все угощения на один лад, ничего другого ни одной в голову не приходит. Я 
человек вежливый, вот и пью. За завтраком опять стакан молока или сока. В 
воскресенье тоже только и делаю, что пью, пью и пью: откажусь — обижу хозяев. 
Мне приходилось терпеть до утра понедельника, когда мы возвращались в училище, 
и я мчался в одну из трех моих уборных. Какие муки я терпел с переполненным 
пузырем с вечера пятницы, всю субботу, воскресенье и до утра понедельника. 
Страшнее ничего не придумать.
        Если я вдруг слышал звук шагов рядом с уборной, у меня в голове 
раздавался страшный раскат грома и я буквально цепенел. Иногда я не мог прийти 
в себя в течение часа и больше.
        В училище мне приходилось очень тяжко. А куда денешься? Отец хотел, 
чтобы я стал морским офицером, и я должен был оправдать его ожидания. А когда я 
приезжал на каникулы, отец издевался надо мной за то, что я ходил мочиться в 
номер гостиницы. Когда я заканчивал школу, он и тогда просто зверел из-за этой 
гостиницы.
        Я не люблю отца. Он каждый день пьет пиво, напивается каждую субботу и 
воскресенье. Обзывает мать занудой за то, что она ходит в церковь и принадлежит 
к Женскому христианскому союзу воздержания. Мне это не нравится. Не могу 
сказать, что мое детство было счастливым. Отец любит досуха выжимать своих 
клиентов, чем он успешно и занимается. Он дует свое пиво, а я его терпеть не 
могу. И еще он пилит меня за то, что я на стороне матери”.
        Так мы беседовали в этот вечер, как вдруг Роберт взглянул на окно и 
сказал: “Вроде бы дождь пошел? Кажется, по стеклу скатилась капля?” В небе не 
было ни облачка и никакой влаги на стекле. Но реплика была символической. Я 
знал, что в ней скрывается какой-то глубокий смысл, но в голову пришла 
единственная аналогия: дождь — это падающая вода, и моча — тоже падающая вода. 
Роберт сказал мне это в символической форме.
        “Есть какие-нибудь конкретные планы на выходные?” — спросил я у Джерри. 
“Если вы меня отпустите, я хотел бы спуститься на байдарке в низовья реки 
Осейбе в Северном Мичигане. Эта речка для байдарочного похода то, что надо. Я 
уже по ней ходил. Там такие быстрины — дух захватывает!”
        Повернувшись к Роберту, я спросил: “А ты куда собираешься на выходные?” 
“Пожалуй, я съезжу домой, повидать маму”, — ответил он. “А заниматься чем 
будешь?” — “Если не будет дождя, выкошу лужайку”.
        Мне показалось очень символическим намерение выкосить лужайку, если не 
будет дождя, со стороны человека, которому предстоит отправиться на войну, в 
действующую армию.
        “Хорошо, — сказал я. — Жду тебя в понедельник в шесть часов вечера”. Я 
спросил, каким поездом он поедет домой в Сиракузы и предупредил: “Смотри, не 
опоздай на поезд”.
        Я позвонил отцу Роберта, мистеру Дину, и сказал, каким поездом ему 
следует приехать в Детройт повидаться со мной. Я настоятельно просил его 
приехать именно этим поездом. Он недовольно пробурчал что-то, но согласился. Я 
не хотел, чтобы они с Робертом встретились у него дома.
        Заявившись ко мне на следующий день после прибытия, папаша взглянул на 
мою секретаршу и процедил: “А эта серая мышь что здесь делает?” — “Мисс Х. мой 
секретарь. Она работает в свой выходной день, чтобы помочь мне в работе с вашим 
сыном. В данный момент она стенографирует все, что говорите вы, что говорю я и 
что надумает сказать любой из присутствующих”, — объяснил я. “А нельзя эту 
старую перечницу выставить отсюда?” — поинтересовался папаша. “Нет, она должна 
вести запись всех разговоров”.
        “А эта водонапорная башня что здесь околачивается?” — спросил он, глядя 
на Джерри. “Он — студент-медик. Помогает мне в работе с вашим сыном, участвует 
в процессе лечения”, — ответил я. “Тоже мне мудрец, без какого-то студента не 
может обойтись”, — бросил презрительно папаша. “Очень способного студента”, — 
добавил я.
        Тут мистер Дин заметил профессора и сказал: “Еще этого хмыря здесь 
недоставало, зачем он тут?” — “Это профессор искусствоведения из Мичиганского 
университета. Он тоже помогает мне в лечении вашего сына”.
        “О Господи! Я-то думал, что медицинское обследование — дело 
конфиденциальное”. — “Да, мы все храним медицинскую тайну, надеюсь, и вы не 
проболтаетесь”.
        “А нельзя это старое чучело вытурить?” — опять спросил мистер Дин. “Она 
не старая, просто преждевременно поседела, она работает в свой выходной день и 
не прекратит работу, пока ей не заплатят”, — заявил я. “С чего это я буду ей 
платить? Она же ваша секретарша”, — возмутился он. “Но она занята в лечении 
вашего сына. Платить будете вы”, — возразил я. “Но секретарша-то она ваша”, — 
не сдавался мистер Дин. “Она работает ради вашего сына. Заплатите ей”, — не 
отступал я. “Так я должен?” — “Конечно, вы”, — заключил я.
        Мистер Дин извлек из кармана уже знакомый мне бумажник и спросил: 
“Доллара достаточно?” — “Не делайте из себя посмешище”, — сказал я. “Вы хотите 
сказать, что я должен заплатить этой серой мыши пять долларов?” — возмутился он.
 “Конечно, нет. Повторяю, не будьте посмешищем”. — “Десять долларов?” “Вы 
только слегка приблизились к необходимой сумме”, — заметил я. “Неужто 15 
долларов?” — “Вы почти угадали, 30 долларов”, — твердо сказал я. “Вы рехнулись”,
 — констатировал мистер Дин. “Отнюдь нет, просто я хочу, чтобы людям платили по 
заслугам”. Он отсчитал 30 долларов и отдал секретарше. Та написала расписку, 
поблагодарила его и откланялась.
        Тут мистер Дин огляделся вокруг и спросил: “А эти хмыри чего ожидают? 
Им тоже надо платить?” “Разумеется”, — ответил я. “Долларов 30?” — спросил он.