просьбах и о других физических стимулах. Он помнил обусловленный сигнал, но не 
знал, получил ли его. Он только мог предположить, что сигнал был подан, так как 
вернулся в обычное состояние сознания. Присутствие книги ему ни о чем не 
говорило. Он только добавил, что возникновение у него состояния "глубокой 
рефлексии" при погружении в ощущение цвета было одинаковым, но не идентичным с 
его психоделическими опытами.
Далее я попросил Хаксли войти в состояние "рефлексии" в целях запоминания 
телефонного звонка и получения срочного письма. Несмотря на ряд повторных 
попыток, он "выходил" из этого состояния, объясняя: "Я обнаружил, что мне 
нечего делать, поэтому вышел из этого состояния". Его воспоминания 
ограничивались тем, что рассказывала его жена, и все подробности были связаны с 
ней, а не с внутренними ощущениями, возникавшими у него в то время.
Я решил проверить, мог ли Хаксли включить в свое состояние "глубокой рефлексии" 
другого человека. Эта идея сразу же заинтересовала его, и мы решили, что он 
войдет в состояние "глубокой рефлексии" и попробует поразмышлять о некоторых 
своих психоделических опытах. Он выполнил это очень . интересным, интригующим 
образом. Когда Хаксли вошел в это состояние, он начал отрешенно делать 
отрывочные замечания, главным образом, в форме комментариев, адресованных 
самому себе. Он говорил, одновременно делая отрывочные записи на бумаге 
карандашом, который был мгновенно ему подан: "Очень необычно -- я просмотрел, 
не учел это -- Как?.. Странно, что я забыл это -- Удивительно, но сейчас это 
кажется совсем иным -- Мне нужно взглянуть...".
Пробудился Хаксли со смутным воспоминанием о том, что размышлял над своими 
психоделическими опытами, но свои ощущения он вспомнить не мог. Он не помнил 
того факта, что говорил и даже делал записи. Когда ему показали их, он нашел, 
что они плохо написаны, что их нельзя прочесть. Я прочел ему свои записи, не 
вызвав никаких следов воспоминаний.
Повторение этого опыта дало такие же результаты за одним исключением. Это было 
удивление Хаксли, когда он неожиданно заявил: "Послушайте, Милтон. Это очень 
удивительно, очень неожиданно. Я использую состояние „глубокой рефлексии", 
чтобы вызвать нужные воспоминания, привести в порядок свои мысли, чтобы 
исследовать весь диапазон моего умственного существования. Но делаю это только 
для того, чтобы они способствовали той работе, которую я планирую и собираюсь 
выполнить без участия моего сознательного мышления, без их осознания. 
Удивительно -- Никогда не мог понять, что мое состояние „глубокой рефлексии" 
всегда предшествует периоду интенсивной работы, в которую я полностью 
погружаюсь -- Послушайте, не удивительно, что я все забываю".
Позже, когда мы просматривали и изучали заметки друг друга, Хаксли выразил 
удивление и замешательство, увидев мои записи о физических стимулах, о которых 
он абсолютно ничего не помнил. Он знал, что по моей просьбе вторично входил в 
состояние "глубокой рефлексии", он выразил свое удивление относительно своих 
субъективных ощущений, когда ему казалось, что он погружался в "море цвета", 
утрачивал чувство времени и пространства и испытывал приятное ощущение чего-то 
значительного, что происходит в данный момент. Он вновь перечел мои заметки, 
чтобы воскресить в себе хотя бы смутное воспоминание о субъективном осознании 
различных физических стимулов, которые я ему давал. Он также взглянул на 
тыльную сторону своих рук в поисках следов от щипков, но они уже исчезли. В 
конце концов он сказал: "Необычно, очень необычно и удивительно".
Когда мы решили отложить дальнейшее исследование "глубокой рефлексии" на более 
позднее время, Хаксли снова заявил, что неожиданно понял, как часто он ее 
использовал и как мало о ней знал, и это привело его к решению тщательно 
исследовать состояние "глубокой рефлексии". Способ и средства изучения этого 
состояния, подготовки себя к погружению в работу и того, как он терял всякий 
контакт с ненужными фактами реальности, -- все это представляло для него 
огромный интерес.
Тоща Хаксли предложил, чтобы исследования проводились в гипнотическом состоянии 
сознания с использованием его в качестве субъекта. Он попросил разрешения 
прерывать свое состояние транса по желанию в целях обсуждения. Это 
соответствовало и моим целям.
Он также попросил, чтобы сначала было индуцировано легкое состояние транса, 
возможно, несколько раз, чтобы дать ему возможность проследить за своими 
субъективными ощущениями. Так как прежде он сам был сомнамбулическим субъектом, 
я постарался осторожно убедить его, что это может позволить ему 
приостанавливать состояние транса на любом Уровне, когда он пожелает. Он не 
признал в моих словах простого прямого гипнотического внушения. Позже, читая 
мои записи в блокноте, он удивился, что так легко принял явное внушение, не 
распознав его. Он нашел некоторые повторения легкого состояния транса 
интересными, но "слишком умозрительными". По его словам, это "просто переход с 
внешней стороны к внутренней". Другими словами, человек все меньше и меньше 
внимания уделяет внешним условиям окружающей обстановки и обращает все больше 
внимания на внутренние субъективные ощущения. Внешняя сторона становится все 
слабее и туманнее, а внутренние субъективные чувства -- все более ясными, и так 
до тех пор, пока не наступит состояние равновесия. В этом состоянии равновесия 
у него лично появилось такое чувство, что, при соответствующей мотивации, он 
мог бы "постараться и обогнать реальность", но без достаточных мотивов он этого 
делать не будет. У него также не возникало желания углубить свое состояние 
транса. Кажется, необходимости в каких-то особых изменениях этого состояния 
равновесия не было. Кроме того, он отметил, что это состояние равновесия 
сопровождалось чувством удовлетворения и облегчения. Ему было интересно, 
испытывали ли другие такие субъективные реакции.