военнопленных с той или иной стороны уравновешивалась денежным выкупом.

Греция редко вооружалась, разве что в случае оборонительных войн (как, например,
 война против персов) или войн гражданских или полугражданских (как война 
афинян против спартанцев, дорийцев, ионийцев и эолийцев). Достаточно взглянуть 
на любую другую их военную кампанию — взять, например, «Анабазис», — и 
становится понятно, чего они стоили как воины; а чего еще ждать от народа, 
типичными представителями мужчин которого были Фемистокл и Алкивиад? Они были 
слишком умны, слишком расточительны в усилиях, слишком неугомонны, слишком 
импульсивны (могли себе позволить даже разрыдаться), слишком самоуверенны, 
чтобы становиться дисциплинированными военными машинами. Они всегда были готовы 
к восстанию, к смене командования; руководство ими представляло собой весьма 
сложную задачу. В этом, пожалуй, к ним близки французы — одни из лучших в 
Европе солдат и при этом самые трудноуправляемые. Великим полководцам — таким, 
как Тюренн или Наполеон Бонапарт, — приходилось десятками расстреливать 
бунтарей, пока выжившие не научились «трепетать и повиноваться»
[416]
. Как и во французах или ирландцах, в греках было больше порыва, чем твердости. 
Победам своим они обязаны храбрости и стремительному натиску своих атак. Здесь 
можно их сравнить с англичанами, про которых маршал Буго сказал: «У них самая 
лучшая в мире пехота, хорошо, что ее мало». Таковыми и следует принимать греков.



Успешному ведению своих войн Эллада по большей части обязана тому варварскому 
состоянию, в котором пребывали ее соседи. И римляне, и все народы Малой Азии, 
кроме греческих же колоний
[417]
, сильно отставали от Греции в развитии, когда, на манер конных народов 
Северной Азии, греки сменили колесницы на боевых коней
[418]
, позаимствовали из Египта искусство войны на суше и на море, осадные 
приспособления, все лучшее в области оружия и доспехов и даже пресловутую 
фалангу. Но греки потеряли превосходство, как физическое, так и моральное, 
когда народы-соперники догнали и даже обогнали их в таких областях, как 
вооружение, организация и дисциплина. Греция началась с побед, а закончилась 
полным разгромом римлянами.

И тут возникает любопытный вопрос. Правда ли, что народы подвержены тем же 
циклам упадка и заката, как государства или империи? Подчиняется ли тело 
политическое законам тела общественного? Правда ли, что народы стареют, 
становятся слабыми и бесплодными после самых ярких периодов своей зрелости? Или 
они не перестают быть великими и рождать великих людей, но просто соседи 
обгоняют их, а гениев подавляет неблагоприятная среда? Я не вижу, чтобы время 
сильно изменило крестьян Романии, горцев Пелопоннеса, персов, ставших в Бомбее 
фарси, или современных воинов долины Нила, которые под предводительством 
Ибрагим-паши разбили турок во всех битвах. Но условия жизни в Италии, Греции, 
Персии и Египте сейчас фундаментальным образом изменились, и эти народы больше 
не превосходят своих соседей. Их окружают теперь более сильные народы. В этом, 
возможно, и заключается то, что принято называть их упадком.



Глава 12
МЕЧ В ДРЕВНЕМ РИМЕ; ЛЕГИОН И ГЛАДИАТОРЫ


Та роль, которую сыграл в истории языческий Рим, имела два аспекта: это была 
роль завоевателя и роль правителя. Подчиняясь естественному для человека 
захватническому инстинкту, Рим вынужден был совершенствовать инструмент, с 
помощью которого эти стремления можно было реализовать, — оружие. Именно Риму 
мы обязаны происхождением слова «армия»
[419]
. Слово «агша» (оружие) происходит от слова «armus» (рука). Хорошо зная, что 
«бог сражений» любит превосходство в оружии не меньше, а иногда и больше, чем 
«большие батальоны», Рим всегда выбирал то оружие и те приспособления, которые 
считал наилучшими; и, следуя собственной пословице, никогда не отказывался 
учиться в отношении вооружения даже у побежденных.


Но в Риме вскоре поняли, что хорошие солдаты могут получиться только из хороших 
граждан. Поэтому Рим настаивал на цивилизационной максиме «Cedant armae togae»
[420]
, избегая, однако, того вызывающего зависть первенства, которое Саллюстий 
назвал «самыми обидными словами Цицерона»: «Concedat laurea linguae»
[421]
.


Рим подчинил военачальников чиновникам и провозгласил над ними абсолютную