сейчас не закрыть и больше не открывать. (Эриксон продолжает кивать.) Совсем 
закрываются, тебе очень хорошо. Очень удобно. (Зигфрид сидит с закрытыми 
глазами.) В трансе обучение идет, кстати, быстрее, чем в бодрствующем состоянии.
 Нельзя изучить свое бессознательное с помощью сознания.
        Так вот, все, что я вам говорил, дойдет до вас в переводе на ваш 
собственный язык, в соответствии с вашим индивидуальным восприятием. А потом 
наступит время, когда к вам неожиданно придет внутреннее озарение, внезапное 
понимание, нежданная мысль, которая вам раньше никогда не приходила в голову. 
Это заработает ваше бессознательное, подпитывая ваше сознание уже известной вам 
информацией, о знании которой вы даже не догадывались. Потому что все мы учимся 
каждый на свой лад.
        Джо осенило, когда Эди посмотрела на него и одним взглядом перевернула 
всю его жизнь, а Пита осенило, когда он обретался на заднем дворе. Он ведь даже 
не понимал, зачем он там сидит. (Бонни открывает глаза.) Ему было невдомек, как 
глубоко я постиг понятие тюремной чести, но как раз на этом он и попался. Но 
свое сознание он изменил сам, отказавшись от жизни, прожитой в разладе с 
обществом.
        Я расскажу вам сейчас одну историю. Большая Луиза проработала вышибалой 
чуть ли не во всех забегаловках Провиденса в штате Род-Айленд. Это было в 1930 
году. Рост у нее был под два метра и борцовская фигура. Так вот, в свободное от 
вышибания время у Луизы было незатейливое хобби. Она любила выходить на ночные 
прогулки и, если ей встречался одинокий полицейский, она так его отделывала, 
что бедняга приходил в себя только на больничной койке. Вот такое было у нее 
развлечение.
        Наконец, терпение начальника полиции Провиденса лопнуло. До каких пор 
эта кувалда будет калечить полицейских! Он обратился в суд, и Луизу отправили в 
психушку как представляющую опасность для общества.
        Луиза пробыла в больнице полгода, и ей там явно не понравилось. Она 
понимала, что она не помешанная, и не видела ничего плохого в своем простеньком 
хобби. Подумаешь, полицейского побила! Поэтому она стала выражать свое 
недовольство, регулярно подвергая разгрому больничную палату, что обходилось 
больнице в 500 долларов ежемесячно. Можно представить огорчение главного врача, 
поскольку бюджет больницы отнюдь не был рассчитан на буйный нрав Большой Луизы.
        Как-то утром, когда мы беседовали с главврачом, он поведал мне о 
Большой Луизе. Я предложил свои услуги и спросил, какие ограничения потребуются 
от меня. “Да делайте с ней, что хотите, кроме убийства, конечно”, — взмолился 
главврач.
        Я отправился в палату (сам я работал тогда в мужской палате), 
представился Большой Луизе и сказал, что хотел бы, чтобы она села и, прежде чем 
начнет буйствовать, выслушала меня. На что она ответила: “Думаешь, тебе удастся 
меня удержать, когда это с трудом удается 20 санитарам?” “Нет, Луиза, я просто 
хочу поговорить с тобой 15 минут, а потом можешь делать, что угодно, никто не 
будет тебе препятствовать”.
        Дня через два ко мне пришла медсестра и сказала: “Большая Луиза хочет 
вас видеть”. Луиза ходила взад-вперед вдоль своей кровати. “Садись, Луиза, и 
расскажи, в чем дело”, — предложил я. “А ты не позовешь санитаров, чтобы они 
меня скрутили?” — спросила она. “Никто не собирается сюда врываться и связывать 
тебя. Вообще тебе никто не намерен мешать. Садись и расскажи мне о зиме в Новой 
Англии”. Луиза села, глядя на меня с подозрением.
        Минут через десять, незаметно для Луизы, я подал знак медсестре 
(Эриксон машет рукой). Сестра позвонила по телефону, и в палату ворвались около 
20 студенток, будущих медсестер. Одна схватила стул и с гиканьем стала колотить 
окна, другие четверо с хохотом подлетели к столу и, ухватившись за ножки, стали 
отдирать их. Еще одна сорвала телефон со стены. Они прямо-таки вошли в раж и 
громили все подряд. Я им подсказывал, что еще уцелело, а они с хохотом 
исправляли огрехи.
        Большая Луиза вскочила и крикнула: “Не надо, девчата! Не надо, 
девчонки! Прошу вас, хватит!” Но те, знай себе, продолжали крошить все вокруг. 
Луиза все просила их остановиться, потому что ей было неприятно наблюдать свое 
собственное поведение. С тех пор Луиза пальцем ни к чему не притронулась.
        Прошло два месяца, Большая Луиза снова прислала за мной. “Доктор 
Эриксон, сил больше нет жить со всеми этими сумасшедшими бабами. Можно 
попросить для меня работу в больничной прачечной?” Попробовали ее отправить в 
прачечную, но она там тоже много чего попортила. В прачечную ее больше не 
пустили. “Хорошо, Луиза, я все-таки устрою тебя в прачечную”, — пообещал я. Мы 
поговорили и прекрасно поняли друг друга. Луиза стала такой хорошей работницей, 
что вскоре ее назначили заведующей прачечной. Как пациентку ее выписали из 
больницы, но взяли как сотрудницу.
        В штате больницы работал плотник, тоже под два метра ростом. Встретил 
он как-то Большую Луизу и не мог отвести от нее глаз. Вскоре они поженились. 
Насколько мне известно, вот уже 15 лет Луиза отлично справляется со своими 
делами в прачечной. У плотника тоже все в порядке. Правда, по воскресным дням 
Луиза с плотником позволяют себе побаловаться пивком и слегка повздорить 
по-семейному, иногда даже и подраться, но кроме них самих никто больше от их 
кулаков не страдает. А работники они отличные.
        Не знаю, что такое случилось у Луизы в прошлом и сделало ее такой. Мне 
не хотелось, чтобы она заглядывала в свое прошлое. Она последовала советам, 
данным коринфянам Апостолом Павлом (12): “Когда я был младенцем, то 
по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как 
стал мужем, то оставил младенческое”.