расплавится и не зарумянится, затем положить по толстому куску сыра на другую 
сторону ломтей и снова запечь в духовке. Затем я заставил их съесть до 
последней крошки эти сырные бутерброды. Это очень питательно. Вот такое 
наказание.
        Я заявил им без обиняков: “Полагаю, вы не питаете ко мне симпатий. И 
мой способ лечения, видимо, вам не по душе. Поэтому решайте сами, какой вес вам 
надо набрать до отъезда домой”. Мать остановилась на 125 фунтах (около 57 кг. — 
Прим. перев.). “А ты, Барби, можешь предпочесть 75 фунтов (34 кг), но я бы на 
твоем месте выбрал 85 фунтов (38,5 кг). Давай, ни вашим, ни нашим — 80 фунтов”. 
Но Барби выбрала 75 фунтов. “Хорошо, — сказал я, — поедешь домой, когда будешь 
весить 75 фунтов, но если дома ты не доберешь еще 5 фунтов в течение месяца, у 
твоей мамы есть мой приказ привезти тебя обратно ко мне и уж лечить тебя я буду 
сколько захочу. И вряд ли это тебе понравится”.
        С этого дня Барби и ее мама стали поправляться. Мать все время 
докладывала отцу о прогрессе по телефону. Когда Барби весила 75 фунтов, а мать 
125, отец с остальной семьей прилетели в Феникс познакомиться со мной.
        Сначала я побеседовал с папой: “Сколько вам лет? Какой рост? Какой 
вес?” Когда он ответил, я заявил ему: “Для человека вашего возраста и роста вы 
не дотягиваете до нормы целых пять фунтов. Может, у вас в семье наследственный 
диабет?” “Нет, — ответил он. “Тогда это просто позор, своей худобой, этими 
пятью фунтами недовеса, вы подаете дурной пример дочери и, более того, 
подвергаете смертельному риску ее жизнь”. Я сурово отчитал папашу, чем привел 
его в полное замешательство.
        Проводив его из кабинета, я позвал двух старших детей и спросил: “Когда 
Барби заболела?” Они ответили, что около года тому назад. “А в чем это 
проявилось?” — “Когда мы предлагали ей угощение, фрукты, конфеты или подарки, 
она всегда отвечала: “Я этого не заслужила, оставьте себе”. Мы и оставляли”.
        Их я тоже отчитал за то, что они лишали свою сестру ее конституционных 
прав. Барби имеет право получать подарки, объяснил я им, и неважно, что она с 
ними сделает. Пусть даже выбросит, но получать их имеет право. “Барби сказала, 
что не заслуживает подарков, а вы и обрадовались, скорей все расхватали, только 
о себе и думаете”. Досталось им на орехи. Отослав старших детей, я позвал Барби.

        “Барби, когда ты почувствовала, что заболела?” — спросил я. “В прошлом 
марте”, — ответила Барби. “В чем проявлялась твоя болезнь?” — “Когда мне 
предлагали еду, фрукты, конфеты или подарки, я всегда отвечала: “Я это не 
заслужила, оставьте себе”. “Барби, мне стыдно за тебя. Ты лишила своих 
родителей и остальных членов семьи права делать тебе подарки. Неважно, что ты с 
ними потом сделаешь, но они должны иметь право делать тебе подарки, и вот это 
право ты у них отняла. Мне стыдно за тебя. Тебе тоже должно быть стыдно”.
        (Эриксон обращается к Стью.) Дай мне, пожалуйста, вот эту историю 
болезни. (Стью достает нужную папку.)
        Барби согласилась, что она должна позволить родителям и старшим детям 
делать ей подарки. Может, они ей и ни к чему, но нельзя же лишать их права 
делать подарки.
        То, о чем я расскажу, случилось 12 марта. Барби приехала ко мне 11 
февраля. Я провел с ней в целом 20 часов. 12 марта был день свадьбы моей дочери.
 Я не видел, но мои дочери сообщили мне, что Барби съела кусок свадебного 
пирога по своей охоте. Накануне отъезда Барби спросила, не буду ли я возражать, 
если она сядет ко мне на колени, прямо в коляску, а ее брат сфотографирует нас.
        Вот эта фотография: Барби, уже набравшая 75 фунтов, сидит у меня на 
коленях, а я сижу в своей инвалидной коляске. Передайте друг другу. (Эриксон 
передает фотографию Барби, сидящей у него на коленях.)
        На Рождество Барби прислала мне фотографию с Багамских островов, где 
она стоит рядом с Санта Клаусом. (Эриксон передает и эту фотографию студентам. 
Девочка выглядит весящей нормально для своего роста.)
        Барби увезла с собой рецепт пирога с корицей. Она написала мне, что 
сама испекла пирог и вся семья его расхваливала.
        Мы поддерживали переписку. Я знал, что до полного выздоровления Барби 
еще далеко. Девочка присылала мне подробные письма и в каждом письме было, хотя 
и косвенное, упоминание о пище. Например: “Завтра мы будем сажать огород. 
Помидорная рассада принялась очень хорошо. Скоро у нас будет своя зелень к 
столу”.
        Совсем недавно я получил еще одну фотографию от Барби. Ей уже 18 лет, 
она извинилась, что фотография получилась не в полный рост. (Эриксон передает 
фотографию студентам.) Она обещала прислать мне свое изображение во весь рост.
        В двух последних письмах Барби прислала мне полное описание своей 
болезни — нервной анорексии. Я вылечил лишь первую стадию. Но, как правило, 
первая — она же и последняя, поскольку первая стадия — это добровольная 
голодная смерть. Это я предотвратил. На этой стадии больной чувствует себя 
недостойным, ни на что не способным, ничтожным и никому не нужным. Он молча 
уходит в религию, в прямом смысле отрешается эмоционально от родителей и 
медленно погибает от голода, даже не осознавая этого.
        Если такого больного удается вытащить из первой стадии, он начинает 
переедать и чрезмерно полнеть. На этой стадии больной кажется себе неловким, 
уродливо полным, не способным вызвать чью-либо симпатию или любовь, страдает от 
одиночества и депрессии. Эту стадию Барби преодолела с помощью одного 
канадского психиатра. Ко мне обращаться ей не пришлось.
        Далее, третья стадия — колебания веса. Резкая прибавка в весе, затем 
возвращение к норме, опять вес подскакивает и снова приходит в норму. И,