к своей приятельнице. Он оставил у нее свой старый автомобиль. Возможно, 
удастся его подремонтировать и продать долларов за 25. У меня не было никаких 
законных прав удерживать Пита у себя во дворе. Хочет уйти? Его право. Пусть 
идет. Пит вернулся с 25 долларами в кармане.
        Он сказал, что хочет все обдумать, и провел во дворе ночь. Наутро он 
попросил разрешения пойти поискать работу. Вернулся он с двумя предложениями. 
Одна работа была легкая, хорошо оплачиваемая, но на неопределенный срок. Другое 
место — тяжелая работа на заводе, но постоянная и с хорошей оплатой.
        Пит сказал, что ему нужно подумать, какую работу выбрать. Он провел во 
дворе еще одну ночь. Утром он сообщил о своем решении пойти работать на завод. 
Он объяснил мне, что 25 долларов ему хватит, чтобы снять дешевую комнату и 
продержаться на сосисках и гамбургерах до первой зарплаты.
        В свой первый свободный вторник он пришел к своей подруге и сказал: 
“Одевайся. Пойдем со мной”. “Никуда я с тобой не пойду”, — ответила она. “Нет, 
пойдешь, — сказал Пит, — даже если мне придется вынести тебя на руках”. “Куда 
же это ты собираешься меня нести?” — спросила его любезная. “В Общество 
анонимных алкоголиков. Нам обоим туда нужно”.
        Они регулярно стали туда ходить. Через две недели Пит произнес свою 
первую речь, которую начал так: “Любой пьяница, будь он самый беспросветный 
забулдыга, может стать трезвенником и остаться им. Для этого в качестве 
стартовой площадки ему нужен задний двор”. (Смех.)
        Походив вместе с Питом к Анонимным алкоголикам, его приятельница пришла 
ко мне на лечение. Она решила, что ее дочери должны окончить среднюю школу, а 
затем поступить на курсы машинописи и стенографии и честно зарабатывать себе на 
жизнь. Они заслуживают лучшей доли, чем была у их матери.
        Насколько мне известно, вот уже пятый год Пит не пьет и добросовестно 
работает на своем заводе. А моя психотерапия заключалась в том, что, закрыв его 
на заднем дворе, я сказал: “Если ты хочешь, чтобы я конфисковал твои ботинки 
для предупреждения побега, тебе придется долго меня упрашивать”. Моя работа в 
тюрьме помогла мне узнать кое-что о своеобразном понятии чести у заключенных. 
Мои слова были обращены к этому чувству чести.
        Я полагаю, что врач должен дать пациенту возможность обдумать свои 
проблемы в благоприятной обстановке. Такова роль врача и не более того.
        Взять все эти правила гештальт-терапии, психоанализа, трансактного 
анализа... Теоретики излагают их в учебниках так, словно все люди похожи друг 
на друга. Что касается меня, то за 50 лет практики я убедился: каждый человек — 
это индивидуальность. В каждом пациенте я видел и старался подчеркнуть его 
индивидуальность, его особенности.
        В примере с Питом я воззвал к его чувству чести, как его понимает 
уголовник, и тем самым смог удержать его на заднем дворе, где он обдумал свою 
жизнь. Пит мне сказал, что моя дочь и внучка — пришельцы с другой планеты. Они 
не похожи ни на одну из тех женщин, которых он знал. Они, ей-ей, с другой 
планеты. (Эриксон улыбается.)
        Года два спустя моя дочь приехала домой из медицинского института и 
сказала: “Хочу обследовать сердце Пита”. Мы позвонили Питу и попросили прийти к 
нам. Дочь самым тщательным образом выслушала его сердце, проверила давление и 
сказала: “Все в норме, Пит”. “А я вам сразу мог это сказать”, — ответил Пит. 
(Эриксон улыбается.)
        Нельзя изменить прошлое. Заглянуть в него полезно. Но пациенты живут 
сегодня. Каждый день вносит изменения в вашу жизнь.
        Только подумайте о переменах в нашем веке. В 1900 году мы 
путешествовали на лошадях или поездом. Если бы кому-нибудь вздумалось полететь 
на Луну, он угодил бы в клинику для душевнобольных. Генри Форду советовали 
завести себе лошадь. Ему говорили: “Эта бензиновая повозка никогда-никогда не 
заменит лошадь”.
        Сколько было бунтов против строительства железных дорог в этой стране. 
Как-то в библиотеке Бостона я читал подшивки газет с яростными выступлениями 
против железных дорог. А мы их построили. И автомобили у нас есть. Когда начали 
вводить автобусные линии, и здесь не обошлось без предубеждений. А теперь 
автобусных маршрутов не счесть.
        В двадцатых годах, когда доктор Годдард заговорил о запуске ракеты на 
Луну, многие считали, что ему место в психушке. В 1930 году я читал научную 
статью, в которой какой-то физик доказывал, что если самолет будет двигаться со 
скоростью, превышающей скорость звука, он распадется на молекулы, то же 
произойдет и с пилотом. И вот летают реактивные самолеты, преодолевая звуковой 
барьер, — и пилот жив, и самолет невредим.
        Недавно я на собственном опыте убедился, что в ближайшей мастерской на 
ремонт машины может уйти от недели до двух. Но если надо отремонтировать 
сложнейший механизм на планете Марс, то достаточно полутора дней. (Эриксон 
улыбается.)
        Зигфрид (Смотрит вопросительно.)
        Эриксон: На Марсе очень сложный механизм можно отремонтировать за 
полтора дня.
        Зигфрид: Какой механизм?
        Эриксон: “Маринер”, который приземлился на Марсе.
        Зигфрид: А, понял.
        Эриксон: А в мастерской прождешь неделю.
        Джейн: Вы хотите сказать, что когда занимаетесь с пациентами, вы 
предпочитаете не заглядывать в прошлое. Вы начинаете работать с ними в 
настоящем.