в виде простых крестовин и открытые pas d'asne (фр.; pas d'asne — 
«ослиная подкова», металлическое полукольцо, выступавшее на боковой поверхности 
перекрестия и защищавшее от удара внешнюю сторону кисти). (Примеч. пер.)



15

Документированный протокол (фр.). (Примеч. пер.)



16

«Рассуждение о дуэлях» (фр.). (Примеч. пер.)



17

Приступайте же, почтенные бойцы! (фр.) Laissez Ies aller — стандартное 
объявление начала боя при судебных поединках. (Примеч. пер.)



18

Бросай ему песок в глаза и в рот! (фр.). (Примеч. пер.)



19

Верни мне мою честь, верни мне мою честь, считаешь ли ты меня почтенным 
человеком? (фр.). (Примеч. пер.)



20

Да, да, я возвращаю тебе доброе имя, я считаю тебя почтенным человеком, каким 
ты и являешься! (фр.). (Примеч. пер.)



21

Британский музей, Harleian MS, 3542, ff. 82–85.



22

Дж. Клеменс в своей статье «То the Two Hand Sword» — Analysis of a 15th Century 
English Fencing Poem» назвал эту часть «неподдающейся расшифровке». (Примеч. 
пер.)



23

При переводе ч. 1, 2 использованы историко-лингвистические гипотезы 
специалистов Association for Renaissance Martial Arts, при переводе ч. 3 — Дж. 
Клеменса. (Примеч. пер.)



24

По предположению Дж. Клеменса, под «четвертями» в данном документе 
подразумеваются части тела противника как мишени для удара, теоретически 
поделенного двумя осями низ-верх и лево-право. (Примеч. пер.)



25

Приводится с комментариями Дж. Клеменса, отсутствующими в оригинальном тексте. 
(Примеч. пер.)



26

Автор реконструкции данного староанглийского текста на современный английский 
язык, по которой и сделан перевод на русский, — Джон Макинтош. (Примеч. пер.)



27

Реконструкция данного староанглийского текста на современный английский язык, 
по которой и сделан перевод на русский, выполнена специалистами из Academy of 
European Medieval Martial Arts (AEMMA) Toronto, Canada. (Примеч. пер.)



28

По древнему манускрипту Элиаса Эшмола, эсквайра, приведенному в «Miscellanea 
Aulica» (1702). (Примеч. авт.)



29

Территория Англии делилась между тремя герольдмейстерами — Кларенсьё, Гартер и 
Норрой; кроме того, отдельно имелись герольдмейстеры Шотландии (Лион) и 
Ирландии (Ульстер). (Примеч. пер.)



30

Британский музей, Sloane MS, 1710, f. 162.



31

Отсюда ясно, что в применении шита в подобных поединках простолюдинам 
отказывали отнюдь не всегда, как то утверждает Коломбьер. (Примеч. авт.)



32

Цит. по пер. Б. Пастернака. (Примеч. пер.)



33

Пожиратель юношей (фр.). (Примеч. пер.)



34

Цит. по пер. Б. Пастернака. (Примеч. пер.)



35

Цит. по пер. С. Бондаренко. (Примеч. пер.)



36

Цит. по пер. Т. Щепкиной-Куперник. (Примеч. пер.)



37

Бой без пощады (фр.). (Примеч. пер.)



38

Изначальное значение слова «миньон» во французском языке — «милашка». Лишь 
впоследствии этот термин закрепился за королевскими фаворитами. (Примеч. пер.)



39

Живость сердечная (фр.). (Примеч. пер.)



40

Твой дом будет сожжен, твоя жена изнасилована, твои дети повешены. Твой 
смертельный враг ла Гард (фр.). (Примеч. пер.)



41

Нос долой (фр.). (Примеч. пер.)



42

Цвет дворянства (фр.). (Примеч. пер.)



43

При свете дня (фр.). (Примеч. пер.)



44

Королевский указ об изгнании или заточении без суда и следствия (фр., ист.). 
(Примеч. пер.)



45

Термин «фламберг» имеет различное значение во французском и немецком языках. 
Автор использует слово во французском значении, то есть, как он и описывает, — 
легкое оружие, шпага; в русскоязычных же источниках термин «фламберг», как 
правило, используется в немецком значении — тяжелый двуручный меч с 
«пламенеющим», волнообразно заточенным лезвием. Эти два вида оружия не следует 
путать. (Примеч. пер.)



46

Человек, бравирующий своими грехами (фр.). (Примеч. пер.)



47

Издание, в котором печатались списки и биографии заключенных Ньюгейтской тюрьмы 
в Лондоне. (Примеч. пер.)



48

Мой дорогой друг, дайте мне руку, вспомним дни, проведенные вместе! (фр.) 
(Примеч. пер)



49

Прозвище короля Карла II. (Примеч. пер.)



50

Тяжелый палаш шотландских горцев. (Примеч. пер.)



51

Шпага для поединка (фр.). (Примеч. пер.)



52

Друг мой, я убит! (фр.) (Примеч. пер.)



53

Знаменитые дуэли (фр). (Примеч. пер.)



54

Титул главы охотничьего общества и владельца своры гончих. (Примеч. пер.)