сомнамбулический транс, в котором он полностью потерял ориентацию во времени и 
пространстве. Он мог открыть глаза, но описал поле своего зрения как “колодец 
света”, в котором он находился вместе с креслом. Он сразу же заметил явное 
спонтанное ограничение своего зрения, и у него появилась четкая осознанная 
мысль о том, что он обязан обсудить со мной сложившуюся обстановку. Осторожные, 
тщательно сформулированные вопросы показали, что у него возникла полная потеря 
памяти относительно ранее произошедшего. Он также не помнил о нашем совместном 
эксперименте. Одно из его заявлений гласило: “Знаете ли, я не понимаю ни эту 
ситуацию, ни почему вы здесь; но, так или иначе, я должен вам все объяснить!”. 
Я постарался убедить его, что вполне понимаю обстановку и что мне интересно 
любое объяснение, которое он захочет мне дать, и сказал, что задам ему ряд 
вопросов. Он согласился со мной, но как-то небрежно, безразлично. Было очевидно,
 что он пассивно наслаждается состоянием физического комфорта.
Он отвечал на вопросы просто и коротко, давая буквальный ответ на заданный ему 
вопрос, — ни больше, ни меньше.
Другими словами, у него возник тот же буквализм, что и у других субъектов, 
возможно, даже в большей степени — из-за его знаний семантики.
Я спросил: “Что находится справа от меня?” — “Я не знаю”. — “Почему?” — “Я не 
смотрел туда”. — “А теперь будете смотреть?” — “Да”. — “Ну?” — “Как далеко мне 
нужно смотреть?”. Этот вопрос не был для меня неожиданным, так как встречался в 
многочисленных случаях. Хаксли демонстрировал характерные явления глубокого 
сомнамбулического транса, в котором визуальное осознание необъяснимо 
ограничивается отдельными предметами, имеющими непосредственное отношение к 
ситуации транса. Если я хотел, чтобы он увидел какое-то кресло, диван, 
подставку для ног, то должен был давать ему определенные команды. Как объяснил 
позже Хаксли: “Мне нужно было внимательно оглядеться, пока постепенно он 
(указанный предмет) не появлялся в поле моего зрения, как бы медленно, 
постепенно материализуясь. Я считаю, что чувствовал себя вполне спокойно, 
ничуть не удивляясь тому, как материализуются предметы, вещи. Я воспринимал все 
как должное”. Такое объяснение я слышал от сотен субъектов, Однако опыт научил 
меня тому, какое важное значение имеет то, кто берет на себя роль пассивного 
“допросчика”, кто задает вопрос единственно для того, чтобы получить ответ, 
независимо от его содержания. Заинтересованность спрашивающего в значении 
ответа может заставить субъекта ответить так, будто ему даны инструкции 
относительно того, какой ответ нужно дать. В терапевтической работе я часто 
прибегал к особым интонациям, чтобы повлиять на пациента и получить от него 
нужный ответ или реакцию.
Я проверил это на Хаксли, с энтузиазмом спросив: “Ну, теперь скажите мне, что 
стоит перед вами на расстоянии пятнадцати футов?” Правильным был бы ответ: 
“Стол”. Вместо этого я услышал: “Стол с книгой и вазой на нем”. Книга и ваза 
действительно находились на столе, но на дальнем его конце, значительно дальше 
пятнадцати футов от Хаксли. Спустя немного времени, но уже небрежным, 
безразличным тоном, ему был задан тот же вопрос: “Скажите, что стоит перед вами 
на расстоянии пятнадцати футов?” От ответил: “Стол”. “Что-нибудь еще?” — “Да”. 
— “Что именно?” — “Книга” (она была ближе к нему, чем ваза). — “Что-нибудь 
еще?” — “Да”. — “Скажите мне, что именно”. — “Ваза”. — “Что-нибудь еще?” — “Да”.
 — “Скажите мне теперь”. — “Пятно”. — “Что-нибудь еще?” — “Нет”.
Этот буквализм и это особое ограничение осознания предметов в реальности, 
составляя часть гипнотической ситуации, типичны для стадии сомнамбулического 
транса. Кроме визуального, существуют еще и звуковые ограничения: звуки, даже 
те, что возникают при общении между экспериментатором и субъектом, кажутся 
звучащими вне гипнотической ситуации. Так как у меня в тот вечер не было 
ассистента, проверить это звуковое ограничение мне не удалось. Однако с помощью 
незаметной черной нитки мне удалось уронить книгу за его спиной. Медленно, как 
будто он испытывал зуд, Хаксли поднял руку и почесал свое плечо. Реакции испуга 
я у него не наблюдал. Это также было характерной реакцией на многие неожиданные 
физические стимулы. Они объясняются прошлым опытом тела. Очень часто, как при 
развитии глубокого сомнамбулического транса, у субъекта одновременно возникала 
избирательная анестезия к физическим стимулам, не составляющим часть 
гипнотической ситуации, например, на физические стимулы, которые нельзя было 
понять, исходя из прошлого опыта. Это не удалось проверить в эксперименте с 
Хаксли, так как для проведения соответствующих тестов без нарушения общей 
гипнотической ситуации нужен был ассистент. Единственное иллюстративное 
средство, которое я использовал для выявления уровня спонтанной анестезии, 
состояло в том, что я пропустил иголку с ниткой через рукав пиджака, так, что 
нитка была не видна и удерживала иголку в потайном месте. Очень часто, при 
развитии спонтанной анестезии, субъект не сознавал стимулы. Для проведения 
теста такого рода легко можно изобрести и другие средства.
Хаксли был осторожно, косвенным образом выведен из состояния транса простым 
внушением так сесть в кресле, чтобы вернуть себе физическое и умственное 
состояние, в котором он находился в момент решения глубже изучить состояние 
“глубокой рефлексии”.
Хаксли немедленно проснулся и тут же заявил, что полон решимости испытать на 
себе состояние глубокого транса. Хотя это заявление само по себе говорило о 
глубокой постгипнотической амнезии, я привлек его внимание к обсуждению того, 
что может быть сделано. Таким образом, стало возможным упоминание некоторых 
пунктов его поведения в глубоком состоянии транса. Это не пробудило у Хаксли 
никаких воспоминаний, и то, как он говорил о некоторых моментах эксперимента, 
показало, что ничего сложного и нового, отличного от других субъектов, в его 
поведении в состоянии глубокого транса не было. Он так же ничего не мог сказать