симптоматических принудительных актах, символическое значение которых позже 
становится безошибочным. Первым из них была тщательно ограниченная клептомания, 
то есть специфическое вынужденное воровство сигарет и спичек из карманов отца 
(очевидно, с подсознательной целью выразить свой гнев и наказать отца), но, как 
видно из автоматических рисунков, это воровство имело более глубокую 
кастрирующую цель. Вторым действием было также ограниченное, почти 
инкапсулированное стремление к постоянному повторению в рисунках цилиндров, 
треугольников, спиралей и прямых линий, проходящих во всех направлениях.
Интересно отметить, что ее болезнь началась с эпизодических эмоциональных 
взрывов, за ними быстро следовал аффект, который становился фиксированным и 
навязчивым, что, в свою очередь, дополнялось серией навязчивых действий. 
Теоретическое значение этой последовательности событий представляет собой 
вопрос, в котором мы не можем прийти к единой точке зрения, но который всегда 
должны помнить.
Нежелательная и таинственная для пациентки раздражительность заслуживает 
дополнительного анализа. Это точная копия неистовой и явно немотивированной 
раздражительности, свойственной детям, когда они погружаются в переполняющую их 
подсознательную ревность к своим родителям, братьям и сестрам. У этой пациентки 
можно наблюдать, как раздражение ускорялось, когда подсознательное сталкивалось 
с любовной связью между ее отцом и подругой. Раздражительность отражает 
конфликт между различными ее ролями. Это касается, например, ее идентификации 
со своей матерью в семейной группе, ее фантазий относительно себя в роли 
любовницы своего отца, ее ревности к этой любовнице.
Ясно, что подсознательные импульсы заставили ее различными путями искать 
нужного выражения и разрешения: во-первых, в ее мстительных жестах (воровство 
спичек и сигарет), потом в автоматическом рисовании (так называемая “привычка”, 
которая позже стала носителем определенных и интерпретируемых знаний) и, 
наконец, в возрастающей и навязчивой необходимости узнать все, — что и явилось 
поводом для поисков ответа в психиатрической и аналитической литературе. Отсюда 
ее вера в символизм и разочарование в нем, обращение за помощью, еще слегка 
завуалированное “любознательностью”, ее интерес к “автоматическому рисованию”.
Несомненно, никакой лабораторный тест не позволит показать побуждающую и 
направляющую силу подсознательного мышления лучше, чем данный случай. Можно 
привести еще один пример нежелательного двойного значения в наивно выбранной 
фразе “бегать вокруг”, которую пациентка часто повторяла в своем слепом 
сердитом взрыве против отца, не понимая сознательно очевидного намека на его 
сексуальные привычки.
И, наконец, символическое изображение сложных человеческих взаимосвязей 
простыми детскими рисунками, которые представляют собой наиболее драматическую 
характеристику этой истории, настолько понятно, что не требует дальнейших 
пояснений.
Метод.
Этот эксперимент вызвал ряд сомнений технического характера. Во-первых, нужно 
признать, что даже искусное применение ортодоксального психоаналитического 
метода вряд ли смогло бы за несколько сеансов раскрыть репрессивное подавление 
осознания связи отца. Скорость получения результата, конечно, не единственный 
критерий совершенства. Было бы хорошо, чтобы наряду с такой быстрой терапией в 
психику пациента не были внедрены некоторые отрицательные последствия 
реконструкции, которые, с другой стороны, могут оказаться значительной частью 
наиболее ортодоксального аналитического подхода. Но в этих наблюдениях нет 
ничего, что могло бы сделать эти два подхода взаимоисключающими. В некоторой 
форме они могут дополнять друг друга; и, по крайней мере, хотя бы некоторым 
пациентам из числа тех, к кому неприменим анализ, такой подход может оказаться 
вполне полезным не только из-за его скорости и направленности.
Кроме того, следует подчеркнуть, что автоматический рисунок тесно связан с 
психоаналитическим методом свободных ассоциаций. Здесь спонтанные рисунки 
пациентки были невербальной формой свободной ассоциации. Перевод таких рисунков 
в понятийные представления довольно сложен, но эти трудности не больше, чем те, 
с которыми встречается аналитик, имеющий дело с символическим материалом 
сновидения. На двухмерной плоскости эти рисунки эквивалентны драматическому 
символическому изображению инстинктивных конфликтов, которые Эрик Эриксон 
описал в детской трехмерной игре со строительными кубиками.
Затем, при изучении этого материала, появляется определенное впечатление, когда 
видишь, с какой готовностью подсознательное сообщается, как посредством 
условного языка рисунков устанавливается связь с экспериментатором, и в то же 
время сознательно организованная часть личности занята пересмотром других 
материалов. (Это предполагает, что с помощью указанного метода можно закрепить 
коммуникацию с подсознательным гораздо проще, чем в случае, когда обе части 
личности используют одно средство — речь. Следует иметь в виду, что, когда 
используется только одна форма коммуникации, борьба между стремлением выразить 
себя и подавлением этой тенденции может усилиться.)
При обычной аналитической процедуре пациент выражает все, как сознательное, так 
и подсознательное: инстинктивные побуждения и тревоги, страх и вину, — в одно и 
то же время и той же системой жестов и слов. При этом бывает сложно 
интерпретировать содержание его сообщений, однако различные аспекты психики 
могут выразить себя более понятно и с меньшей внутренней путаницей и 
сопротивлением, если использовать для этого различные прямые способы 
коммуникации. В данном случае это и произошло: стыд и вина, тревога и ярость, 
которые мешали пациентке выразить словами ее подсознательное знание, позволили 
ей выразить его в автоматически нанесенных рисунках, кроме того, это проясняет