вопросы, которые он мне задавал. Он удивился, обнаружив, что, когда попросил 
его проснуться с сохранением неподвижности и анестезии, он подумал, что 
проснулся, но состояние транса у него сохранилось.
Потом он решил продолжить работу со своим гипнотическим галлюцинаторным опытом, 
и поэтому были проведены самые различные эксперименты (с положительными и 
отрицательными визуальными ощущениями, звуковыми, вкусовыми, обонятельными и 
осязательными галлюцинациями, кинестетическими ощущениями, чувством голода, 
жажды, усталости, слабости, ожидания и т. д.). Он оказался весьма компетентньм 
во всех отношениях, и когда его попросили галлюцинировать подъем в гору в 
состоянии глубокой усталости, частота его пульса увеличилась на двадцать ударов.
 При обсуждении этих опытов он выдвинул предположение, что хотя отрицательную 
галлюцинацию легко вызвать в глубоком трансе, сделать это в состоянии легкого и 
среднего транса гораздо труднее, поскольку отрицательные галлюцинации чаще 
всего разрушают ценности реального мира. Так, при индукции отрицательных 
галлюцинаций он обнаружил, что мой силуэт расплывается в каком-то тумане.
Последующая работа с другими субъектами подтвердила и этот результат. Раньше я 
не исследовал этот эффект, возникающий при индукции отрицательных галлюцинаций 
в легком и среднем трансе.
Тут Хаксли вспомнил идентификацию номеров страниц в легком состоянии транса во 
время исследования гипермнезии и попросил, чтобы его подвергли таким же тестам 
в глубоком гипнозе. Вместе с ним мы осмотрели библиотечные полки и выбрали 
несколько книг, которые, как был уверен Хаксли, он не трогал уже в течение 
двадцати лет. (Оказалось, что одну из них он не читал никогда, а остальные пять 
действительно прочитал очень давно.)
В глубоком трансе, закрыв глаза, Хаксли внимательно слушал, как я, наугад 
открыв книгу, прочитал шесть строк из выбранного параграфа. В некоторых книгах 
он указывал номер страницы почти сразу же, а потом галлюцинировал эту страницу 
и начинал “читать” ее с того момента, где я останавливался. Кроме того, он 
указывал и повод, по которому когда-то читал эту книгу. Он вспомнил, что две 
книги он рецензировал пятнадцать лет назад. В двух других он затруднился дать 
правильный номер страницы и назвал его только приблизительно. Он не смог 
галлюцинировать напечатанный текст и мог только дать краткое содержание 
страницы, но в сущности оно было правильным. Он не мог сказать, когда читал эти 
книги, но полагал, что это было более двадцати пяти лет назад.
Хаксли был в восторге от своих успехов, но заявил, что в этом интеллектуальном 
опыте при восстановлении памяти не было каких-либо эмоциональных проявлений, 
говорящих о нем как о личности. Это привело к дискуссии по вопросам гипноза и 
“глубокой рефлексии”, во время которой создалось ощущение, что Хаксли 
неоднозначно оценивал эти эксперименты. Хотя Хаксли был в восторге от своих 
гипнотических ощущений, поскольку они представляли для него определенный 
интерес и давали новые понятия, он в какой-то степени оказался в 
затруднительном положении. Он понимал, что, в качестве чисто личного опыта, 
получал субъективную пользу от состояния “глубокой рефлексии”, чего нельзя было 
сказать о гипнозе, который только увеличивал объем его знаний. “Глубокая 
рефлексия”, как он заявил, давала ему определенные внутренние ощущения, 
игравшие значительную роль в его образе жизни. Во время обсуждения он 
неожиданно спросил, можно ли использовать гипноз для исследования его 
психоделических опытов. Его просьба была удовлетворена, но при выходе из 
состояния транса он сказал, что у него возникло чувство, что гипнотические 
ощущения во многом отличаются от ощущений, возникающих при “глубокой рефлексии”.
 Как он объяснил, гипнотические ощущения не создают у него постоянного 
субъективного чувства, что он находится посередине своего психоделического 
опыта, и параллельно с “содержанием чувства” наблюдалось упорядоченное 
интеллектуальное содержание, в то время как “глубокая рефлексия” устанавливала 
глубокий устойчивый эмоциональный фон, на который он мог “сознательно и почти 
без усилий накладывать интеллектуальную картину своих мыслей”. В конце Хаксли 
высказал полное сомнений замечание, что его краткий, но такой напряженный опыт 
с гипнозом не совсем еще понятен ему и что он не может предложить более 
разумного комментария, пока не поразмыслит над этим.
Он попросил ввести его в еще более глубокий транс, в котором ему были бы 
индуцированы более сложные явления, чтобы он смог более тщательно исследовать 
свою личность. Быстро оценив в уме все, что было сделано, и все, что можно еще 
сделать, я решил, что нужно вызвать глубокое состояние транса с возможностью 
диссоциативной регрессии, то есть процедура регрессии путем диссоциации его от 
определенной части прошлого жизненного опыта, который он мог рассматривать с 
точки зрения наблюдателя, находящегося в другой временной точке своего 
жизненного пути. Я. почувствовал, что лучше всего сделать это методом путаницы. 
На мое решение повлияло то, что я знал о неограниченных интеллектуальных 
способностях Хаксли и его любознательности, которые могли бы способствовать 
введению его в нужное состояние. К сожалению, у нас тогда не было магнитофона и 
мы не могли записать все детали внушений, с помощью которых Хаксли все глубже и 
глубже погружался в транс до такого состояния, чтобы перед ним “в полной 
ясности, в живой реальности” появился определенный эпизод его прошлой жизни, 
имевший для него актуальное значение. Это было намеренно туманное, однако 
многообещающее и обширное внушение. И я просто положился на его интеллект, 
предоставив Хаксли самому сделать выбор, который я даже не пытался предугадать. 
Конечно, были и другие внушения, но все они основывались на внушении, которое 
цитировалось выше. Я имел в виду не какую-то определенную ситуацию, а, скорее, 
постановку сценического представления, так, чтобы Хаксли сам мог определить 
задачу. Я даже не пытался размышлять о том, что могли значить для него мои