длительный срок.
        Джо умер, когда ему было за семьдесят, Эди умерла спустя несколько 
месяцев. Всех, конечно, интересовало завещание. В соответствии с завещанием 
ферма должна была быть продана небольшими наделами всем желающим. Вырученные 
средства должны были пойти на создание фонда помощи бывшим молодым преступникам,
 подающим надежду на исправление. Управление фондом поручалось банку и 
начальнику исправительного заведения, где сидел Джо.
        Для него вся психотерапия свелась к словам: “Можно, если ты джентльмен”.

        Когда я получил работу главного психолога штата, мне было поручено 
обследовать обитателей всех исправительных и карательных заведений. Джо 
поздравил меня и сказал: “Есть протоколы одного старого дела в тюрьме Вокеша, 
ты их почитай. Есть старые протоколы в Грин Бэй и в... (Эриксон называет еще 
одно исправительное заведение)”. Я понял, что он имеет в виду свое дело. Я 
ознакомился с этими протоколами. Читать их было страшно. 29 лет своей жизни он 
потратил на дебош. Но вот встретилась хорошенькая девушка и сказал: “Можешь 
пригласить меня на танцы, если ты джентльмен”. Больше ничего не надо было в нем 
менять. Он сам себя изменил. Перемены исходят не от доктора, а от самого 
пациента.
        У меня был еще один похожий на Джо пациент, по имени Пит. К 32-м годам 
он 20 лет отсидел под замком. Выйдя из аризонской тюрьмы, он приехал в Феникс. 
Здесь он напился, подцепил бабенку, разведенную, с двумя детьми, и пришел к ней 
домой.
        Она работала, а он семь месяцев жил за ее счет. За выпивку он служил 
вышибалой в кабаках. Вечно напивался и вечно ввязывался в драки. Из всех 
кабаков его повыгоняли. Через семь месяцев, устав от его придирок и вечного 
похмелья, его сожительница заявила: “Убирайся и чтоб я тебя здесь больше не 
видела”.
        Он обошел все кабаки, упрашивая принять его на работу, но везде получал 
один ответ: “От тебя один урон”. Он вернулся к своей подружке и попросил дать 
ему еще один шанс. Но она отказала. Был июль, жара стояла необыкновенная, и вот 
он протопал шесть миль от дома своей любезной до моего кабинета.
        Он уже дважды был у меня на приеме. Вскоре после выхода из тюрьмы он 
попал в специальное заведение для послетюремной реабилитации и оттуда его 
послали ко мне на психотерапию. Он пробыл у меня час и заявил: “Воткни ты это 
все знаешь куда?” — и ушел. Подружка привела его обратно. Он еще час вежливо 
слушал меня и вежливо сказал на прощанье: “Вы знаете, куда это следует 
воткнуть” — и ушел.
        Затем лечиться ко мне пришла его приятельница. Мы разговорились о том, 
о сем. Ей хотелось, чтобы ее дочки, десяти и одиннадцати лет, скорее подросли и 
стали зарабатывать себе на хлеб на панели. Я спросил, неужели она хочет, чтобы 
ее дочери стали проститутками. “Если мне это подходит, то и им подойдет”, — 
заявила она. Поняв, что я ее не одобряю, она ушла и больше не появлялась.
        Изгнанный из дома своей подружки, невзирая на жару и шесть миль пути, 
Пит явился ко мне и спросил: “Что вы мне тогда пытались сказать?” Я еще час 
бился с ним, на что он вежливо ответил: “Вы знаете, куда это следует 
воткнуть” — и опять ушел.
        Он вернулся к подруге и снова просил принять его, но она отказала. Он 
обошел все пивнушки, там тоже кругом отказ. И вот Пит опять вернулся ко мне, 
оттопав 18 миль в страшную жару и страдая от похмелья.
        Вошел он ко мне и говорит: “Что вы мне тогда пытались сказать?” Я 
отвечаю: “Виноват, Пит, но я уже воткнул. Могу лишь вот что предложить: у меня 
большой огороженный двор позади дома. Там найдешь старый тюфяк, можешь на нем 
спать. Если пойдет дождь, что маловероятно, оттащи его под навес. Если 
похолодает, что маловероятно, я дам тебе одеяло. Если захочешь пить, там 
снаружи дома есть кран, а утром стукни тихонько в кухонную дверь, и моя жена 
выдаст тебе банку тушеных бобов со свининой”.
        Мы пошли к воротам, и я добавил: “Если ты хочешь, чтобы я конфисковал 
твои ботинки для предупреждения побега, тебе придется долго меня упрашивать”. 
Упрашивать он не стал, так что обошлось без конфискации.
        Днем ко мне из Мичигана приехали моя младшая дочь и внучка. Поставив 
машину под навес, дочь спросила: “Что это за человек сидит на заднем дворе, 
голый до пояса, и вид у него совсем больной?” — “Это Пит, мой пациент. Он 
алкоголик. Обдумывает жизнь”. Дочь говорит: “У него на груди большой шрам. Меня 
интересует медицина. Я пойду поговорю с ним, узнаю, откуда у него этот шрам”. 
“Верно, девчонки, пойдите, поговорите с ним”, — поддержал я.
        Пит сидел на лужайке, и ему было одиноко и очень жаль себя. Возможность 
поговорить с девушками его обрадовала. Он рассказал им всю свою жизнь. О чем он 
говорил, я не знаю, но он никак не мог выговориться.
        Моя дочь узнала, что во время одного ограбления он получил пулю в 
сердце, срочно был доставлен в больницу и прооперирован на открытом сердце. 
Кровь из сердца откачали и зашили. А после этого он отсидел срок в тюрьме.
        Девочки проговорили с ним до самого вечера, а потом моя дочь спросила: 
“Пит, что бы ты хотел сегодня на обед?” Пит ответил: “Я бы выпил пинту-другую, 
но этого мне не видать”. Дочка подтвердила со смехом: “Нет, этого не видать. Я 
сама приготовлю тебе обед”. Дочь у меня отменная кулинарка и обед для Пита она 
приготовила на славу. Он такого в жизни не едал, уплетал за обе щеки.
        Утром дочь приготовила такой же роскошный завтрак и опять девочки 
проговорили с ним весь день. Они хорошо узнали Пита.
        Проведя четверо суток у меня во дворе, Пит попросил разрешения сходить